Из Гонконга в чистилище, оттуда на Западный полюс

15 мая в Балтийском филиале Государственного центра современного искусства в Калининграде прошел российско-швейцарский круглый стол «Искусство и наука: стратегии переизобретения». Ольга Мамаева поговорила с одним из участников дискуссии — швейцарским художником Кристианом Вальдфогелем.

— Как вы относитесь к самому этому термину — сайнс-арт?

— Честно говоря, никак. Я никогда особенно не интересовался сайнс-артом и с трудом мог бы дать ему точное определение. Я исхожу из того, что и наука, и искусство одинаково стремятся расширить горизонт знаний. Я абсолютно убежден, что эти дисциплины не находятся в противоречии, а дополняют друг друга, помогают лучше понять одни и те же явления, изучая их с разных сторон. Несмотря на то что ученые и художники используют разные инструментальные наборы, те и другие работают на мир, на человечество, на Вселенную. Некоторые виды искусства — такие, как, например, метаарт, — существуют в узкой системе, замкнутой на самой себе. Мне это неинтересно. На мой взгляд, искусство должно иметь смысл и широко использоваться вне рынка, за пределами своей референтной группы.

— Такие примеры есть?

— Да, их немало. Из скромности не буду перечислять свои собственные эксперименты.

Я не стал бы противопоставлять наши знания о Вселенной и о нас самих. Это неразделимые понятия.

— Может, хотя бы расскажете, что вас на них вдохновляет?

— Все, что вижу вокруг: книги, люди, города. Соединяя, казалось бы, никак не связанные между собой, даже противоречивые вещи — например, Гонконг, Западный полюс и чистилище Данте, я получаю что-то новое, свое.

— Ваш самый масштабный проект — Globus Cassus — в 2004 году был представлен на Венецианской биеннале и до сих пор является вашей визитной карточкой. Он представляет собой концепцию трансформации планеты Земля в еще больший полый искусственный мир c экосферой на внутренней его части. Эта знаменитая работа награждена множеством призов. Как она появилась?

— Все началось с куда менее грандиозного замысла — с библиотеки, которая висит над Швейцарией на стационарном кабеле. Я хотел сделать несколько таких объектов. Этот образ долго крутился у меня в голове. В какой-то момент я подумал, что архитектурный проект с участием всей Земли имеет куда больший смысл. Затем я начал развивать эту идею, идею создания и трансформации гигантской модели нашей планеты в искусственном мире. Я трудился над проектом и затем над книгой, описывающей его создание, в течение восьми лет.

— Многие ваши работы посвящены одной и той же теме — Вселенной и тому месту, которое человек без конца ищет в ней. По-вашему, наука может помочь этим поискам?

— Мы уже его нашли — оно здесь, на Земле, и, думаю, нам не следует углубляться в поиски новых мест обитания и путешествия во времени. Это невозможно хотя бы в силу физических законов. Наше место здесь, на Земле, так что давайте думать о том, как сделать ее лучше. А вот в этом наука вполне может помочь. Но вообще я не стал бы противопоставлять наши знания о Вселенной и о нас самих. Это неразделимые понятия.

— Круглый стол в Калининграде был посвящен стратегиям переизобретения, или нового осмысления полученных научных знаний. Каких открытий вы ждете от совместной работы ученых и художников?

— Четырехмерного восприятия пространства, возможности передвижения и манипуляций в 4D. Человеческая цивилизация продвинулась довольно далеко, но изменение восприятия пространства — все-таки довольно сложная вещь, которая случится не завтра.

Я исхожу из того, что и наука, и искусство одинаково стремятся расширить горизонт знаний.

— Как складываются ваши отношения с учеными, когда вы находитесь в лаборатории? Не возникает ли ощущения, что вы играете там вспомогательную роль?

— Оно могло бы возникнуть, если бы я пришел к человеку, который не заинтересован в сотрудничестве со мной лично или с любым другим художником. Не секрет, что часто людям науки действительно присуща некоторая закрытость, максимальная концентрация на предмете своего исследования. Я стараюсь работать только с теми людьми, которые настроены благожелательно к «чужакам» и готовы впустить их в свою лабораторию. Найти таких людей — дело непростое, но до сих пор мне везло.

— В Европе, в частности в Швейцарии, сайнс-арт набирает все большую популярность. Проект artists-in-labs — лишь один из таких примеров. В MIT несколько лет назад открылся Center for Art, Science and Technology, где ученые и художники занимаются совместными разработками. В России дела пока обстоят хуже, хотя и у нас время от времени появляются любопытные проекты. Интерес к сайнс-арту зависит от того, в каком состоянии находится национальная наука, или дело в другом?

— Я думаю, эти вещи связаны, но лишь отчасти. Главное — есть ли взаимный интерес у художников и людей науки. Чем больше у них накапливается вопросов, тем больше шансов сделать что-то интересное. Мне не кажется, что сайнс-арт так уж популярен в Европе. Я уже упоминал: откровенно говоря, я сам толком не знаю, что это такое. Да, все больше художников проявляет интерес к науке, но почему — трудно сказать. Меня мои собственные идеи иногда приводят в лабораторию, но это очень индивидуальный процесс.

— Архитекторский взгляд и опыт как-то влияет на этот процесс?

— Минимально. Я считают себя художником и только художником. Архитектура — интересный опыт в моей жизни, важный бэкграунд, но не более. Иногда я проектирую какие-то предметы — например, масштабные инсталляции для своих выставочных проектов. Это работа на достаточно высоком уровне детализации — как концептуально, так и технически. Еще реже — пишу книги. Но это всего лишь дополнение к тому, что я делаю как художник.

Понравился материал? Помоги сайту!