«Бойкот — точно не решение»

— Ваша группа называется Hot Club de Bern, и в этом, по-моему, есть ирония, потому что пуристы из оригинального Hot Club de France, мне кажется, никогда бы не признали вашу музыку настоящим джазом. Они же очень жестко отделяли то, что им казалось чистым, аутентичным джазом, от всего остального, например от бопа, а в вашей музыке столько сторонних влияний.

— Ха-ха, да! Конечно, Джанго Рейнхардт (любимец и протеже Hot Club de France. — Ред.) играл аутентичную музыку, потому что он ее создал, он первым во Франции соединил традиционную музыку с американским джазом — для него и для его времени это была аутентичная музыка. Но что это вообще значит? Играть аутентичную музыку означает играть то, что ты чувствуешь. Мне иногда очень интересно, почему столько людей хотят просто имитировать… Нет, понятно, Джанго Рейнхардт был чудесным, боже мой, чудесным музыкантом! Но его музыка — это музыка его времени, он смешал джаз с тем, что тогда играли в барах. Аутентичная музыка — это музыка, которая естественна для того, кто ее играет. Скажем, вы (как Рейнхардт. — Ред.) приехали откуда-то, где принято играть на гитарах, вы любите этот особенный гитарный звук, но вам нравится и свинг, так что вы берете и соединяете их. Но, может быть, вы выросли на роке или на классической музыке — тогда у вас будет уже другая фразировка… Аутентичной музыку делает уважительное обращение с тем, что вы любите. Если вы любите Джанго Рейнхардта, вы можете вдохновляться им, играть свою собственную музыку, и она тоже будет аутентичной.

— А как так вышло, что вы начали играть джаз-мануш? Может, я чего-то просто не знаю и в Швейцарии традиционно играют вот такой джаз?

— Нет, к Швейцарии это не имеет никакого отношения. Музыка, которую я играю с Hot Club de Bern, — это цыганская музыка с севера Франции. Как я начал играть эту музыку? До 18 лет я играл только классическую музыку, а потом услышал альбом Стефана Граппелли и влюбился в джаз. Это странная история, я послушал этот диск столько раз, что в конце концов мне приснился сон, в котором был Стефан Граппелли. Мы сидели где-то с ним и еще какими-то молодыми людьми, и я спросил его: «Джаз — он ведь про чувство? Все дело в чувстве, да?» Он посмотрел на меня, поднялся и пошел к сцене, я последовал за ним, но он скрылся за занавесом и исчез. Я проснулся и решил, что хочу заниматься только музыкой.

Учитесь играть на инструменте, сочиняйте — потому что, когда вы заняты этим, вы ускользаете из времени.

— Но классическую музыку вы тоже играете, не только джаз?

— Да. Кстати, как раз перед тем, как приехать сюда, я исполнял в Швейцарии оперную музыку. Я много играю в оркестрах, в дуэтах, в трио — Телеман, Бах… Вообще я играю всего понемногу: ирландскую музыку, восточную. Я много ездил по Ливану, Египту, Израилю, чтобы сотрудничать с местными музыкантами, учиться у них. По-моему, чем больше разной музыки я играю, тем лучше я становлюсь в каждом из этих направлений. Например, восточная музыка с ее четвертьтонами очень развивает слух. Если я играю барочную музыку или что-нибудь из романтизма, то нахожу вещи, которые потом могу использовать в джазе. Я с большим уважением отношусь к каждому стилю, для меня нет какого-то главного стиля, превосходящего все остальные. Скажем, даже если у вас отличная классическая или джазовая школа, вы все равно не сможете играть как человек, который сорок лет занимается только ирландской музыкой.

— Это из другой области, но, мне кажется, вам понравится. Был такой русский ученый — Лев Выготский, он считал, что вы не вполне осознаете свой родной язык, если не знаете никакого другого. Потому что, только изучая чужой язык, вы замечаете структуру, сходства и различия в строении двух языков. Это верно для музыки?

— Да, начинаешь чувствовать связь. Не знаю, надо ли это говорить, но иногда играешь концерт Моцарта и вдруг замечаешь, что какой-то пассаж напоминает тебе ирландскую мелодию (смеется). И думаешь: «Ха, я могу сыграть это и так, почему нет?» Или, наоборот, ирландская музыка может напомнить о Моцарте.

Мне приснился сон, в котором был Стефан Граппелли. Я спросил его: «Джаз — он ведь про чувство?» Он посмотрел на меня, поднялся и пошел к сцене.

— А восточной музыкой вы как заинтересовались?

— Это было в 2005-м. Я поехал в Египет по приглашению «Про Гельвеция», у нас был небольшой тур с трубачом по имени Мохаммед Сауа, мы играли в Каирской опере, в Александрийской библиотеке. И он познакомил меня с Абу Дахером — это один из самых знаменитых скрипачей в Каире. Я был очень впечатлен тем, как он играет, мне было интересно, и он позанимался со мной несколько часов. Говорить мы с ним не могли — он не говорит ни по-английски, ни по-французски, я не знаю арабского, так что он показывал мне что-то, я пытался повторять за ним, а он меня поправлял. Но, насколько я понимаю, со своими местными учениками он так же занимается, на уроках почти не говорят. По-моему, это отличный способ обучения музыке.

— Дальше вы уже сами занимались?

— Да. То есть я не занимался серьезным изучением арабской классической музыки, но еще долгое время после этого я пробовал использовать четвертьтона везде, где только мог, с этого начался мой интерес к нетемперированной музыке. Я много слушал Умм Кульсум и других арабских музыкантов, пытался повторять за ними. Когда я вернулся из Каира, я собрал группу ORIAK, в которой мы соединяем джаз с восточной музыкой, — это был мой дипломный проект в университете Берна.

— Вы с этой музыкой ездили в Палестину?

— Да, она отличается от того, что они обычно слушают, но в каждой из этих композиций есть какой-нибудь восточный элемент. Например, в одной пьесе я использовал особенный ритм, которому научился в Египте, и очень простую, но трогательную и глубокую мелодию — и люди потом подходили и благодарили меня. Мне кажется, я тронул их, и если так, то я достиг своей цели: я использовал то, чему научился в арабской музыке, соединил с тем, что знаю, и как бы, в свою очередь, дал что-то этим людям.

— Я увидел у вас в фейсбуке этот видеоролик (новостной сюжет, наверное?) — о вашем выступлении в университете Аль-Кудс, где все заканчивается стрельбой. Когда вы сталкиваетесь с чем-то таким, у вас руки не опускаются? Я в марте говорил с одним хорошим музыкантом, так вот он сказал, что то, чем он занимается, иногда кажется ему бессмысленным — например, в свете того, что происходит на Украине. Как будто он «играет на скрипке, пока Рим горит». Не бывает у вас такого чувства?

— Нет-нет, и мне кажется, что мне были очень рады в Палестине. По-моему, играть музыку стоит еще и потому, что она помогает людям хотя бы ненадолго уйти от этой ситуации, от их каждодневных проблем. В Палестине ли я играю, в Швейцарии или в России, где угодно — музыка вне времени, вне политики, это наша связь с чем-то, что гораздо больше всех наших проблем. Я совсем не политик, я музыкант; меня пригласили, и я был очень рад поехать, потому что мне нравится Палестина, мне нравится Израиль — там я тоже играл, вообще мне нравятся восточные страны. В Абу-Дисе я играл в основном для молодых людей, студентов, и, по-моему, они были счастливы провести вечер вот так. Для них даже дорога в университет — проблема. Потому что часть их занятий проходит в Абу-Дисе, но в основном они учатся в Иерусалиме, так что каждый день им приходится идти через КПП, где их не всегда пропускают, где иногда их задерживают. И я сказал им: «Занимайтесь, учитесь играть на инструменте, сочиняйте — потому что, когда вы заняты этим, вы ускользаете из времени, вы можете отдохнуть от своих проблем».

— А что вы думаете о практике культурного бойкота? Есть в этом какой-то смысл? Примеров этому много в последнее время и в России. Или тут недавно Нила Янга сильно критиковали за то, что он решил дать концерт в Тель-Авиве.

— Нет, коммуникация не должна обрываться. Коммуникация и прозрачность — вот что нужно. Бойкот — это конец диалога, а когда заканчивается диалог, тогда начинается драка. И я знаю много людей в Израиле, которые не согласны с тем, что делает их правительство. Я не специалист в политике, но, по-моему, так нельзя, они действуют слишком жестко. А ведь они могли бы сделать что-то очень красивое вместе, навести мост между двумя обществами, соединить Запад и Восток. Это очень печальная и очень запутанная ситуация, и с обеих сторон много фанатиков… но как музыкант я думаю, что если тебя зовут играть, то надо ехать и играть, а не заниматься политикой. Бойкот — точно не решение.

Восточная музыка с ее четвертьтонами очень развивает слух.

— Вы вообще много путешествуете, да?

— Да, мне не нравится долго задерживаться в одном месте, но если я еду куда-то, то чтобы играть. Отель и осмотр достопримечательностей — это не мое. Хотя и отдыхать иногда надо. Сейчас я собираюсь в Майкоп, у меня, кажется, уже четыре года не было отпуска, так что скрипку я с собой брать не буду.

— А что вас заставляет в Россию возвращаться? Вы здесь играете едва ли не чаще, чем некоторые местные музыканты.

— Честно говоря, это потому, что я познакомился с девушкой, Марией. Мы встретились в Швейцарии, и я решил, что мне нужно приехать сюда, чтобы лучше узнать культуру ее страны. А куда бы я ни поехал, я везде играю. Нужно было работать, так что мы нашли группы, которые исполняют музыку, близкую к той, какой занимаюсь я. Что мне нравится в местных музыкантах — это их открытость, они не зациклены на каком-то одном стиле. Люди, которых я встретил, могут специализироваться на чем-то, но много знают и о другой музыке.

Понравился материал? Помоги сайту!