«Глупо и саморазрушительно заниматься самоцензурой»

В преддверии традиционной ярмарки интеллектуальной литературы non/fiction, открывающейся в Москве, COLTA.RU решила поговорить с главами издательств — постоянных участников ярмарки, с лидерами интеллектуального книгоиздания в России.

— В 1992 году вы запустили издательство на свои деньги — или брат помогал?

— Какие у меня могли быть деньги в те годы? Я работала в журнале «Литературное обозрение» старшим редактором. Конечно, с «первоначальным капиталом» помог брат, он тогда был начинающим кооператором и благородно пожертвовал по тем меркам небольшую, но для него значительную сумму на гуманитарный журнал. Специфика 90-х годов заключалось в том, что большие культурные проекты можно было запускать почти без денег, что совершенно невозможно сейчас. Главным преимуществом того времени была полная свобода слова и дела, а главной проблемой — полный коллапс экономики. В начале 90-х доблесть издателя измерялась не степенью провокативности изданной книги, а количеством добытой типографской бумаги для ее публикации. В стране был лютый бумажный голод, а качество полиграфии просто чудовищное. Может быть, когда-нибудь я напишу воспоминания о рождении нового гуманитарного знания из недр экономического хаоса, это будет повествование в духе крутого триллера. Я безмерно благодарна брату за неизменную поддержку издательства, которое объективно не может существовать без донорства (как и все издательства такого профиля). Между прочим, мое решение издавать книги во многом было продиктовано желанием поддержать журнал.

— Выпускать книги, чтобы всего лишь заработать деньги на журнал?

— Это верно лишь отчасти. Я считаю журнал «Новое литературное обозрение», появившийся в 1992 году, своим главным проектом, источником новых смыслов и последующих издательских идей. Я часто слышу от авторов и коллег выражение «вселенная “НЛО”», «галактика “НЛО”»; если опереться на эту лестную метафору, то журнал — это солнце, вокруг которого выстраивается все увеличивающаяся планетная система издательского дома. Идея книг витала в воздухе с момента основания «НЛО»: как ни толст был — и остается — журнал, но опубликовать в нем все предложенные прекрасные материалы было невозможно. К тому же с падением железного занавеса и цензуры гуманитарная академическая жизнь очень оживилась: к нам стали поступать рукописи как российских авторов, так и зарубежных славистов. Но факт остается фактом: все деньги от продаж книг уходят на поддержание теперь уже трех журналов. Кроме «НЛО» это «Неприкосновенный запас» и «Теория моды». Если бы не они — пусть при маленьких тиражах книг, — издательство было бы самоокупаемым. Но журналы для меня — главное. Есть же поговорка «Наука делается в журналах» — и это действительно так. Обкатка идей происходит в периодике, потом новое знание отливается в монографии, потом транслируется в общество и т.д. В журналах мы улавливаем и создаем новые тренды.

— Какая книжная серия из выпускаемых «НЛО» приносит больше прибыли?

— Наиболее успешные — Historia Rossica, «Культура повседневности», «Библиотека журнала “Теория моды”», «Интеллектуальная история». Есть целый ряд бестселлеров и в других сериях. Часто бывают случаи, что мы выпускаем книгу, она долгое время остается незамеченной, а потом неожиданно попадает в центр читательского внимания. Культурные издательства обычно работают на опережение читательского спроса, вернее, на его формирование, поэтому конечный результат может быть отложенным во времени

— Что в нашей культуре такого, если история и повседневность так приковывают внимание читателей?

— Это вовсе не наша национальная особенность. Интерес к истории и в том числе к истории материальной культуры у широкой публики высок во всем мире. Скоро в нашем издательстве выйдет очень важное исследование английского ученого Джерома де Грута «Потребители истории: историки и традиция исторического знания в популярной культуре». Автор объясняет неизменный успех исторических сюжетов в развлекательной культуре (телесериалах, компьютерных играх, мюзиклах и т.д.) богатым историческим воображением общества, коллективным запросом на осмысление прошлого. Грут упрекает историков в том, что они традиционно рассматривают книги в качестве основного приложения своих профессиональных усилий, игнорируя популярные жанры. Результатом подобного снобизма становится вытеснение из общественного сознания правдивого исторического повествования в пользу мифологизированных поделок дилетантов, подвизающихся в качестве экспертов в массовой культуре. В России эта ситуация проявляется особенно остро в связи с властными попытками повторной идеологизации истории, гламуризацией советского прошлого и исчезновением образа будущего.

— Когда закрылся, если можно так выразиться, проект будущего России?

— Он стал сворачиваться с начала 2000-х годов, когда события августа 1991 года из символа рождения нового демократического общества были перекодированы в геополитическую катастрофу. Результатом этой подмены ценностей оказался мировоззренческий тупик. У нас исчез позитивный сценарий будущего, нам осталось только уныло рисовать фантомные образы ушедшей империи. Чтобы заново сформулировать для общества перспективу развития (ведь люди не могут существовать без образа будущего), необходим качественно иной уровень исторической рефлексии. Недаром в мировой исторической науке последних десятилетий все время появляются новые направления, связанные с антропологическим подходом к цивилизационным процессам. Это попытка уйти от безличной государственной истории к углубленному исследованию жизни индивида во всей совокупности его личных и социальных связей. Недаром термин «антропология» проник практически во все гуманитарные дисциплины: философская антропология, историческая антропология, культурная антропология и т.д. В 2010 году юбилейный, сотый, номер «НЛО» был посвящен антропологии закрытых обществ в эпоху модерности, он стал программным для дальнейшего развития всех журналов и издательства в целом. Но следует отметить, что социологией повседневности — важной частью антропологизации гуманитарного знания — мы стали серьезно заниматься уже в середине 90-х гг. Все началось с наших ежегодных конференций — Банных чтений, одну из них мы посвятили ароматам и запахам в культуре. Тема поначалу вызвала недоумение у части академической среды, которая сочла подобную проблематику надуманной и ненаучной. Но из этой конференции вырос двухтомник, подготовленный известной исследовательницей Ольгой Вайнштейн. Это издание положило начало нашей наиболее успешной серии «Культура повседневности». Я рада, что это направление прокладывает себе дорогу в отечественной гуманитаристике. А ведь первопроходцам было очень нелегко преодолеть сопротивление консервативной среды.

— Косо смотрели на кафедрах?

— Мне рассказывала Р.М. Кирсанова, автор классических работ по истории костюма, с какой настороженностью и отторжением советский академический истеблишмент 60—80-х относился к ее стремлению заниматься теорией и историей моды. Считалось, что подобные темы «недиссертабельны» и лежат за пределами «настоящей науки». Значительно позже, уже в 2000-е годы, ученица Кирсановой Ольга Вайнштейн защищала в РГГУ докторскую диссертацию о феномене дендизма в европейской культуре, и, насколько мне известно, защита проходила весьма бурно и временами неоднозначно. Мы потом издали ее исследование в виде книги под названием «Денди: мода литература, стиль жизни», которая стала нашим многолетним хитом. Я все это говорю к тому, что 10 лет назад, когда запускался третий журнал — «Теория моды», профессиональной среды практически не было. Журнал во многом ее создал. Вообще вся история деятельности «НЛО» — это формирование новой научной и интеллектуальной среды. Журнал «НЛО» с момента своего основания ставил своей задачей модернизацию гуманитарной сферы, сильно пострадавшей от цензурных ограничений и идеологических гонений советского периода. Журнал «НЗ», основанный в 1998 году, создал площадку для развития социальных наук, когда те еще находились в зачаточном состоянии. «Теория моды» — это презентация новой научной дисциплины, изучающей историю человеческой цивилизации сквозь антропологическую призму: изменений стиля жизни, канонов телесной красоты, моды, гигиенических норм, городской среды и т.д. По сходному принципу выстраивает свою стратегию и книжное издательство. Серии возникают и кристаллизуются как спутники журналов: например, тематическим расширением журнала «НЛО» стали первые книжные серии — «Научная библиотека», «Россия в мемуарах», «Критика и эссеистика», «Новая поэзия», «Переписка». Журнал «НЗ» породил такие серии, как «Библиотека журнала “НЗ”», «Интеллектуальная история», «Либерал.ру». «Теория моды» объединила вокруг себя серии «Культура повседневности», «Библиотека журнала “ТМ”», «Очерки визуальности».

— Если журналы создаются в отсутствие среды, то откуда берутся статьи для их заполнения?

— Когда вышел третий номер «НЛО», многие коллеги утверждали, что нам скоро не хватит материалов, поскольку мы задали чрезмерно высокую планку, а авторов такого уровня слишком мало для регулярных выпусков. Скоро уходит в печать «НЛО» № 142, «НЗ» № 110 и «ТМ» № 42, и мы постоянно жалуемся на переполненность редакционного портфеля, хотя все журналы весьма солидного объема. Когда удается правильно сформулировать концепцию, то выясняется, что людей, способных работать с вами, значительно больше, чем изначально казалось.

Когда возник журнал «Теория моды», в нем поначалу преобладали переводные статьи, к тому же в большинстве своем перепечатки: отечественных авторов можно было пересчитать по пальцам одной руки. Сейчас большую часть материалов номера составляют оригинальные тексты российских авторов. Помню, мы решили на базе журнала создать собственную ежегодную конференцию по аналогии с Большими и Малыми Банными чтениями, которые в течение многих лет проходят под эгидой соответственно журналов «НЛО» и «НЗ». На первой конференции в 2006 году было 8 участников и 5 человек сидело в зале. На юбилейную конференцию, посвященную 10-летию журнала «Теория моды», которая пройдет 2 декабря, уже предварительно записалось 200 человек.

— Как вы считаете, мода должна изучаться в университетах?

— Теория и история моды, несомненно, должна стать частью университетского образования как отдельная дисциплина, что уже происходит в ряде стран и, надеюсь, скоро реализуется в России. Мне радостно сознавать, что журнал «ТМ» возник параллельно с развитием этого перспективного направления академической мысли, а не с опозданием на 40 лет, как произошло со многими дисциплинами, вынужденными догонять упущенное время из-за научной изоляции страны. Журнал возник как русский аналог английского издания «Fashion Theory», но по структуре, по богатству материала и широте тем он далеко оставил позади английскую версию, что честно признает сама создательница «Fashion Theory» — известный теоретик моды Валери Стил. Так что и этот журнал оказался уникальным проектом, в чем прежде всего заслуга его бессменного шеф-редактора, блестящего профессионала Людмилы Алябьевой. Она неутомимо борется за развитие дисциплины и недавно открыла образовательный курс в Шанинке.

— На ваш взгляд, ваше издательство сильно повлияло на Россию?

— Я бы не стала так ставить вопрос. Я вам не скажу за всю Россию (перефразируя известную песню), но что касается гуманитарной сферы, то «НЛО» как корпорации удалось во многом сдвинуть научную парадигму.

— Как в своей издательской работе вы кристаллизуете тренд, какие тренды вы угадали?

— Это трудно объяснить рационально, во многом открытие новых проектов опирается на интуицию, хотя профессиональное знание, включенность в мировой контекст играет здесь не последнюю роль. Вообще угадать или создать новый тренд — это самое увлекательное в профессии издателя.

В 90-х годах в серии «Художественная словесность» я стала публиковать воспоминания художников андеграундной культуры: Виктора Пивоварова, Ильи Кабакова, Владимира Янкилевского, Валентина Воробьева, Михаила Гробмана, Гриши Брускина и др. Эти тексты и тогда пользовались успехом и имели определенный резонанс, но только недавно, с новой волной интереса к послевоенной неподцензурной культуре, рефлексии художников оказались в полной мере востребованы как актуальное чтение. Я горжусь тем, что «НЛО» стало главным издательством для Дмитрия Александровича Пригова, и только что мы опубликовали 3-й том пятитомного собрания его сочинений. Большим открытием для российской читающей аудитории стало появление книг блестящего интеллектуала и писателя Александра Гольдштейна, жившего в Тель-Авиве. Также не могу не упомянуть долгое и плодотворное сотрудничество с такими ведущими теоретиками и историками культуры, как Александр Эткинд, Андрей Зорин, Михаил Ямпольский, Константин Богданов, Вера Мильчина, Сергей Зенкин, Алексей Юрчак и многие другие. Я уже упоминала об исследовательской серии «Культура повседневности», а несколько лет назад я сформулировала нарождающийся тренд в культурной журналистике, создав серию «Письма русского путешественника». Это художественные травелоги, которые открывают нам разнообразие и многослойность историко-культурных практик нашей страны.

— Вы сами читаете все, что выпускаете?

— Как главный редактор журнала «НЛО» внимательно читаю все материалы в процессе подготовки выпуска. С содержанием журналов «НЗ» и «Теория моды» знакомлюсь по мере выхода свежих номеров. Что касается книг, то 9 из 24 действующих серий я формирую сама, поэтому, разумеется, окончательный выбор рукописей — это результат интенсивного чтения большого количества текстов. Книги других серий я предварительно обсуждаю с их редакторами, в случае сомнений читаю рукописи на стадии принятия решений и обязательно просматриваю вышедшие книги. В год мы выпускаем 85—100 книг, так что я еще в состоянии держать руку на пульсе, следить за репутацией издательства. У меня замечательная профессиональная команда, но ответственность лежит все равно на мне.

— Случается ли, что вам приходится конфликтовать со своей командой, обсуждая, надо ли выпускать какую-то работу или нет?

— У меня команда единомышленников, так что мы не конфликтуем, а дебатируем о приоритете того или иного проекта или статьи. Вообще я горячий сторонник внутриредакционных брейнстормингов, вовлечения в дискуссии членов редколлегии, коллективных экспертных мнений. И команду я стараюсь подбирать по принципу высокого профессионализма. Руководитель должен быть прежде всего стратегом, т.е. определять направление главного удара, но за тактику отвечают научные редакторы и руководители издательских служб. Конечно, у меня всегда есть право вето, но я очень редко к нему прибегаю, полагаясь на мнение и компетентность своих сотрудников.

— Выпускать книги легче, чем журналы?

— Несомненно, намного легче, несмотря на сложности как творческого, так и технологического порядка. Все три журнала — это штучная сборка, их невозможно поставить на индустриальный поток, каждый номер создается как первый.

— Чем было вызвано обновление редакционной команды в начале 2000-х?

— В журналах и издательстве сменилась не одна команда. В журнале «НЛО» сейчас работает уже третий состав редакторов. «Неприкосновенным запасом» в разное время руководили Андрей Курилкин, Михаил Габович, сейчас его возглавляет известный исследователь Илья Калинин, и журнал благодаря его таланту и креативному мышлению с каждым годом становится все лучше и лучше. Также неоднократно обновлялись издательские службы: отделы реализации, пиара, авторских прав. Это нормальное явление, с течением времени у людей меняются жизненные планы и профессиональные стратегии. К тому же приход новых людей в структуру — это приток свежей энергии, идей, проектов. Собственно, из старожилов в редакции осталось несколько человек: прежде всего я как матриарх «НЛО», бессменный редактор отдела библиографии «НЛО» Алик Рейтблат (ведущий специалист по массовой культуре, автор книг о Фаддее Булгарине), пришедший в журнал в 1994 году, тогда же примерно начали свою работу в издательстве Евгений Шкловский (известный писатель, но в редакции он руководит всей предпечатной подготовкой книг) и верстальщик Михаил Машков. Остальные члены редакции — почти поголовно молодые люди.

— Вы думали о том, что когда-нибудь захотите закрыть «НЛО» и открыть новый проект?

— Я бы так и сделала, если бы почувствовала, что проект под названием «НЛО» исчерпан. Пока я ощущаю, что у него по-прежнему большой потенциал, поэтому было бы странно лишать жизни жизнеспособную институцию.

— Если представить себе, что вы по каким-либо причинам не сможете или не захотите дальше заниматься «НЛО», сколько издательский дом протянет без вас?

— Вы попали в самое больное место: я часто думаю, что будет с «НЛО», если по каким-то причинам я не смогу больше им руководить. Возможно ли найти мне замену, учитывая, что это авторский проект? Могут ли вообще подобные частные инициативы иметь преемников? Не знаю, но скажу честно: если я бы вдруг увидела достойную кандидатуру на свое место, мне было бы легче жить.

— Как давно у вас эти мысли?

— Они у меня были всегда, с момента появления журнала. Моя дочка шутила, что она воспринимала «НЛО» как капризного младшего брата, с которым приходится постоянно возиться. В каком-то смысле она была права, «НЛО» был и остается моим детищем; скажите, как же не беспокоиться за судьбу любимого дитяти? Но меня не в меньшей степени тревожит и другая мысль: а вдруг в какой-то момент «НЛО» начнет стагнировать, перестанет быть трендсеттером и важнейшим звеном интеллектуальной академической жизни? Самое трудное — это вовремя понять ситуацию и найти в себе мужество поставить точку.

— Увеличивается ли со временем ваша персональная нагрузка?

— Я открыла журнал в 1992 году, когда была в расцвете сил, мне было всего 36 лет, и мне казалось, что я так много работаю! Правда, пришлось осваивать издательское дело с нуля, я ведь о практической стороне реализации великих идей ничего не знала. Пришлось поначалу быть и главным редактором, и директором, и пиарщиком, и распространителем, и чуть ли не типографом. Это потом, уже позже, стали развиваться издательские службы, избавившие меня от этих тягот. Спустя 24 года на мне лежит огромное хозяйство в виде трех академических журналов, 24 книжных серий, двух ежегодных конференций, бесчисленных презентаций, книжных ярмарок и проч. Я теперь еще и общественный деятель, веду телепрограмму «Система ценностей» на РБК, часто выступаю на радио и на различных дискуссионных площадках, а это, как оказалось, довольно изнурительное занятие. У меня есть и вторая полноценная нагрузка — я руковожу благотворительным Фондом Михаила Прохорова, который мы с братом открыли 12 лет назад и который занимается поддержкой культуры в российских регионах. Так что, мягко говоря, всегда есть чем заняться. Я не жалуюсь и не пытаюсь кокетничать своей сверхзагруженностью, работа приносит мне много радости, что искупает все трудности и хроническую усталость.

В первые пять-семь лет существования журнала и издательства я почти не уходила в отпуск. Все время было посвящено развитию проекта, и потом, ситуация была такой неопределенной: каждый день что-нибудь происходило, что могло в корне изменить ход вещей. Приходилось постоянно приспосабливаться к ситуации: то гиперинфляция, то выдали бракованный тираж, то выборы на носу. Помню, как накануне президентской гонки 1996 года, когда казалось, что коммунисты победят и свернут все свободы, мы постоянно гадали, сколько нам удастся по инерции просуществовать. Целыми сутками сидели в редакции и формировали номера вперед, чтобы в случае прихода реакции успеть издать еще несколько выпусков.

— А сейчас вы не боитесь, что журнал закроют?

— Отвечу народной мудростью в стиле нашего президента: волков бояться — в лес не ходить. У меня закваска советского человека: нас нежданно-негаданно одарили свободой, открылись двери — надо работать здесь и сейчас. В нашей стране никогда ничего нельзя откладывать «на завтра». Мы вступаем в период зыбкой неопределенности, на наших глазах возникает новая репрессивная машина (вернее, делается попытка отремонтировать старую). А подобная институция слепа, прожорлива и всеядна, и потому бессмысленно искать логику в публичных скандалах и преследованиях последних лет. Это дело случая, индивидуальной злой воли, стечения обстоятельств. Глупо и саморазрушительно заниматься самоцензурой в надежде обезопасить себя от возможных нападок мракобесов. Общественная деградация идет необычайно быстро, и то, что еще недавно считалось респектабельным и нейтральным, может в одночасье оказаться оскорбительным для чьих-нибудь чувств. Так что я предпочитаю продолжать свое дело без оглядки на помрачение коллективного сознания. Но куда больше угрозы независимой издательской деятельности меня беспокоит вполне реальная опасность реидеологизации гуманитарных наук.

— Наука снова будет служить политике?

— В нашей стране существуют печальные прецеденты подобного рода. Мы недавно издали трехтомный исследовательский проект историка Петра Дружинина «Идеология и филология». Первые два тома посвящены разгрому ленинградской филологической школы в ходе антикосмополитических кампаний конца сороковых годов прошлого века. Третий том рассказывает о драматической судьбе известного германиста Константина Азадовского (сына известного фольклориста Марка Азадовского, в свое время пострадавшего от погрома питерского филфака), которого по сфабрикованному обвинению в 1980 году отправили в колонию на Колыму. Помимо растоптанных жизней и сломанных судеб выдающихся людей, которые составляют подлинную славу России, в результате этих идеологических разборок чуть не погибла сама гуманитарная наука. Она и по сей день до конца не оправилась от этого удара, и новая попытка свежеиспеченных идеологов навязать обществу единственно правильный взгляд на историю и литературу может закончиться полным и бесповоротным интеллектуальным отставанием страны от современных научных стандартов. Уже сейчас массово защищаются диссертации, предлагающие способы измерения духовности русского народа. Не смейтесь, я не шучу, на наших глазах вырисовывается довольно мрачная для науки перспектива — вновь превратиться в служанку идеологии. Это порождает не только подобные диссертационные казусы, но и специфический способ научной конкуренции. В идеологизированном пространстве профессиональная компетенция и научные дебаты подменяются показной лояльностью и политическим доносительством. У нас уже принят одиозный закон о недопустимости фальсификации истории, как, впрочем, и не менее нелепые законы о чувствах верующих, ветеранов и т.д. Это чисто идеологические изобретения, которые легко и удобно применять к кому угодно и по какому угодно поводу без необходимости приводить доказательства в обоснованности обвинений.

— Какими вы представляете себе читателей ваших книг и журналов?

— Научная продукция издательства ориентирована прежде всего на продвинутую гуманитарную среду, художественная литература и эссеистика предназначены для широкого культурного читателя. И, конечно, как всегда в России, есть большой пласт «свободных интеллектуалов» — не гуманитариев по профессии, но высокообразованных людей, которым просто интересно читать серьезные специализированные издания. Возрастной и профессиональный разброс по ряду книг может быть очень широким: некоторые книги (например, «Занимательная Греция» М.Л. Гаспарова) введены в качестве обязательного чтения в лицеях, другие становятся основой учебных курсов для студентов и преподавателей вузов, какие-то издания пользуются особым успехом у библиотекарей. В одних университетах наши журналы преимущественно читают на филфаке, а в других — на философском или историческом факультете. Бумажные тиражи журналов небольшие, в зависимости от экономической ситуации они колеблются от 1500 до 2000 экземпляров. Но нас много читают в сети, поскольку на сайте «НЛО» и в «Журнальном зале» контент номеров выкладывается полностью. Я сознательно пошла на этот шаг, поскольку при нынешней ситуации с дистрибуцией нет никакой надежды на увеличение тиражей научной периодики (как и специализированной литературы). Хочу в этой связи заметить, что на протяжении многих лет любимой темой в отечественной журналистике остается роковая роль интернета в судьбе бумажной книги. Эта надуманная проблема заслоняет сгусток проблем подлинных: монополизацию книжной отрасли, коллапс распространения, фрагментацию информационного поля. Как вы думаете, почему профессиональному филологическому журналу удалось так быстро завоевать известность в России и в славистическом мире? Помимо героических усилий всей команды «НЛО» в начале 90-х еще функционировала старая централизованная система распространения, что позволило журналу и первым книгам попасть во все уголки страны. Помимо этого стали расцветать частные магазины интеллектуальной книги, в середине 90-х в Москве их насчитывалось около дюжины. Одним из главных факторов успеха была просветительская политика СМИ того времени. Сейчас в это трудно поверить, но во влиятельной ежедневной общественно-политической газете «Сегодня» ведущий критик Андрей Немзер регулярно рецензировал каждый свежий номер «НЛО», не говоря уже о книгах. В наше время поле культурной журналистики настолько сузилось, что литературные критики всерьез говорят о том, что пора менять профессию, поскольку печататься практически негде. Ко всем прочим бедам в результате кризиса 2008 года разорились компании — дистрибьюторы книг в регионах. Новых охотников заниматься подобным бизнесом до сих пор не нашлось, а государство совсем не заинтересовано в распространении знаний, судя по урезанию бюджета на образование и культуру. Вследствие этих негативных процессов рынок интеллектуальной продукции существенно провис, тиражи книг сократились в несколько раз. Для примера: до середины 2000-х гг. первоначальный тираж наших научных книг в среднем составлял 2500—3000 экз., а в таких сериях, как «Россия в мемуарах» или «Переписка», 5000 экз. были нормальным явлением. Сейчас мы редко рискуем публиковать новую книгу тиражом свыше 1000 экз.; если книга хорошо продается, то тогда делаем допечатку.

— Как вы в таких условиях продвигаете продукцию и свой бренд?

— Мы по-прежнему используем все существующие он- и офлайновые информационные ресурсы для продвижения наших журналов и книг. Особые надежды я возлагаю на развитие образовательных и просветительских проектов, таких, как «ПостНаука», «Теории и практики», «Сигма», «Арзамас», «1917 год. Свободная история» и другие. Событием года в издательском мире стало появление рецензионного интернет-портала «Горький», хотелось бы, чтобы таких проектов становилось все больше. К сожалению, на телевидении почти нет передач, посвященных культурной книге, а те, что существуют, как правило, очень архаичны по формату. Отсюда постоянные разговоры о том, что подобные программы имеют низкий рейтинг, и винят в этом публику, которая якобы перестала читать серьезные книги. На самом деле эти заявления не имеют никакого отношения к действительности. Фонд Михаила Прохорова в течение десяти лет ежегодно организует и проводит книжную ярмарку в Красноярске с большой культурной программой. В этом году в ярмарке приняли участие 300 издателей, и ее посетили 60 000 человек, скупив практически все книги на стендах. Комментарии, как говорится, излишни…

— Ваши книги продаются где-то кроме Москвы и Петербурга?

— Наши книги продаются в ряде крупных городов, особенно там, где есть хорошие книжные магазины: в Красноярске, Екатеринбурге, Перми, Казани, Воронеже, Новосибирске, Саратове, Томске, Тюмени и др. Но объемы региональных продаж, конечно, сильно уступают Москве и Петербургу. Чтобы облегчить читателю доступ к книгам «НЛО», мы активно развиваем электронные версии наших изданий. В общем, делаем все возможное в нелегкой для издательского мира ситуации.

— Какие качества, заложенные еще в детстве, помогают вам сейчас?

— Все качества, которые мне помогают жить и работать, были заложены моими родителями, за что я им безмерно благодарна. Они собственным примером убедили нас, что основа человеческого достоинства — это профессионализм. Подобные добродетели не очень были востребованы в советское время, где главный жизненный принцип формулировался так: «мы делаем вид, что работаем, а государство делает вид, что нам платит». Вопреки доминирующему тренду, родители были убежденными трудоголиками, что невольно передалось и нам. Они прекрасно понимали ценность хорошего образования и положили все силы на то, чтобы мы его получили. Я окончила английскую спецшколу, потом с боями поступила на филологический факультет МГУ. Учеба в университете стала решающим этапом в моей жизни; выражаясь возвышенным языком, судьба мне улыбнулась. В годы моего студенчества (1973—1978) благодаря либерализму тогдашнего декана филфак был своеобразной вольницей, где под крылом Научного студенческого общества сложился круг талантливых молодых исследователей. Надеюсь, что кто-нибудь из бывших участников НСО напишет воспоминания об этом замечательном явлении, сформировавшем новое академическое поколение. Достаточно лишь назвать имена некоторых участников: Андрей Зорин, Михаил Ямпольский, Сергей Зенкин, Сергей Козлов, Вера Мильчина, Андрей Немзер, Олег Проскурин, Елена Орловская, Ляля Костюкович… Все они не только остались в профессии, но и по праву считаются учеными международного уровня.

— А почему вы избрали профессию редактора и издателя, а не академическую карьеру?

— Так сложились звезды. Если серьезно, то первоначально я вполне сознательно готовилась стать кабинетным ученым, в голове вертелось много интересных тем для исследования. Однако впоследствии оказалось, что мои задумки плохо соотносятся с идеологическими установками советского литературоведения. Проблемы начались уже на стадии защиты диплома, когда меня стали пытать, почему я взяла такую странную тему, почему я решила изучать реакционного литератора, а не писателя-коммуниста. Дело в том, что я написала диплом о Дж. Р.Р. Толкине (который тогда был почти неизвестен в СССР) и жанре фэнтези в ХХ веке. Мне пришлось целый час заниматься традиционной демагогией, доказывая, что, несмотря на фантастическую форму, содержание «Властелина колец» исключительно реалистическое, а сам писатель никакой не эскапист, а самый что ни на есть борец с язвами капитализма. Диплом я в итоге защитила, но в душе поселились сомнение и тревога. Второй травмой стала защита кандидатской диссертации. Разумеется, продолжить тематику диплома мне категорически запретили, заявив, что это «недиссертабельно», и я с горя решила заняться проблемами модернизма и постмодернизма в лице английского писателя Малькольма Лаури. На предзащите меня неожиданно обвинили в следовании на поводу у буржуазных теоретиков, и мне стоило больших усилий, чтобы дойти до защиты. Между прочим, на дворе стоял 1986 год — начало перестройки, но в ученом официозе царили дремучие советские нравы. Я почувствовала себя в тупике, академическая карьера потеряла для меня всякую привлекательность. После защиты диссертации я пришла в «Литературное обозрение», это был, наверное, лучший по тем временам литературно-критический журнал, но и там опубликовать материал, выходящий за узкие рамки советского научного стандарта, было почти невозможно (по крайней мере, до 1989 года). Совокупный травматический опыт породил у меня желание создать такой журнал, чтобы талантливые, яркие, содержательные тексты на любые темы всегда могли найти место на его страницах. Так родилась идея «НЛО», а что было дальше, вы уже знаете.

— Кто первоначально входил в вашу команду?

— Первая команда состояла из трех человек (не считая меня): Кирилл Постоутенко (отдел теории), Сергей Панов (отдел истории), Татьяна Михайловская (отдел практики). Кирилл проработал в журнале недолго, потом отдел теории возглавил Сергей Зенкин, а после него — Сергей Козлов. Наверное, самой большой удачей «НЛО» стало образование своеобразного триумвирата: Сергей Панов, Татьяна Михайловская и я. Три безумца нашли друг друга; мы днями и ночами не вылезали из редакции, спорили о структуре журнала, придумывали рубрики, обсуждали стратегию развития издательства. Для меня это было самое плодотворное, счастливое и полное надежд время, несмотря на бедность и бытовые тяготы. Я благодарна Сергею и Татьяне за их предельную самоотдачу, за подлинную творческую страсть, без чего этот проект не состоялся бы. Сдавая очередной номер, мы могли сидеть до рассвета, читая верстку, попутно делясь новыми идеями и мыслями. Сергей Панов — филолог до мозга костей с мощным профессиональным бэкграундом. А Татьяна Михайловская из нонконформистской, андеграундной среды — человек импульсивный, яркий и совсем не академический. Как раз разница их интеллектуального багажа и придавала журналу живость и полемичность.

Увы, в конце 90-х годов триумвират распался, наши жизненные пути разошлись. В «НЛО» появилась новая молодая команда, тоже полная энтузиазма и идей. В отдел теории пришел Александр Дмитриев, историей занялась Мария Майофис, отдел практики возглавил Илья Кукулин. Теперь все трое — известные и, даже можно сказать, маститые ученые. В 2010 году снова произошла ротация, и «НЛО» движется вперед усилиями новых талантов.

— А где вы сидели, у вас дома?

— Нет, я тайком сняла как частное лицо двухкомнатную хрущевку в Банном переулке, от которого пошло название нашей конференции «Банные чтения». В те годы законом не разрешалось сдавать жилую площадь под офисы, а офисных помещений в городе практически не было. Так что существовали мы в Банном переулке на птичьих правах. Очень скоро редакция превратилась в дискуссионный клуб и кафе — за отсутствием таковых в тогдашней Москве — и стала сразу центром притяжения гуманитарной общественности. Днем мы работали, вечером приходил народ, чтобы поговорить о текущем моменте, взяв с собой выпить и закусить. Это был весь цвет тогдашней гуманитарной науки и художественного мира. Наверное, легче перечислить, кто не побывал в нашей редакции в разное время, нежели часами перечислять наших постоянных гостей. Многие из молодых коллег того периода теперь заслуженно титулованные персоны, топ-профессионалы своего дела. Когда на нынешних многочисленных вечеринках я смотрю на своих танцующих и смеющихся сотрудников и их друзей, то с тайной радостью думаю, что, возможно, через десяток лет многие из них станут крупными учеными, общественными деятелями, журналистами. Я вообще поклонница идеи «веселой науки», радостного проживания в культуре. Я рассматриваю все наши выдумки, розыгрыши, новогодние дивертисменты как важнейшие составляющие профессиональной деятельности.

— А кто придумал название журнала?

— Название придумала я — еще до формирования команды. Как филологический человек, я твердо верю в постулат: как назовешь, так и поедешь. Долго перебирала различные названия, коллеги давали много советов, но в итоге я остановилась на «Новом литературном обозрении». Определяющим фактором выбора стала аббревиатура «НЛО», которая показалась мне особенно удачной, ибо она отражала исходную концепцию проекта: новая неизведанная жизнь, новая свободная наука, новый опыт, новая парадигма знания.

— Вы строили тогда планы по развитию? Насколько дальние?

— В 90-е планировать жизнь было сложно. Многие журналы появлялись и исчезали после первого номера. Нам казалось, что если мы издадим хотя бы 10 номеров — это будет подвиг и место в истории академической мысли нам обеспечено. Когда я вспоминаю информационные и логистические условия нашей деятельности, то не перестаю удивляться, как нам удавалось регулярно собирать большие номера. Мы не только слыхом не слыхивали про интернет, а тем более про электронную почту, которой тогда не существовало, но и не могли пользоваться даже обычной почтой, поскольку та пребывала в полном распаде. Рукописи и письма мы отправляли в города и страны исключительно с оказией, и бедные соотечественники вкупе с зарубежными славистами безостановочно работали челноками.

— После Банного переулка вы сразу переехали в офис брата — на Тверской бульвар?

— Нет, что вы! Из двухкомнатной клетушки в Банном переулке мы перекочевали в такую же квартирку на улице Гастелло, потом — на «Октябрьское поле», но уже не в двухкомнатную хрущобу, а аж в трехкомнатную! Потом — в офис недалеко от метро «Тимирязевская», где просидели 14 лет. Только пять лет назад мы наконец добрались до центра Белокаменной; так что большую часть своей жизни «НЛО» летало по окраинам. В квартиру на Гастелло (что около метро «Сокольники») разочек наведался рэкетир, чуть меня не убил. В Банном переулке и на улице Гастелло мы задержались ненадолго, так как хозяев квартир замучили завистливые соседи, учинявшие нам скандалы, писавшие доносы, звонившие в милицию с просьбой разобраться с проклятыми кооператорами. В итоге несчастные арендодатели умоляли нас съехать с квартир. Причем замечу — и в том и в другом случае это были ведомственные дома: в Банном переулке жили работники телевидения, на Гастелло — тоже какая-то с виду «чистая» публика. Мы вздохнули свободно, лишь когда переехали в помещение на первом этаже на «Октябрьском поле». Это была длинная-предлинная пятиэтажка, в которую, судя по внешности и нраву обитателей, в 60-е годы переселяли людей из подмосковных бараков. Там мы обзавелись своей первой офисной мебелью: раскладывающимся диваном и складным столом, до сих пор стоящим в коридоре нашей нынешней редакции как памятник эпохе. Именно на «Октябрьском поле» я поняла, насколько сильно в народе уважение к культуре и образованию. Несчастные деклассированные люди, населявшие дом, приветливо с нами здоровались, страшные старухи, сидевшие на лавочке у подъезда, каждый раз мне докладывали, что сотрудники редакции уже на рабочих местах. Никто не пенял нам на то, что временами в нашу трехкомнатную распашонку набивалось до 35 человек для празднования выхода очередного номера. Соседи по площадке и жильцы со второго этажа в таких случаях деликатно просили налить им по стаканчику, что мы охотно делали, и кругом царили мир и дружба. Правда, верхние соседи нас регулярно заливали, часто по пьяни забывая закрыть кран в ванной.

— Вас заливали вместе с тиражом журнала?

— По счастью, нет. Тиражи журналов и первых книг я разбрасывала по всем друзьям и знакомым, пока не появилась возможность арендовать склад. Помню, как Юрий Норштейн, с которым я познакомилась у нашего общего друга — известного ученого Михаила Ямпольского, узнав о моих проблемах, галантно предложил хранить журналы в своей мастерской. Конечно, я не рискнула захламить студию великого мультипликатора, но была ему очень благодарна за сочувствие. Больше всего мы боялись, что от потопа пострадают вновь приобретенные компьютеры. Дело в том, что в 1995 году Фонд Сороса объявил программу компьютеризации редакций журналов и издательств. «НЛО» выиграло конкурс и получило, если не ошибаюсь, целых три компьютера. Начиналась новая, неведомая жизнь, в которой требовались навыки владения техникой. Никто в редакции, за исключением нашего верстальщика Михаила Машкова, работать на диковинной машине не умел. Помню, как я робко спросила: «Миша, а как он (т.е. компьютер) включается?»

— Расскажите про визит рэкетира!

— В те годы мелкие бандюги регулярно грабили офисы. Кто-то из жильцов, очевидно, навел рэкет на нашу редакцию, думая, что мы делаем большие «бабки». Дверь на Гастелло практически не закрывалась — народ постоянно входил-выходил. Я помню, было лето, пять часов дня, солнце в окно. Раздается звонок, я, не спросив, вышла встречать — решила, кто-то из наших авторов с рукописями, бутылкой и закуской пришел поговорить о судьбах России. На пороге материализовался человек весьма характерной наружности: черная кожаная куртка, голова плавно перетекает в плечи. Оттолкнув меня, вошел в квартиру: «Чем занимаемся, что делаем?» Это было так нелепо, учитывая специфику моего «бизнеса», что в тот момент мне стало смешно. Я, кажется, даже рассмеялась и сказала: «Да вот журнал делаем научный, книгу выпустили». И показываю обложку книги философа Игоря Павловича Смирнова под названием «Психодиахронологика». Бандит смотрит на книгу, на меня, одетую в облезлые джинсы, на розовые занавесочки, на обшарпанное жилье: «Ну ладно, не парься» — и уходит. Вот тогда я действительно испугалась. Села на диван… Мне повезло — рэкетир попался сознательный. А ведь он мог запросто меня убить…

Понравился материал? Помоги сайту!