«Религия — это попытка обрести надежду»

18 октября в Перми пройдет премьера спектакля швейцарского режиссера Мириам Вальтер по пьесе ее соотечественника Лукаса Берфуса «Автобус».

— Как получилось, что вы попали на проект в Пермь? Хотелось бы ошибаться, но, боюсь, ни в Нью-Йорке, ни в Цюрихе, где вы до этого работали, большинство людей не знает, что такой город существует.

— Это действительно так, несмотря на то что Пермь — очень большой город. И это первая остановка на Транссибирской магистрали, как мне сказали. Впервые я приехала сюда летом для участия в «Театральной лаборатории». Я ничего не знала о России, но много слышала о вашей стране, так что возможность приехать восприняла как…

— Приключение?

— Нет, я и до этого работала в незнакомых странах — Израиле, например. К тому же я наполовину бразильянка, моя семья живет в Бразилии, а я училась в США и много путешествовала по Европе, так что переезды для меня не новость. Скорее я воспринимаю этот проект как политическую акцию.

Дело в том, что до приезда сюда я жила в состоянии дилеммы. С одной стороны, русские, с которыми я встречалась, оказывались мне очень близки. То есть неофициально отношения с Россией складывались хорошо. При этом средства массовой информации говорили о России кошмарные вещи. И для меня как театрального режиссера было важно получить собственное представление о стране, изнутри. Я считаю, что мы должны существовать вне политических структур, налаживать общение усилием собственной воли, не полагаясь на СМИ, идеологию и другие абстракции. Я верю в политический театр. Собираться вместе, работать вместе, не боясь того, что говорят медиа, — я думаю, это очень важно.

В то же время этот визит для меня — очень личностный жест. Мой дед жил на Украине еще до Холокоста.

— А вы знаете, что под Пермью располагается единственный в России Музей ГУЛАГа? Вам удалось там побывать?

— Нет, к сожалению. Я почти все время провожу в театре. Пермский театр — мое главное, можно сказать, впечатление от России на сегодняшний день. Насколько он большой и какое важное место занимает в жизни Перми! Ведь театр стоит в самом центре города!

Люди приходят сюда для размышлений, для дискуссии — это не просто красивая декорация, куда можно зайти перед ужином. Креативный класс испытывает в России мощный прессинг, потому что власти боятся его и пытаются контролировать. Но это заставляет действовать, бороться. В Европе же после Второй мировой войны художники стали совершенно независимым «сословием», их свобода строго охраняется, так что можно делать все что угодно. Но вследствие этой вседозволенности искусство перестало быть действенным. Ты ставишь на свою работу марку «искусство» — и все говорят: «О'кей, искусство так искусство». Это тоже цензура, но только вывернутая наизнанку — ты можешь делать что хочешь, но никто не будет принимать тебя всерьез.

— Пьеса «Автобус» Лукаса Берфуса, которую вы взяли для постановки, кажется не больно уж политической…

— Я бы сказала, что она очень политическая — все зависит от того, как вы понимаете политику.

Она не открыто политическая, как, допустим, «Ричард III», где на поверхности лежит проблема тирании. Эта пьеса рассказывает о последствиях политических действий — о том, каким безнравственным становится общество, как оно разлагается, когда долгое время испытывает прессинг. В таком обществе ты начинаешь говорить по-другому, слышать по-другому, иначе взаимодействовать с людьми. Это и происходит в автобусе — в замкнутом пространстве люди транслируют искаженную реальность, принесенную из внешнего мира. Те принципы, которые организуют это искаженное общество, начинают интенсивно обсуждаться.

Мы должны существовать вне политических структур, налаживать общение усилием собственной воли.

Я взялась за эту пьесу не потому, что хотела разоблачить какую-то сугубо русскую ситуацию. Мне она кажется актуальной и для Европы, и вообще для людей XXI века. Это история о том, как мы утратили способность двигаться вперед, быть пилигримами.

Есть еще один важный для меня политический аспект в этом тексте: как современному человеку взаимодействовать с политикой и религией, которые — я называю это «и потом они занимались сексом» — перестали быть разделены. Происходит искусственная подмена одного другим, тем самым религия обесценивается. Люди становятся христианами или мусульманами, даже не понимая толком, что стоит за этой культурой, этой системой мировоззрения. Религия оборачивается попыткой обрести надежду, примкнуть хоть к какой-то общности, пусть это будет даже сирийская армия.

— Берфус сказал, что для него главной темой этой пьесы стало сомнение…

— Думаю, мы с Лукасом в этом солидарны. За всеми темами, болевыми точками, о которых я говорила и которые стремлюсь активизировать в своем спектакле, в конечном счете стоит сомнение.

Персонажи постоянно стремятся найти решение той или иной задачи. Очень агрессивно и даже нарочито спорят. Остаются они на месте или едут, простые они туристы или у них есть какая-то миссия. Они постоянно мечутся. Каждый персонаж таков — это люди, которые в конечном итоге ничего не знают точно. И главная героиня, Эрика, становится катализатором, пробуждающим это сомнение. Она заставляет других пассажиров автобуса вернуться к их рефлексии, что оказывается весьма болезненно. Поэтому на нее обрушивается их ненависть. Это как в замкнутое сообщество приходит чужак, и его появление заставляет компанию перестроиться; начинают действовать механизмы, до этого работавшие вхолостую, каждый участник сообщества начинает проявлять себя в отношении к новенькому.

— В качестве ключа к постановке вы используете прием «кино в театре». То есть ваши герои снимают фильм об этой вот истории в автобусе. Почему вы избрали именно такое решение?

— Есть несколько причин. Во-первых, прочитав текст, я сразу подумала, что это киносценарий. Очень киногеничные образы, язык, строение сцен. В основе этой истории — скетч, но вместе с тем композиция пьесы дробная, эпизодичная — для меня это тоже скорее форма киноповествования, нежели театрального.

В Европе из-за вседозволенности искусство перестало быть действенным.

Во-вторых, способ сценического существования. Я шла от артиста, старалась проводить кастинг так, чтобы ребятам по возможности меньше приходилось показывать, «наращивать» в себе. Чтобы они максимально могли говорить от собственного лица. Это дает кинематографическую выразительность.

И еще один важный момент: прием съемки позволяет находиться на сцене режиссеру — точнее, двум. Это мои альтер эго. Для меня важно показать не только проблему социального прессинга, но и технологию творческого производства, которая также находится под колоссальным давлением. Художественный продукт — такой же объект потребления, как и все остальное. Ты хочешь поймать нерв времени, но капитализм ставит тебе очень жесткие сроки: работай сейчас, быстро, пока есть деньги. Надо делать, делать, делать.

— Ваш танцевальный опыт помог вам в этой постановке?

— Да, с точки зрения языка тела. Обычно я ставлю, гораздо больше работая с языком тела, чем с литературным источником… Понимаете, Лукас в этой пьесе демонстрирует очень экспрессивный язык. Я имею в виду — в этом тексте практически не остается воздуха, персонажи постоянно говорят. Это не драматургия ситуации — герои мало действуют, здесь акция минимальна, жест почти незаметен. В работе с таким текстом должна быть очень ясная, выразительная хореография. И опыт танца действительно помог мне — в работе с артистами, их взаимодействии, выстраивании композиции картинки, в рамках которой происходит дискуссия.

— Вы почувствовали ту самую «систему Станиславского» при работе с русскими артистами? У вас же большой опыт постановок с европейскими артистами и с американскими.

— Да, я почувствовала разницу, но это в первую очередь касалось не школы, не техники работы с ролью, например, а личного бэкграунда артистов. В Европе тоже работают по Станиславскому, а уж в США тем более, дело не в этом. Не способ игры другой, а люди сами по себе совсем другие. Их способ восприятия текста, обсуждения его, условия приятия/неприятия каких-то обстоятельств. Единственное, что отмечу, — внутренне русские артисты работают очень интенсивно. В Европе артисты гораздо больше работают вовне.

У меня очень чувствительные и старательные артисты, но к концу дня они становятся людьми, которых достало все в этой жизни. Этого-то мне и надо, потому что как раз такие характеры показаны в пьесе — их все достало, они на грани.

— Вы довольны работой на этом этапе?

— Пока все отлично, но послезавтра мы первый день выходим на сцену, начинается выпуск спектакля. У меня было время, чтобы проработать детали, а сейчас настал момент, когда нужно отступить на шаг и окинуть взглядом целое.

Люди становятся христианами или мусульманами, даже не понимая толком, что стоит за этой культурой.

— А пьесу вы сами выбирали?

— Мы получили список пьес, и моя подруга сказала, что я должна сделать именно «Автобус», потому что этот текст как будто написан для меня. И она оказалась права. Но я бы не стала делать постановку навязанной мне пьесы.
Мне говорили, что я, будучи европейским человеком, сделала абсолютно русскую постановку. Но такой задачи не было. И вообще это довольно глупо — приезжать из Швейцарии с заявлением, что ты хочешь сделать пьесу для России, всех уму-разуму научить. Хотя русские коллеги говорят теперь, что я должна ставить Булгакова, «Мастера и Маргариту».

— Нужно ли, по-вашему, погружаться в историю страны, ее культуру, когда приезжаешь на постановку? Книжки читать, в музеи ходить…

— Это именно то, что я сделала прежде всего: перечитала все доступные коммунистические манифесты, накупила книг о России. Но от людей, с которыми работаю, я узнаю гораздо больше. Еще я много гуляю — в город хожу без переводчика. Стараюсь таким образом проникнуться атмосферой Перми. Не хочу, чтобы мое восприятие искажали какие бы то ни было институции. Даже музеи. В музеях я могу узнать факты, но мне нужна правда о людях, их повседневной жизни. Так что предпочитаю пива выпить с коллегами, сигаретку выкурить. Театр — это люди, это не теория.

— Специфические люди… Культурная общественность все-таки.

— Да, это правда. Поэтому долгие прогулки по городу так важны для меня. И еще я стараюсь больше разговаривать с окружающими. Выясняя из личных бесед, какие у них проблемы и что они предпринимают, чтобы их решить, очень хорошо понимаешь, как устроено общество…

Понравился материал? Помоги сайту!