«Музей сегодня — зона комплексов и отчуждения»

В ноябре в Музее современного искусства PERMM откроется выставка швейцарских художников Герды Штайнер и Йорга Ленцлингера, которые впервые приедут в Пермь со специальным проектом. Принять участие в выставочной программе музея их пригласила арт-директор PERMM Наиля Аллахвердиева. Она рассказала Ольге Мамаевой о том, что швейцарцы хотят найти в Перми и какие сокровища спрятаны в альпийских музеях.

— Готовя выставку, прошлой осенью вы провели немало времени в Швейцарии. Что удалось понять про местные музейные процессы?

— Они другие, нежели в России. Мне удалось подробно познакомиться с двумя швейцарскими музеями — Мигросом в Цюрихе и Музеем изобразительных искусств в Ла-Шо-де-Фон. Первый интересен с точки зрения бизнес-модели, последний — в смысле концепции. Музей изобразительных искусств расположен на очень маленькой территории в горах, в самом центре швейцарского часового производства. Он был создан в начале ХХ века на деньги меценатов, владевших крупными часовыми компаниями. Удивительнее всего, что музей создали для рабочих — чтобы они открывали для себя мир через произведения искусства. Для них это должно было стать определенным способом разгерметизации сознания. В основу коллекции легло современное искусство того времени. Долгое время музей существовал как частная инициатива, и лишь в 60-е годы, когда из-за массового производства электронных часов начался спад швейцарской часовой промышленности, опеку над ним взяло государство. Тем не менее за все эти годы музей не изменил своей концепции — он продолжает собирать и показывать лучшее современное искусство. Правда, сейчас к власти в Ла-Шо-де-Фон пришли коммунисты, которые, возможно, менее заинтересованы в пополнении коллекции. Любопытно, что в этом музее работает наша соотечественница Лада Умштеттер. Она окончила МГУ, уехала в Швейцарию, долго работала в сфере визуальных искусств и в какой-то момент приняла участие в большом конкурсе на должность директора музея. И победила. Сегодня это одна из двух женщин — музейных директоров в Швейцарии. Естественно, она поддерживает особые связи с Россией. Так, осенью там прошла большая выставка группы AES+F. Коллекция музея не очень большая, но заслуживающая внимания. Там представлены все знаковые художники ХХ века. Экспозиция выстроена не по хронологии, а по тематическим разделам, и зритель имеет возможность соотносить тех или иных художников, отдельные картины. Для меня важнее всего, что это большой кураторский проект, а не рядовая музейная экспозиция. Музей по-прежнему остается энергетическим центром всего этого места, а его руководство сейчас активно работает с новой часовой бизнес-элитой.

Музей создали для рабочих. Он должен был служить разгерметизации сознания.

— То есть роль частных институций — определяющая.

— Роль частных институций в Швейцарии огромна. Для них нормальная практика, когда локальная инициатива становится мощным явлением в жизни страны и получает господдержку. В России есть коллекции, основанные дореволюционными меценатами, тем же Третьяковым или Морозовым, но это опыт прошлого, а не настоящего. Сегодня роль отдельных коллекционеров у нас не так велика, как на Западе. В этом смысле показательна история другого швейцарского музея — Мигрос (Migros Museum für Gegenwartskunst). Это проект крупной торговой сети Migros, который живет на «культурный процент». Музей расположен в Цюрихе, у него отдельное большое здание, где хранится обширная коллекция современного искусства, а рядом еще несколько галерей — то есть в центре города возник целый культурный кластер. Швейцарский бизнес чрезвычайно заинтересован в поддержке современного искусства и делает это максимально демонстративно. Нам этого не хватает.

— Каких еще швейцарских или, шире, европейских практик не хватает российским музеям?

— Для классических музеев, обладающих большими коллекциями, самое главное — найти сценарий основной экспозиции. Степень аттрактивности, ясности современного искусства гораздо выше, чем произведений более ранних эпох. Одна моя швейцарская подруга как-то сказала мне, что ей гораздо проще понять современное искусство, даже самое неоднозначное, чем классическое. Я думаю, что для европейской молодежи это общее место. Именно поэтому сценирование классической экспозиции требует особого внимания — нужно создавать мосты от одной картины к другой, давать зрителю ключи к пониманию увиденного внутри музейного пространства. В кураторских проектах такой подход широко используется, в постоянных экспозициях — почти никогда. В том же Музее изобразительных искусств очень много программ для детей: для них существуют специальные маршруты по музейным залам и даже специальная книжка, где главный персонаж — котенок — рассказывает про особенности разных художественных стилей, течений, техник. Впрочем, сказать, что все российские музеи не умеют работать со зрителями, будет неправильно. Мы у себя в Пермском музее активно работаем и с детской аудиторией, и с пенсионерами. Многие московские и петербургские музеи имеют детские программы. Так что швейцарский опыт не является в этом смысле революционным. Практика большинства российских музеев, прежде всего современного искусства, адекватна тому, что мы видим в Европе.

— Расскажите про совместный проект музея PERMM со швейцарскими художниками Гердой Штайнер и Йоргом Ленцлингером. Вряд ли эти имена знакомы российской публике.

— В Швейцарии я познакомилась со многими местными художниками, в том числе с удивительной парой — Герда Штайнер и Йорг Ленцлингер, которые занимаются созданием сложных инсталляций, посвященных современной археологии. Они включают в свое повествование разные локальные предметы, характерные для того или иного места, времени. Пермь — город, которому не хватает современной интерпретации культурного наследия, оно сегодня никак не осмысляется. Мне показалось интересным взглянуть на пермский контекст с точки зрения этих художников. Думаю, и для них это будет интересно. До этого они работали только в Европе, делали проекты для Венецианской биеннале и многих швейцарских музеев. Россия для них — совершенно новая территория, своего рода вызов. Для нашего музея Герда и Йорг подготовят специальный проект, они приедут в Пермь в конце февраля, попытаются понять, что может стать предметом, языком, сюжетом их будущей выставки, которая должна открыться в конце года.

— Как должна меняться роль самого музея в современном мире?

— Главное, к чему должны стремиться все музеи, — стать максимально демократичным пространством. Музей сегодня — зона психологических комплексов, своеобразная зона отчуждения. Мы живем в консервативном пространстве, и музей должен быть ему противопоставлен, с одной стороны, а с другой — интегрирован в него. Это должно быть дружелюбное место для каждого человека, и работать над выполнением этой задачи нужно всем — от экскурсоводов до гардеробщиков. Только потом следует решать параллельные задачи. Например, Пермский музей — про современное искусство. А современное искусство необходимо, чтобы люди мыслили и чувствовали более свободно. Именно поэтому наша задача — создавать как можно больше образовательных программ, объясняющих смысл и назначение современного искусства: мы ведь еще не освободились от определенных шор в сознании, которые мешают его, искусство, воспринимать. Мы конкурируем со множеством коммерческих развлекательных форматов, внутри которых человек чувствует себя хорошо. А в музее он чувствует себя пока странно.

Швейцарский бизнес чрезвычайно заинтересован в поддержке современного искусства и делает это максимально демонстративно.

— Есть ли пример «идеального» в этом смысле музея?

— Мой любимый европейский музей — Tate Modern, но он в известном смысле очень жесткий: это большая корпоративная машина, показывающая суперкачественные, гиперзрелищные проекты. А если говорить о пространстве, в котором просто хорошо и комфортно, то для меня Музей изобразительных искусств сегодня лучший. Там найден очень точный баланс между историческим масштабом и современностью, кроме того, та роль, которую он играет в жизни города, заслуживает отдельного восхищения. В этом смысле его можно назвать образцом для подражания. Надеюсь, со временем, если современное искусство не отменят на государственном уровне, наш музей станет столь же значимым, смыслообразующим для Перми.

— Как повлияет на работу российских музеев нарастающая изоляция России, в том числе культурная? Вы уже ощущаете ее наступление?

— Пока это не очень ощутимо, во всяком случае, в том, что касается нашего музея. Конечно, пока у нас маленький объем международных выставок, и мы менее репрезентативны в этом смысле. Как раз 2015 год должен был стать переломным с точки зрения увеличения количества зарубежных проектов. Я думаю, возможная изоляция России будет связана не с политическим контуром, а скорее с экономическим. Музеи всегда занимают более взвешенную позицию, чем политики, и партнерство с зарубежными институциями упирается главным образом в экономику, которая сейчас в довольно тяжелом состоянии. Если сегодняшние заявления наших руководителей — в том числе культурных ведомств — продолжатся, музеям придется следовать генеральной линии. Политический заказ на то или иное искусство пока не сформулирован в виде деклараций, но он существует на уровне непубличных установок, направленных, в частности, на то, чтобы все зарубежные проекты были корректны по отношению к России.

Понравился материал? Помоги сайту!