Кристоф Шауб: «Эти странные люди в Альпах»

Одним из гостей Санкт-Петербургского кинофестиваля, проходящего сейчас, стал Кристоф Шауб, самый успешный швейцарский автор. На фестивале Шауб вошел в жюри, одновременно показывают три его фильма.

— Вы сюда приехали не только показывать свои фильмы, но и как член жюри. Так что я не имею права спрашивать у вас про конкурс, но спрошу все-таки вот о чем: на этом фестивале фокус наведен на европейское кино. О кризисе которого уже очень давно говорят — как идейном, так и индустриальном.

— Я бы не стал это называть кризисом. Это скорее очень двойственная ситуация. В том смысле, что фильмы-то снимаются, и их много. Они разные — снимают молодые хулиганы, седые патриархи, на пленку, на айпэд. Но только это все не доходит до зрителя. И живет, получается, в фестивальной резервации — только там можно что-то понять про европейское кино. Прокат вообще для него закрыт. Так что кризис, мне кажется, не духовный и не идейный — этого добра в Европе на наш век хватит. Кризис — административный. Фильмы есть, только что с ними делать — никто не знает. Хотя публике они нужны и интересны — я это регулярно вижу. Ну вот хоть здесь, в Петербурге.

— Кстати, про прокат: я знаю, у вас есть два собственных кинотеатра. Это зачем вам было нужно?

— Уже три, весной еще один открылся... Я давным-давно придумал вместе с друзьями открыть маленький такой зальчик на окраине Цюриха и показывать там фильмы, которые в других местах было не увидеть. Ну, остальные кинотеатры были в центре (они и сейчас там сконцентрированы), а так, чтобы в спальном районе, — такого не было на тот момент. Ну и оказалось это все успешным предприятием, появилась какая-то своя публика, которая смотрела все фильмы, живо интересовалась процессом.

Швейцарское кино смотрят как кино про туземцев.

— А свои фильмы вы там показывали?

— Ха-ха-ха. Ну да, но знаете, конечно, неприятно, когда говорят: о, у этого парня свой кинотеатр и он там все время свои работы крутит. Это зависит от картины. Если она, как мне кажется, зрительская — о'кей, я ее ставлю в прокат и какое-то время показываю. А если нет — не показываю.

— И правда что-то не показывали?

— А почти ничего. «С Новым годом», кажется, только и показывал там.

— А к пиратству вы как относитесь в этой связи? Не судитесь, когда обнаруживаете свой фильм в сети?

— Ну, мне кажется, это какие-то принципиально разные вещи — смотреть фильм в кино и смотреть его же дома, на крохотном экранчике ноутбука. Разница — как послушать в плеере что-то и сходить на концерт. По моим ощущениям (во всяком случае, в Швейцарии это так), качают фильмы и ходят в кино не одни и те же люди. Ну, это же особый вид времяпрепровождения: ты со своей девушкой берешь расписание кинотеатров, выбираешь фильм, если есть любимый зал — смотришь, что там идет. И вы идете, садитесь в кресла, смотрите, потом по дороге домой обсуждаете, что видели... Нет, ну как такое променять на вечер перед ноутом, когда коротаешь время просто, — не понимаю.

— При этом ваши фильмы на русских трекерах есть...

— Правда? Круто, интересно, кто их туда выкладывает — это же надо диск купить, DVD-рип сделать...

— Вы говорили про «С Новым годом» — а ведь и там, и в других ваших фильмах есть такой чисто европейский лейтмотив одиночества, очень узнаваемый. Откуда он?

— Насчет других говорить не буду, но у меня это была изначальная задача. Ведь Новый год в Швейцарии, например, — это такой очень особый праздник. Ну то есть Рождество празднуют с семьей. А Новый год — с друзьями. И вот мама с папой, жена, дети есть у многих. А одинокие люди, живущие замкнуто, каких у нас очень и очень много, — они вынуждены в Новый год сидеть в одиночестве. Выпили шампанского, чокнулись с зеркалом — и спать. Как тут без одиночества? Просто есть такие моменты — про них я и хотел рассказать, — когда эта стена, за которой сидит герой, рушится. И он вдруг понимает, что вокруг — огромный мир, в котором есть такие же, как он. И что он может влюбиться, способен чувствовать...

— Вам же наверняка достается как швейцарскому режиссеру — во всяком случае, это определение скорее всего вызывает удивление. Знают, что Швейцария — это такой тихий угол, где русские олигархи катаются на лыжах и хранят деньги. Про шоколад и часы знают. А про кино — нет.

— Да, точно, есть такая проблема. Знаете, когда я показывал раньше свои фильмы — меня выводило из себя, что зрители их смотрели как фильмы про животных или туземцев. Их сюжет не волновал — интересовало только то, как же эти странные люди, которые поют в Альпах йодли, живут. Что едят, какие у них машины, как квартиры обставлены. И это, конечно, ужасно.

— Ну а вам как режиссеру легче или труднее работать на такой территории, где нет никакой великой культуры прошлого?

— Естественно, трудно — когда тебя воспринимают не как часть литературы, музыки, кино — всего этого не было...

— Зато Ставрогин жил в Швейцарии и еще кое-какие герои русской литературы.

— Ну да, и Ленин. А с другой стороны — у нас есть козырь. Великая архитектура. В нашей маленькой стране работало столько великих архитекторов, сколько не работало ни в одной другой. У нас — весь Ле Корбюзье, съели? И еще много чего. А потом, на свете есть уйма стран без великого культурного прошлого — Финляндия, Словения... И ничего, живут! У меня, кстати... Сейчас, погодите... Прапрапрапрадедушка работал в Петербурге. Фамилия у него была Симон. Я, правда, не знаю, что он тут строил, — не нашел его зданий. Мама меня за это страшно ругает... Так что у кого что: вы, например, с Достоевским и Толстым носитесь, а у нас есть великая архитектура, и мы от нее отталкиваемся.

Неприятно, когда говорят: у этого парня свой кинотеатр и он там свои работы крутит.

— Да, вы же снимали документальный фильм «Птичье гнездо» — про швейцарских архитекторов, работавших в Китае при постройке Олимпийского стадиона в Пекине...

— Да-да, был такой фильм.

— А чувствовалась там какая-то культурная разница? Все-таки Швейцария — это такой абсолют старушки Европы, а Китай — наступающего Востока.

— Да, это как раз было главное. Потому что китайцы, наверное, понять что угодно могли, кроме европейской современной архитектуры. У них слишком свое восприятие того, какой она должна быть. И мы постоянно с этими проблемами сталкивались во время съемок.

— А что делал Ай Вэйвэй на этих съемках?

— А он как раз и был таким переводчиком с европейского на восточный. Правда, тогда он не был еще такой одиозной фигурой, как сейчас, — не было всей этой истории с его диссидентством и тюрьмой. Но ведь в чем секрет популярности Ай Вэйвэя? В том, что он — китаец, но при этом прекрасно понимает европейцев. И умеет перевести очень специфические восточные вещи на язык, понятный нам. В общем, такой толмач нужен каждой культуре.

— А швейцарской?

— Нет, мы все-таки двуязычная страна. И это нас сделало терпимыми. Я, например, говорю по-немецки. Но когда встречаю франкоговорящего швейцарца — мы прекрасно друг друга поймем и даже не заметим, на каком языке говорили. Идиллия, правда?

Понравился материал? Помоги сайту!