Сексуальная революция 90-х

Елена Ханга — журналистка и телеведущая, с 1989 года жила в Америке, а в конце 90-х получила предложение от Леонида Парфенова — вести первую в России программу про секс в самых разных его проявлениях. «Про это» стала одной из самых рейтинговых передач на российском телевидении: одни ее ненавидели и называли рассадником безнравственности, другие видели в ней источник сексуального просвещения и решение многих проблем. Елена Ханга — про «Про это»: как все начиналось и к чему пришло.

— Вы в своей книге «Про все» подробно описываете, как Парфенов уговаривал вас стать ведущей программы «Про это», как вы, живя тогда в Америке, не знали, кто это вам звонит, и наводили про него справки, как он к вам внезапно приехал и все-таки уговорил. Как он тогда поставил вам задачу, как сформулировал, про что должна быть эта программа?

— Он сказал, что сейчас очень много книг о сексе, много фильмов, куча порнографии, народ пресыщен всем этим — но нет нормальной передачи, где можно было бы спокойно, интеллигентно, без пошлости поговорить о проблемах, связанных с сексом. То есть, с одной стороны, доступ к информации есть, а с другой стороны, люди в полном неведении — одиночество в толпе. Леня сказал: вчера было рано, завтра будет поздно, надо сейчас брать власть. Революционное время. И поскольку эта ниша была абсолютно свободна, он сказал, что передача обречена на успех. Но потом Леня довольно быстро открестился от нее — его дико раздражало, что все только про нее и спрашивают, он говорил: такое ощущение, что я до этой передачи вообще ничего не делал. По его просьбе его имя убрали из титров. А он был автор идеи.

— Как строилась работа? Вы участвовали в придумывании тем?

— Нет, это делали редакторы, а я не участвовала в разработке тем и поиске героев — у меня был безумный график: я прилетала в Москву накануне съемок — самолетом «Дельта» в 11 утра. День готовилась, а на следующий была съемка. Мы три дня снимали программы, а потом я улетала в Америку. И так моталась между двумя странами.

Но была одна вещь, которую именно я придумала для программы, — и это было самое сложное, я на этом настаивала. Вы понимаете, мне трудно было просто объявить: сегодня наша тема — оргазм, скажем. Это звучало очень пошло. Я же вообще была из советского прошлого, меня дико коробило вот так взять и сказать: оргазм. И я долго думала, как сделать, чтобы это было не так шокирующе. Я вообще из всей команды была самая консервативная, они меня толкали, открывали горизонты, а я ноги волочила за ними. У нас не было никаких ориентиров, нам никто ничего не указывал, поэтому у меня срабатывала самоцензура. И я решила, что каждую тему мы будем начинать с анекдота. Потому что, когда человек смеется, обстановка разряжается и дальше проще. Вот пример того, что мне облегчало жизнь. Поймал старик золотую рыбку. Она говорит ему: отпусти меня, я выполню любое твое желание. Тот говорит: знаешь, я очень переживаю по поводу арабо-израильского конфликта, уладь его, пожалуйста. Рыбка говорит: не, ну слушай, это созывать Совбез ООН, оплачивать переговоры, тут подключается Америка, это трудно, давай что-нибудь другое. Рыбак говорит: да? Ну знаешь, вот живу я со своей старухой тридцать лет и три года, и ни разу не было у нас орального секса. Можно мне это как-то организовать? Задумалась рыбка и говорит: что ты там говорил про арабо-израильский конфликт? Дорогие друзья, тема нашей сегодняшней программы — несбыточная мечта рыбака, оральный секс. И все уже смеются, и дальше разговор течет легко.

Но это было мучительно: на каждую тему выискивать подходящий анекдот. И вот мы сидели до ночи: пока не придумаем — не уйдем. И пытались очеловечить эту тему, с которой я-то вообще была очень плохо знакома. Очень часто, когда у меня лицо вытягивалось после каких-то признаний, редактор программы Андрей Лошак кричал мне в «ухо»: «Лена! Я ведь вам дал почитать “Камасутру”, вы, похоже, опять заснули на четвертой странице! Я же просил прочитать три главы и подготовиться к передаче».

— Вы помните, как проходила первая передача?

— Про первую я вам не скажу, не могу. Там ситуация явно вырвалась из-под контроля, и происходили какие-то вещи, которые не могу даже рассказать. Помню только, что смотрела, где выход из студии, и думала: сейчас выйду, как будто в туалет, и не вернусь никогда. И я уже даже двинулась — и тут мне шеф-редактор в наушник: стоять!

— Что ж это было такое?

— Не могу. Там все было всерьез, все по-настоящему. И для меня это был такой ужас — то, что я увидела… Я могу другую историю рассказать. Это мы уже раскрутились, и у нас шел второй сезон — девочки-редакторы были крутые, отлично работали. Ну и передачу уже все хорошо знали, и девочки эти ходили по «Останкино» очень гордые — конечно же, мальчики с ними пытались знакомиться, но они не отвечали взаимностью. И вот у нас планируется передача про садомазохизм. Приходит героиня программы, садистка, в латексе, с кнутом, нормальная, очень интересная. Я говорю: где мазохист? Мне говорят: с мазохистом засада. Что такое? Понимаете, они, как правило, все очень состоятельные люди, банкиры, юристы (понятно почему) — они ни за что не хотят сниматься. Героиня говорит: ну и не надо мазохиста, я вам сама все расскажу. Я говорю: ну нет, так не годится, у нас все по-честному. Я говорю девочкам-редакторам: это ваш прокол — или вы за два часа находите мазохистов, или программы не будет. И дальше я рассказываю то, что узнала только спустя несколько лет. Девочки пошли в кафе на первом этаже «Останкино», а у входа там стоят охранники, которые давно им подмигивали, но девочки до них не снисходили. А тут они смотрят на этих двух мальчиков-охранников и говорят: не хотите с нами кофе попить? Те в полном восторге: на них обратили внимание богини — и пошли кофе пить с этими хулиганками. Девицы же их напоили — так, что ребята вообще лыка не вязали. «Хотите сниматься в передаче?» — «Хотим!» — «Ну пошли, только тихо». Они их переодели в мазохистов. Это значит, что они в латексе, но с вырезом на попе — чтобы хлестать было удобно. Лица закрыты, ошейник. И повели их в студию. А навстречу начальник охраны «Останкино»: о господи, говорит, надо закрывать эту программу к черту, противно, водят каких-то уродов в колготках! А эти ему: Иван Петрович, так это ж я, Колян! А тот: чур меня!

Очень часто, когда у меня лицо вытягивалось после каких-то признаний, редактор программы Андрей Лошак кричал мне в «ухо»: «Лена! Я ведь вам дал почитать “Камасутру”, вы, похоже, опять заснули на четвертой странице! Я же просил прочитать три главы и подготовиться к передаче».

Тогда я этого не знала, они мне только через несколько лет рассказали. Я понимала, что там происходило гораздо больше, чем мне рассказывают, — много всего творилось. Но, знаете, у нас была такая дружная команда — я думаю, что я была счастлива тогда. Потому что мы шли по белому снегу, где никто не ходил. Не было дорожки. Мы шли по интуиции, мы не понимали, где начинается пошлость, где извращение. Была передача про педофилию, но это еще ладно. А вот была про тех, которые с мертвецами… Я говорю: это извращение. А мне говорят: но это к сексу имеет отношение? — Имеет. — Это существует? — Да. — Значит, надо про это рассказывать. Мы имеем право. И, как говорил мой учитель Егор Яковлев, главный редактор «Московских новостей», — нет плохих новостей, есть плохое исполнение. И я дико мучилась — например, снимали программу про секс и искусство, Кулик прибежал на четырех лапах, стал визжать, кусаться и лаять, я пришла в ужас, потому что он чуть ли не голый скакал, а мне говорят: Лен, если ты не понимаешь в искусстве, постарайся, прочитай, пойми. И это было все так непонятно, что я спросила Анну Владимировну Дмитриеву (это мой тренер и кумир) — как понять, где грань. Она смотрела все выпуски программы, только говорила, что вместе со мной их смотреть не может, уходила в другую комнату. Но она меня поддержала.

— Есть ощущение, что это должна была быть программа про секс, но довольно быстро оказалось, что помимо прочего получается острая социалка, иногда с сексом почти и не связанная…

— Да, я все время привожу два примера, которые меня потрясли. И я считаю, что нам за них надо было орден дать, а нас, наоборот, поносили, пытались закрыть — Дума ставила вопрос на рассмотрение. Говорили, что это тлетворная передача, — а того, что это острая социалка, они не видели. Привезли девочку из Павлово-Посадского района. А тема была — секс до совершеннолетия. Она несовершеннолетняя, а партнеров у нее было больше 50. Сидит такая девочка, ничего в ней особенно сексуального нет. И она говорит: да, уже было столько-то. Все: о, какой кошмар. А я понимаю, что у нее боль. И я ей говорю: «А тебе все эти мужчины нравились?» — «Да нет, ну как-то обыкновенно». А оказалось, что туда приезжают московские чиновники за сорок — ровно за этими маленькими девочками. Я говорю: «А что твоя мама говорит?» — «Ну, мама-то пила, всегда лежала». — «А папа?» — «А папа обдолбанный. Они мне все говорили: чего дома сидишь, иди займись чем-нибудь. А брат дерется. Кино мы все посмотрели. А эти приезжали — они пива могли налить просто так. И слова всякие хорошие говорили. Поэтому у меня к ним очень теплое чувство. И если бы они вернулись, я бы опять пошла». И мне говорят редакторы в «ухо»: Лена, задай ей вопрос про отца. А там была история, что отец с ней спал. И ее надо было дожать. А я понимаю, что, если я ей задам этот вопрос, она разрыдается. Мне говорят: задай вопрос! И если бы я задала, это была бы бомба, рейтинги. Но я не стала. Я-то хотела показать, как наши чиновники рассуждают о подростковой неразборчивости, а потом сами едут девочек маленьких снимать. А про отца — это уже совсем другая история. И я не спросила. Нас за эту передачу очень ругали, потому что она развращает и очерняет нашу молодежь.

А вторая история — секс и инвалиды. «Комсомолка» вытерла о нас ноги. Смысл был у передачи такой, что все люди имеют право на счастье. Редакторы совершили чудо: они нашли пару, у обоих ДЦП, и они очень любили друг друга. Родители запретили им встречаться, и они виделись раз в год, скажем, когда их помещали в какой-то там санаторий. Ходить они сами не могли. И когда они влюбились, они подкупили-подговорили нянечку, чтобы она завезла их в какую-то помывочную и положила в ванную комнату. И там они лежали, обнимались. И вот редакторы привезли ее, привезли его — тайком друг от друга, разместили в разные гримерки. И приглашают в студию сначала девушку. Она выходит, мне говорят: Лен, только очень осторожно, ты держи лицо, не пугайся. Она появляется — и у меня ужас, потому что я поняла, что она ничего сказать не может — ее так трясет. А зрители уже избалованные и хотят жесть. Я ее спрашиваю: «Как вас зовут?» — а она ничего ответить не может — она и так плохо говорит, а тут софиты, зрители, она еще и волнуется. И вдруг зрители начинают ее подбадривать: ты не волнуйся, мы не торопимся, не спеши, ты все расскажи… И первый час она привыкала, потом пришла в себя и заговорила о своей большой любви, как она мечтала с детства про принца, как приехала в этот санаторий и увидела его — а он такой красивый. И стихи ему написала — прочла, ну Пушкин просто. Потом говорит: вот вы, Лена, думаете, что вы занимаетесь сексом очень хорошо. А у нас секс и оргазм гораздо сильнее, чем у вас. Потому что нас нянечки поставят рядом, мы друг друга за руку возьмем — и это такой оргазм. Ну, после этого я говорю: у нас для вас сюрприз — и вывозят молодого человека на коляске. И они такие счастливые, все в зале рыдают. Я думала, что это триумф. Что все поймут, какие они счастливые и как нам стыдно жаловаться на что-то. Но на следующий день «Комсомолка» выходит с заголовком «Ханга не гнушается ничем!»

— Вообще «Про это» о многих проблемах заговорила первой или одной из первых. Какие еще «социальные» программы вам вспоминаются?

— Мы были первые, кто заговорил о насилии на работе. До нас никто об этом не говорил — и до сих пор не говорят толком. И к нам пришла мама одной девушки и рассказала, что дочь ее отказалась спать со своим боссом, когда он ее стал домогаться. И эта мама говорит: скажите на милость, она не хочет спать с начальником! Фифа какая! А знает ли она, на что я пошла, когда надо было кормить ее маленькую? Я такое делала, что вам сказать не могу. Вырастила дочу!

Передача, которой я горжусь, — сексуальное образование в школе. Я пригласила в студию свою учительницу начальных классов, Елену Семеновну Зильберман. Ей в школе сказали, что если она пойдет на эту передачу, ее выгонят. И она все равно пришла — «я должна поддержать свою ученицу». И рассказала, что идея-то говорить о сексе в школе правильная, только исполнение у нас, как всегда, чудовищное. Кто у нас вел такие уроки? Тот, у кого есть свободный час. Учителю физкультуры говорят: у тебя сейчас окно? У тебя дети есть? Ты примерно разбираешься? Ну вот иди расскажи.

Но на следующий день «Комсомолка» выходит с заголовком «Ханга не гнушается ничем!»

Мы одни из первых заговорили о СПИДе. Приехали американцы с ABC делать программу о СПИДе, и их корреспондент пришел к нам на запись. Там был молодой человек, который сказал, что никогда не будет предохраняться, потому что — цитирую — «заниматься сексом в презервативе — все равно что нюхать розу в противогазе». И этот американец, думая, что он сейчас этого мальчонку порвет, спрашивает: скажи, пожалуйста, а ты когда-нибудь знал, как умирают люди от СПИДа? Тот отвечает: у меня друг умер несколько дней назад. И что? Что ж мне теперь, сексом не заниматься? Стало ясно, что мы в каких-то абсолютно разных плоскостях. Мальчику по фигу, русская рулетка.

Но мы хоть заговорили про СПИД, никто о нем не говорил, и до сих пор цифры замалчиваются.

— У вас были настоящие, не подсадные, герои и настоящая публика. То есть, прежде чем выйти на экран и столкнуться с реакцией большой аудитории, вы опробовали все темы в студии. Как вам работалось с публикой, что было сложно?

— Я их вообще считаю соведущими. Я же на первых порах вообще там слова не могла вымолвить от ужаса. Потом — заставляешь себя сказать «заниматься сексом». Но ты не можешь это говорить в каждой фразе, надо как-то разнообразить речь. И вот я запинаюсь — и они мне начинают подсказывать с разных сторон: не волнуйтесь, скажите «обладать», «любить» — они так хотели этой передачи, они чувствовали, что, если будут вести себя бестактно, они всю магию разрушат. Мы записывали каждую программу по три часа. Первые полтора часа все уходили в никуда, ничего не получалось. И только когда все уже уставали, тогда начиналась настоящая запись. Мы писали по три передачи в день. И вот, я помню, была дикая жара, и одна женщина с верхнего яруса упала в обморок. Все подбежали, я испугалась, что она разбилась, а она очнулась, открыла глаза и сказала: я должна вернуться наверх, а то там мое место займут. Это было потрясающе, тема была — женский оргазм. И она полезла обратно, все досмотрела.

— Понятно, что вам это было нелегко. Был ли момент, когда вы почувствовали переключение, что напряжение снято?

— Не было. Каждый раз это был шок. Каждый раз редакторы приходили и говорили: будет такая-то тема, я хваталась за сердце — вы че, с ума сошли? А они мне говорили: «Лена! Мы вам сейчас расскажем!» Они меня принимали за старую перечницу, Шапокляк, которая ничего не умеет. Вообще это была их передача, Анжелы Боскис, Андрея Лошака, других замечательных редакторов: они наслаждались, они искали фриков по ночным клубам, переодевались, устраивали шоу, кем-то представлялись — только чтобы заманить и «расперчить», это их любимое слово было. Эта программа была их детищем, и я, думаю, их раздражала, потому что у них крылья — а я прихожу и торможу процесс: ой, нет, это я не смогу. «Лена! Поверьте, вы не знаете в своей пуританской Америке ничего, Россия давно ее опередила!»

— Как вы справлялись с эмоциональной нагрузкой?

— Мне было переключиться очень легко. Мы снимали три дня, я садилась в самолет и летела в Америку, где меня никто не знал. Я в NYU училась и врала, что отлучаюсь по каким-то там делам, что я нищая студентка, выдуривала себе какие-то гранты. И тут «Нью-Йорк таймс» публикует огромную статью про «Про это» с моим портретом — а я там еще и в парике! «Самое популярное шоу в России». Или нет, как-то они так написали: есть только два черных человека, которые много сделали для русских, — Пушкин для души и вот Ханга для… понятно. И все! Этот номер попал в руки ректору NYU. Он меня вызвал. Я не знала, по какому поводу, платочек какой-то свой скромный нацепила и пошла что-то такое выдуривать, а он мне шмякнул этот номер на стол и говорит: издеваешься? Но потом засмеялся и говорит: я тебе зачту эту программу как практику. Потому что это все психотерапия сплошная.

Каждый раз это был шок. Каждый раз редакторы приходили и говорили: будет такая-то тема, я хваталась за сердце — вы че, с ума сошли? А они мне говорили: «Лена! Мы вам сейчас расскажем!» Они меня принимали за старую перечницу, Шапокляк, которая ничего не умеет.

— Был ли момент, когда вы почувствовали, что программа себя исчерпала?

— Мы сами себе сломали хребет. Мы в какой-то момент, когда были уже очень популярными, решили идти на повышение. Мы уже все показали, про оргазм рассказали — тоже, на мой взгляд, социальная передача о женских оргазмах. Мы первые приглашали геев в эфир — и тинейджеры смотрели и думали: я не один. Потому что пойти-то не к кому, родители убьют, друзья засмеют. Тут мы тоже важную социальную функцию выполнили.

Так вот — где мы сломались. Мы хотели идти на повышение. Мы поехали на слет садомазохистов в Голландию. Огромный ангар, куда съезжаются со всего мира участники. Андрей туда вошел, вышел и сказал: «Лена, вам туда нельзя. Подводки запишите тут у входа, а внутрь не заходите. Вам будет плохо». Он пошел туда, они все сняли — а я потом это смотреть не могла, сидела, закрывая глаза, — там и кровь, и прочие ужасы. Говорят, что в день показа Москва просто замерла.

— Это какой год?

— 98-й, наверное. Москва была в шоке. Они такого не видели. А на следующей неделе уже надо было идти выше. Ты уже не можешь про душу и любовь-морковь. И мы решаемся ехать в Израиль и снимать там сексуальную жизнь. Ну ладно, сняли там проститутку русскую. Но потом стали снимать обрезание. Это было ужасно, потому что мы пошли не туда.

А потом это смотреть не могла, сидела, закрывая глаза, — там и кровь, и прочие ужасы. Говорят, что в день показа Москва просто замерла.

— Почему обрезание вдруг — это же не сексуальная практика?

— Ну вот я говорю: мы пошли не туда. В то время как надо было идти вглубь, в душу. А когда ты играешь на повышение — это лобовой ход. Программа закрылась не поэтому формально — там были финансовые соображения. Но по сути мы себе задали неверное направление, мы загнали себя в тупик. Надо было делать: секс и спорт — не все знают, что гимнасткам запрещают заниматься сексом, а за волейболистками, наоборот, возят табун мужиков, а некоторых фигуристок заставляли беременеть, выступать на ранних сроках, а потом делать аборт. Дальше — секс и политика, это песня! Секс и бизнес, секс и разведка. Такие могли быть передачи — но мы пошли по наиболее простому пути.

Я думаю, что это была самая яркая страница в моей жизни — и жалко, что она закончилась. Не было ни одной скучной передачи у нас. И не было другой такой передачи с тех пор.

Понравился материал? Помоги сайту!