Лиза Симбирская: «Хочу, чтобы кино говорило о том, что мир вокруг не злой»

3 ноября команда «Фенси Продакшен» (режиссер Андрей Феночка, сценарист и продюсер Лиза Симбирская) выпустила первый сезон веб-сериала «Я иду искать», который можно посмотреть в YouTube и «ВКонтакте». Сериал стал одним из первых киновысказываний о повседневной жизни современных российских ЛГБТК+ и людей, живущих с ВИЧ. В рамках проекта She is an expert Надя Плунгян поговорила с Лизой Симбирской о зрителях сериала, об ожиданиях российских продюсеров и о том, почему миллениалам всегда продолжает казаться, что они сделали недостаточно.

— «Я иду искать» во многом похож и не похож на ваш предыдущий проект — мини-сериал «Это я», над которым вы тоже работали с Андреем Феночкой. Чья это была идея? Как началось ваше сотрудничество?

— С Андреем мы не были изначально знакомы — общались в Твиттере, и я решила, что я хочу что-то сделать без участия больших продюсеров. Идеи в нашей команде обычно исходят от меня, то есть я придумываю какую-нибудь историю и говорю Андрею: «Давай снимем».

— Мне показалось, что оба сериала похожи тем, что описывают мир без бумеров. Все-таки для российского кино это социальная новость!

— Интересная мысль. Я сейчас подумала, что у нас взрослые и в том и в другом проекте — это обычно персонажи, которые вставляют нашим героям палки в колеса или являются для них источниками стресса, но не оказывают особого влияния на их мир. Может быть, причина в том, что я сама не хочу сталкиваться со взрослыми производителями кино — для меня это всегда проблема. Мне 31 год, то есть, по сути, я уже должна сама быть взрослой, но незнакомые люди обычно считают, что я младше. Может быть, это проявляется и в моих текстах.

— Как бы вы тогда определили контуры этого условно «взрослого» пространства?

— Сейчас взрослые в кино — это люди, которые находятся в профессии много лет и видят кино как работу, которая должна приносить деньги: либо они вкладывают, либо зарабатывают. Поэтому они находятся в системе и оценивают все с точки зрения ее правил — оценивают сценарий, режиссуру, монтаж, музыку. Это круто, система упрощает техническую сторону работы, но она также и упрощает творческое высказывание, которое становится системным.

Буквально вчера или позавчера я встречалась с продюсерами, и они хотели, чтобы я вместе с их продакшеном писала заявки на сериалы, которые они потом будут показывать на платформе. Я сказала, что не буду это делать, потому что у меня есть ощущение, что я совсем не вписываюсь в требования к сценаристам. Все требуют серьезной драмы, где происходят какие-то невероятные события. Вот последний пример — сериал «Псих» от Федора Бондарчука. У человека пропала жена, он сходит с ума. Даже максимально демократичные «Чики», которые рассказывают про простого человека, построены как серьезная драма, столкновение двух сторон мировосприятия.

Как автор, я не могу себе представить, что пишу душераздирающую драму про то, как всем плохо и все страдают, что есть зло и добро и что добро должно биться со злом. Сейчас мне хочется говорить о том, что мир очень амбивалентный и вообще-то мы не сталкиваемся в жизни с однозначно злыми или добрыми людьми. Но если я соглашаюсь работать над проектами с такой серьезной драматической подоплекой, получается, что мне нужно все время «из ниоткуда», искусственно придумывать все новые конфликты, которые не связаны с моей собственной жизнью. А я не сталкиваюсь именно со злыми людьми, которые ставят мне палки в колеса так, чтобы я спотыкалась, падала и мне приходилось вставать. Меня окружают приятные люди, иногда умные, иногда не очень; иногда воспитанные, иногда не очень; разные, самые разные. Об этом я и хочу говорить в собственных проектах.

— Видимо, это описывает наш поколенческий конфликт! Когда критикуешь мнения позднесоветских авторитетов, часто приходится слышать в свой адрес: «Вы считаете нас злодеями». Эта тема «злодеев», «плохих», «ужасных» звучит и в конфликтах вокруг #MeToo, и в институциональных, профессиональных конфликтах. Другими словами, старшее поколение «подталкивает» нас к биполярному миру, в котором ни миллениалы, ни поколение Z жить уже не хотят. Впрочем, не соглашусь с тем, что серьезная драма может быть только душераздирающей. Конфликты в нашей жизни есть, и они довольно острые, просто в российском кино они не представлены, узнать в кино мы себя не можем, у нас огромный дефицит фильмов, которые описывали бы именно нас.

— Это правда. Кроме того, сериалы, которые запускаются в итоге, делятся на две части. Одна часть — сюжеты про жизнь какой-то богатой московской прослойки, где люди живут в шикарных квартирах, ездят на дорогих тачках и все время решают проблемы личной жизни. Другая часть — трудные подростковые истории про то, как родители не понимают, разъезжаются, разводятся, все очень плохо, дети попадают в неразрешимые жизненные ситуации, подсаживаются на наркотики. Так было в «Мире, дружбе, жвачке», в «Обычной женщине», в «Трудных подростках».

— Меня задевает в этих фильмах то, что там, в сущности, не описаны реальные части общества — скорее, описан стандарт гендерной нормы, а все, что из нее выпадает (в том числе жизнь детей и подростков), предстает социальным недоразумением. В этом смысле мне понравился сериал «Sex Education», показалось, что ваша работа с ним резонирует.

— Для меня «Sex Education» немного наивный. Кроме того, мне, наверное, не понравилось, что действие происходит в настоящем, но костюмы создают ощущение каких-то восьмидесятых.

— Возможно, авторы — им как раз 30–35 лет — пытались подспудно описать себя через героев, которые даны такими «маленькими старичками».

— А что вы имеете в виду?

— Показалось, что на примере подростков описана жизнь нашего поколения, которая прошла под девизами «Сперва добейся, хотя твои достижения никого не впечатляют», «Будь более квалифицированным, чем старшие коллеги, но демонстрируй, что они компетентнее тебя» и так далее. Острый сюжет про родителей, которые — как сейчас говорят — «усыновляются» к детям… Школьник, консультирующий свою мать-психолога… и все это решено как комедия… Понравилось!

— Да, я на себе это тоже ощущаю, так как всегда думаю, что сделала недостаточно. Всегда. Конечно, давление идет со стороны индустрии, и в кино вообще и не бывает по-другому: ты получил «Оскар» — и все равно на следующий год кто-то следующий получает «Оскар», а ты уже не на олимпе, и твои достижения не на века. Ты чего-то добился, но за твоей спиной уже 130 человек добиваются того же самого, что и ты. И ты все время должен доказывать, должен доказывать, чтобы… не до конца понятно, чтобы что.

Думаю, сейчас наступило такое время, когда цель этого процесса начала переосмысляться. Раньше все считали, что нужно остаться на века в истории кино. Но сейчас выходит такое количество фильмов и сериалов, что остаться на века в истории невозможно в принципе. Только в США в год выходит порядка, я не знаю, двух тысяч фильмов. Но зачем добиваться, зачем все время находиться под таким ужасным давлением? Чтобы зарабатывать деньги?

Конечно, кино — это индустрия, в которой иногда платят действительно большие деньги, особенно в США, но все же не настолько. Не думаю, что это ради денег. Просто остаточное явление того времени, когда нужно было создавать шедевры и чувствовать, что про тебя напишут книжку. И я, мне кажется, тоже воспитана в каком-то таком ключе, что нужно добиться, нужно быть «кем-то». Нельзя быть просто Лизой Симбирской, которая просыпается утром и пишет сценарий для самой себя; нет, нужно быть «кем-то».

— И кто этот «кто-то»?

— Кто-то, кого засвидетельствовала общественность.

— Но если общественность пока живет в XX веке, стоит ли так уж ждать, что она осознает и примет наступление XXI? Иногда я думаю, что ваши герои, в сущности, засвидетельствовали друг друга. Ведь центральная проблема сюжета — переживания героя, не знающего, существует ли его друг на самом деле. Это ведь и есть вопрос, который мы себе постоянно задаем: а возможны ли у нас какие-то единомышленники?

— Да, так и есть! И вообще: так ли важно, чтобы тот человек оказался реальным? Не достаточно ли того, что ты знаешь, что влюблен в парня, или нужно, чтобы все видели реальность этого объекта притяжения? Недостаточно быть с самим собой, нужно быть с кем-то... Реальность чувств определяется тем, что знают и видят другие…

Поэтому важно сделать признание, не бояться мнения окружающих и быть открытым, но важно и просто признаться себе. Когда признаешься себе, меняется вся жизнь, все складывается.

— Вообще вы хотите видеть свое кино в контексте западного?

— Я посмотрела норвежский сериал «Скам», с которым у нас много сравнивали наш предыдущий сериал «Это я». Многие мои друзья советовали, и я посмотрела, когда мы уже сняли все три сезона, и совершенно в него влюбилась. Он какой-то удивительный: с нулем поучения, порицания, агрессии, но с максимумом доброты и тонкости говорит на самые важные для подростков темы. И я мечтала, что сниму «Скам Россия». Я посмотрела все версии, которые пересняли в разных странах, в Европе и в Америке. Насколько я знаю, девушка-продюсер спрашивала у них, но теперь они уже отказываются продавать франшизу на другие страны. Но я подумала, что было бы хорошо хотя бы немного приблизиться к «Скаму» и поговорить на важные темы открытым и естественным языком, как школьный врач, который читает там целую лекцию девочкам-подросткам о том, зачем нужны презервативы. В российской школе вы такого представить не можете. Никто здесь никогда в открытую не говорил с подростками, зачем нужно пользоваться презервативами, или почему после того, как ты пьешь антиретровирусную терапию, ты не передаешь ВИЧ партнеру, или почему секс так вписан в гей-культуру. Почему бы этого не сделать? Еще я подумала, что и я сама — тот человек, который часто стесняется и боится. Почему бы мне через этот фильм не попробовать стать немножко свободнее, немножко лучшей версией себя?

Кто-то в комментариях в YouTube написал: «Ну это прям какой-то “Скам”». Если у людей возникает такая ассоциация, это уже хорошо.

— А кстати, кто ваша аудитория? В YouTube огромное количество положительных комментариев. Вы ощущаете обратную связь?

— Почти нет отрицательных, что удивительно. Мне кажется, наша аудитория осталась еще от сериала «Это я». Он нравился зрителям от 15 до 25; в «Я иду искать» стоит ограничение по возрасту и поднимается тематика для аудитории постарше, от 17–18 до 25–30 лет. Иногда забредают взрослые: это довольно смешно, им обычно, конечно, не нравится. Имена в комментариях ничего не говорят, но по тому, как человек пишет, я вижу, что он бумер, потому что он подходит к сериалу с ожиданиями серьезного драматического кино, которое он смотрит по телевизору или на какой-нибудь онлайн-платформе. Те же ожидания у него от веб-сериала, у которого девять эпизодов равняются 53 минутам хронометража и сняты за такие деньги, за которые в принципе не снимается даже 1/100 эпизода на телевидении.

Но главное, что это совершенно иной формат. Моя мама сравнила «Я иду искать» с комиксом, где между частями пропущены большие куски информации. Конечно, все подростки, вся молодежь сидит в ТикТоке, в Инстаграме или в блогах в YouTube, где работает как раз эта схематичность. Она не уменьшает психологизм, просто создает большие паузы. Поэтому им нормально смотреть такие серии, они все понимают, у них не остается вопросов. Но для бумера эта суперкороткая схематичная форма — незнакомая и чужеродная. Кроме того, взрослым не нравится присутствие вот этих в лоб проговоренных вещей, не нравится, что нет завуалированности, что не рассказывается любовная история.

— А как вы оцениваете реакцию критиков?

— Поначалу казалось странным, что профессиональное сообщество мало реагировало на сериал. Но это можно объяснить в целом не слишком доброжелательным отношением критиков к веб-сериалам. Их не считают за серьезные произведения и почти никогда про них не пишут, не зовут на фестивали. Хотя просмотров у них может быть тоже очень прилично. И я бы сказала, что наш сериал — исключение из правил, про него правда много написали, не сразу, но все же. Это, наверное, и моя личная заслуга, сыграл опыт работы в пиаре. Вышло несколько больших материалов, как положительных, так и отрицательных. Хотя были те, кто отказался писать, кому категорически не понравилось ни наше кино, ни мое лично желание получить на него критическую реакцию. Были те, кто сказал, что это какая-то студенческая работа и там слишком много поучительной информации по всем остросоциальным темам, были те, кому очень зашло. В целом я довольна резонансом.

— Кстати, в сериале вообще нет секса, но есть впечатление интимности. Думаю, это тоже новая ситуация. Хотя кусок про ВИЧ мне и правда показался плакатным, в нем больше социальной фантазии, чем реальности. Но сама фантазия симпатична, оставляет эмоцию.

— Когда Андрей все смонтировал и я посмотрела первый раз, как это все выглядит, я подумала, что мы, конечно, создали немного сказочную историю: не в смысле того, что так не бывает, а в смысле самой манеры повествования. В некотором царстве, в некотором государстве, ведь сказка ложь, да в ней намек… Андрей даже хотел титры сделать таким шрифтом, как в «Гарри Поттере», мы его отговорили, но атмосфера сохранилась: девять окошек сказочного мира, девять моментов жизни персонажа, то, что все это еще снято одним кадром, девять ситуаций, девять окон какого-то состояния героя, но это сказочное состояние.

— Возможно, речь не столько о сказочности, сколько о поэтичности… Но вообще расскажите о себе как о сценаристке. Чего вам не хватает в игровом кино?

— Последнее время я пишу детские мультики. В какой-то момент я поняла, что я не очень хочу писать большие сценарии игровых сериалов, хотя деньги на них найти сейчас легко, но это будет то, с чего мы начинали разговор, — определенный жанр, определенная форма. Я поняла, что это не мой жанр и не моя форма. Я спринтер: наверное, потому и делаю веб-сериалы. Десять серий по 58 минут — это для меня очень много, я чувствую себя несчастной от перспективы написать такое количество информации про каких-то героев. Мне нравятся короткие истории, когда серии по 25 минут, и мне хочется, чтобы у нас наконец появился этот формат не только для ситкомов, но и для драматических сериалов.

Мне кажется, что сегодня игровое кино как будто бы пасует и перед документальным жанром, и перед современной мультипликацией, потому что рассказывает о совершенно чуждом для меня, несуществующем мире. Да, мне бы хотелось, чтобы кино говорило о том, что путем дружбы, любви, принятия себя и окружающих можно добиться очень многого. Мне бы хотелось, чтобы кино говорило о том, что мир вокруг не злой. Мне бы хотелось отойти от истории про героя, когда мир вокруг ставит ему препоны.

— Когда я смотрела сериал «Чики», я подумала, что нас в нулевых приучили к «серьезному» кино, где знаком «документальности» оказывается проигрыш героя. В «Чиках» взят узнаваемый современный типаж квирной женщины, но она помещена в устаревшую реальность нулевых-десятых, которая ее раздавливает. Наверное, в целом уже неохота смотреть фильмы о молодых людях, которые «не справляются» и выкинуты на обочину жизни. В этом смысле понятно, что ваш сериал сразу понравился обществу, а не кинокритикам.

— Что самое интересное, проект нравится и сценаристам — например, авторам «Мира, дружбы, жвачки». Мне кажется, мы действительно попытались рассказать о том, что проблемы есть, как и люди, которые тебя не принимают или ведут себя некрасиво, но всеобъемлющим злом они не являются. Люди поступают так, потому что не знают, что это может навредить, потому что они боятся или потому что у них недостаточно информации. Мне кажется, важно, что мы показали, что не обязательно вступать со всеми в открытый конфликт. Это отсутствие открытых конфликтов, наверное, и отталкивает большое количество зрителей, потому что это непривычно.

— Некоторые, наоборот, жалуются на буквализм, когда герои прямым текстом объясняют: «Знаешь, я не хочу это сейчас делать» или «Там будет человек, с которым я сейчас не хочу встречаться». Кажется, тут именно демонстрируется какой-то новый способ взаимодействия людей друг с другом, который не описан в российской массовой культуре.

— Да, и, мне кажется, это одна из причин, почему это нравится ребятам из блогов YouTube и ТикТока: потому что это как раз тот язык, на котором там говорят — обсуждают чувства, впечатления, что нравится, что не нравится.

Что касается российской культуры, мне кажется, что у нас культура — это максимальное молчание. Не зря же в двухтысячные появились эти фильмы «новой волны» и того же Звягинцева — это режиссеры, у которых в фильмах все время все молчали, молчали: они молчали о своих проблемах, о своих чувствах, переживаниях, о хорошем и о плохом. Стало каким-то уже изыском, над которым все смеялись, что на постерах нон-стоп показывались спины героев: не лица, а все время какие-то спины.

Прошлым летом, кажется, один мой знакомый хотел снимать короткометражку и попросил помочь ему со сценарием. Он много говорил, что очень устал от этого молчания в кино: «Я очень хочу, чтобы все было проговорено, хочу, чтобы у меня был фильм, в котором много говорят». Я это запомнила, наверное, это как-то отозвалось в работе. Действительно, мы же просто все время молчим: обо всем стыдно, неловко, страшно говорить.

Вначале нам было неловко: секса нет, было не принято. Потом стало как-то стыдно-неловко. Сейчас новая эпоха, когда у нас страшно (хотя и не совсем новая для российско-советской истории). Я думаю, что это, конечно, вызывает некоторую оторопь у зрителя, когда ему в кадре говорят слова типа «идентичность», говорят: «Я хочу то и не хочу это», «Я так буду делать».

Многие люди мне потом написали: «Ты знаешь, мне было так неловко от этих диалогов, такое впечатление, как будто ты подслушала разговор на улице». И я подумала: получается, что тебе неловко слушать свой собственный голос, как услышать себя первый раз на записи — «это не я, это не мой голос, я так не могу звучать, это ужасно». Но это ты, чувак, это и есть ты. Просто ты слышишь себя первый раз в жизни, конечно, тебе непривычно. В кино очень мало разговаривают, всегда поднимают стандартные темы, говорят с искусственными интонациями. Влияет и то, что мы смотрим огромное количество переводного кино. Но переводной русский — это же не реальная речь, а совершенно другой русский язык. Когда я училась во ВГИКе и только пришла в мастерскую к Наталье Борисовне Рязанцевой, мы начали приносить ей учебные работы, и она практически каждый раз говорила: «Вы все читаете книжки в переводе и пишете мне совершенно переводные тексты с определенным построением фраз и акцентов: начните слушать, что говорят люди на улицах».

Этот раздел мы делаем вместе с проектом She is an expert — первой базой женщин-эксперток в России. Цель проекта — сделать видимыми в публичном пространстве мнения женщин, которые производят знание и готовы делиться опытом.

Ищите здесь эксперток для ваших событий.

Регистрируйтесь и становитесь экспертками.

Понравился материал? Помоги сайту!