Москварий

Мы начинаем работу раздела «Молодая Россия» с двух публикаций — с рассказа автора, скрывающегося под псевдонимом Д. Густо, «Москварий» и рассказа Александра Мельникова «Час эксперта».

Иллюстрации к обоим рассказам сделала Анастасия Герасимова, архитектор, исследовательница и преподавательница Архитектурной школы МАРШ в Москве, участница книги «Россия-2050. Утопии и прогнозы», в которую вошел проект Анастасии «Метробаня».

Напомним, что книга стала поводом для конкурса молодых авторов «27 сентября 2050 года», на который пришли тексты «Москварий» и «Час эксперта».

И рассказ Д. Густо, и рассказ Александра Мельникова получили на конкурсе вторые призы в текстовой номинации.

Актер стоял на том же месте — в отвратительном пыльном углу рабочего отсека «Мосфильма» за декорациями, оставшимися от съемок Москвы, игрушечной, павильонной столицы, заготовленной на экспорт. Значит, приглашение посетить будущее было всего лишь оборотом речи... а жаль! Михаил Георгиевич совершенно уже приготовился к чуду, которое в своем почтенном возрасте вдруг стал ощущать так же близко, как в детстве. Ему досталось особенное детство — из толстых книг, с тонко выписанных иллюстраций на него смотрели родные лица, ибо плодовитая лоза древней фамилии накрепко сплелась с древом истории, окаменевшим от научных фактов и поросшим легендами. На рассвете жизни казалось восхитительным принадлежать к таинственному и могучему древнему роду, а на закате все чаще одолевали мысли о том, что не заслужил, не смог, не оправдал, не выдержал, не...

— Вот и пришел наш опоздавший, — прозвенел колокольчиком голос.

Ассистентка по актерам, вертлявая блондиночка в типичной для ее профессии серой кофте, подвела за руку длинного парнишу, одетого в яркий водоотталкивающий комбинезон.

— Это Матан, он здесь работает, а учится на киноведа, поэтому хочет с вами познакомиться.
— Молодец, — пожал актер руку оторопевшему студенту. — Подработка к стипендии дает самостоятельность!
— У нас нет стипендий, — почему-то покраснел Матан. — Я тут работаю из-за того, что к каждой нерабочей профессии полагается иметь рабочую.
— Странно... — пробормотал актер, оценивая, насколько рабочей можно назвать его специальность.
— Ничего странного, — встряхнула волосами ассистентка. — Если слишком много налить воды, она перельется через край. У нас в университетах столько воды было на лекциях, столько воды было в проектах выпускников, что пришлось ввести новую классификацию. Смотрите. Высшая категория работников способна что-то сделать руками. Это художники, писатели и заводские рабочие. Чуть пониже — те, кто способен доделать или починить вещи, которые им доверяют. Это режиссеры, которым приносят сценарии, и врачи, к которым приходят люди. Третий сорт — бездельники. Перекупщики и болтуны. Политики, психологи, бизнес-консультанты, компьютерщики всех мастей...
— Веспа, тебе сейчас придется объяснять, что такое «компьютерщики», ведь товарищ пропустил цифровую эру! — разволновался Матан.
— Я лучше покажу, — ответила блондинка. — Нам все равно через компьютерный цех идти в гараж для «троек».

Быстрый и решительный стук каблучков как будто оповещал при помощи эха, что по коридору идет пришелец. Проходящие мимо монтировщики оглядывались, но вздохи благоговения, как ни странно, не вырывались из их отверстых уст.

— Я правильно понимаю, — решил уточнить Михаил Георгиевич, — ассистент по актерам относится к третьему сорту профессий? А сами актеры как считаются?
— Актеры производят реальные ценности — фильмы и спектакли. Если по чужому сценарию, то вторая категория. К первой у нас относятся о-о-о-очень немногие умелые импровизаторы. Ассистент — это вообще не дело, например, у меня основное занятие связано с садоводством. Во время профессиональной реформы стало модно выращивать растения. Топ-менеджеры выбрали...
— Топ-менеджеры — это управленцы, — пояснил Матан. — Председатели над председателями.

Михаил Георгиевич кивнул, и Веспа продолжила:

— Так вот, они все повально выращивают капусту. Говорят, капуста особенно тонко чувствует, если ею финансист занимается. А управленцев мы берем там же, где и вас взяли, — привозим из прошлого. Начали с купца Носова, и в итоге пришлось перевезти всех его родственников, всех Бахрушиных, потому что дочка вышла за Бахрушина, всех Рябушинских, потому что сын женился на Рябушинской, архитектора Кекушева, потому что Василию Дмитриевичу надо где-то жить, художников от Головина до Серова, потому что Евфимии Павловне надо жить в окружении прекрасного...
— В общем, сформировали московскую интеллигенцию заново, — похвастался Матан. — Благодаря путешествиям во времени нам картины и дома реставрируют сами авторы! А вот и цех компьютерных эффектов.

Все трое вошли в просторный светлый зал с белыми стенами, высоким потолком и окнами в три человеческих роста. За столами, на матрасах, в креслах лежали, сидели, качались, бродили совсем юные художники с электронными альбомами. Дотрагиваясь кисточками до экрана, они создавали перья, крылья, движение, полет. Актер остановился как вкопанный у большого стационарного компьютера и долгие минуты, почти не дыша, наблюдал за рождением совы — совсем-совсем настоящей. Он начинал верить, что действительно находится в будущем. Последние два дня, с тех пор как пришло невероятное приглашение в чудном конверте, его сознание только и делало, что металось между младенческой верой в волшебство и стариковской недоверчивостью. Знакомые стены «Мосфильма» уверяли, будто это чей-то розыгрыш: ведь не может же в будущем лежать та же пыль на тех же подготовленных к выносу декорациях! Внешность ассистентки также наводила на размышления — яркий макияж на коже без единого изъяна, трико, гофрированные волосы, казалось, пахли гримеркой, маскарадом, обманом. Пожилой актер боялся сказать лишнее слово, сделать лишний шаг, потому что в любую минуту мог подорваться на взрыве смеха, а мог и испортить отношения с цивилизацией будущего. Лучше просто смотреть, выжидать, оценивать. Веспа и Матан переглядывались у него за спиной.

— Нам повезло, — наконец нарушила молчание блондинка. — Сегодня у них сбор, а обычно спецэффекты создаются не здесь.
— Почти все люди в нашем городе работают дома, — заметил киновед.
— Эти дома не работают, — возразила Веспа. — Скорее, по дороге в клуб, чтобы не тратить время. Они, хотя и считают себя художниками, относятся к низшей категории, как и все, кто связан с компьютерами.
— Не может быть! — выдохнул старый актер. — Божественные вещи делают!
— Так кажется с непривычки, — поморщилась ассистентка. — Вы просто привыкли к черно-белому телевизору и картонным упаковкам. Яркий цвет поначалу оглушает, да. Когда подобные спецэффекты только появились, у всех была такая реакция. Ручной труд обесценился. И оказалось, что это конец, хотя всем мерещилось какое-то новое начало.
— Дай я покажу интернет! — воскликнул Матан.

Заметив освободившийся компьютер, он подскочил к нему и принялся открывать сайты, поглаживая длинными руками экран тут и там. Блондинка изобразила, что поглядывает на часы, хотя никаких часов не носила — как все здесь.

— Интернет устарел, зачем его показывать? — проворчала она, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу (шпильки удобными не станут никогда).
— Веспа, его специально восстановили, чтобы показывать в таких случаях, — многозначительно выпучил глаза оживившийся киновед, усаживая за стол прибывшего издалека актера. — Смотрите, вот в этом окошке вы можете наблюдать за женщиной. Она живет в Австралии. Хотите с ней поговорить?
— Ты лучше расскажи, к чему это привело, — ехидно предложила блондинка, усаживаясь на большой мягкий мешок, представляющий себя креслом.
— Разумеется, все резиновое когда-нибудь лопается, — развел руками Матан. — Вот теперь можно говорить в камеру, я настроил.

Актер меньше всего ожидал увидеть на экране свое лицо, притом сильно увеличенное, да еще без грима! Рефлекс дернул руки закрыться от всевидящего объектива и пригнуться к столу.

— Остановите съемку! — закричал он.
— Это не останется на пленке, — успокоила Веспа. — Это все равно что зеркало. Отражение исчезает, как только вы отходите. У нас мало что записывают на пленку. Все слишком быстро устаревает, только прямые эфиры. Кому хочется — записывают прямо из эфира для себя, в собственный архив. Уже нет такого понятия, как «золотая коллекция». Каждый сам решает, что для него золото. Фантасты всегда подозревали, что технический прогресс освободит человека, но никто не догадывался, в чем будет состоять эта свобода. Мы можем не слушать, что нам говорят, и не смотреть, что нам показывают. Это только кажется мелочью... точнее, поначалу казалось, пока не выросли поколения людей, умеющих выбирать себе фильмы самостоятельно.
— Неужели нет совсем никакой цензуры? — не поверил актер.
— Цензура так много запрещала, что люди перестали обращать внимание на ее истеричные крики. Потом ее отменили официально — когда оказалось, что детям не вредит порнография.
— Это и так всем было ясно! — вставил Матан.
— И тем не менее многие социологи, сексологи и педиатры попали в тюрьму за то, что дали своим детям право выбирать, на что смотреть, на что закрывать глаза.
— Так у вас тут детям и курить не запрещают, наверное, — прищурился гость из прошлого.
— Не запрещают. И не запрещают смотреть на то, как курят в фильмах. Запрещать нельзя. Запретное — интересно. Поэтому задача современного художника — интересным сделать полезное. Сегодняшние дети не торопятся взрослеть, потому что им предоставлен уютный мир, в котором можно быть настоящим героем, а не доказывать геройство, тайком таская у родителей сигареты. Они, кстати, давно сняты с производства, я даже не представляю, где их теперь можно достать. Матан, быстрее показывай свой интернет, и мы, возможно, сможем дойти наконец до гаража с «тройками»!

Но когда Михаил Георгиевич снова сел за компьютер, взяв с Матана честное слово, что его крупный план не увидит никто, кроме австралийской женщины, она уже пропала. Сотни других видеоокошек, отталкивая друг друга, всплывали на мониторе, как пузыри на поверхности минеральной воды. Забавные зверята, томные барышни, невероятно выгодные деловые предложения притягивали к себе внимание так настойчиво, что внимание рассеивалось.

— Пока информации в мировой библиотеке было мало, — комментировала из-за плеча Веспа, — ее найти было легко, а когда каждый человек завел привычку писать-писать-писать каждый день, все редкие и узкоспециализированные книги затерялись на самом дне. То же самое произошло с людьми. Слишком много желающих познакомиться, слишком долго искать среди них того, кто понравится. В общем, в один прекрасный день все вернулось на свои места. Люди перестали искать в банке данных тех, кто живет рядом с ними, — они просто вышли на улицы и оглянулись. Стали знакомиться с теми, кто понравился, вместо того чтобы расспрашивать: «А это ты на фотографии? А в жизни ты так же выглядишь?» Интернет сошел на нет.
— Веспа, давай покажем наши клубы! — загорелся Матан.
— Давай для начала выйдем отсюда, — шепнула блондинка. — Мы задержались и так уже!
— Скажи лучше, что тебе не терпится прокатиться на «тройке», — ущипнул ее за плечо зубоскал.

Веспа, которую назвали в честь мотороллера, действительно за всю жизнь ни разу не садилась в эту огромную круглую кабину и согласилась встречать неизвестного ей актера только из-за того, что требовалось его возить по городу. Она простодушно сообщила об этом Матану, и теперь он издевался при каждом удобном случае. Любой киновед поступил бы на его месте так же — некоторые классы, как проститутки, например, не меняются на протяжении веков. В обществе, официально свободном от перепалок, каста критиков имела разрешение публично осыпать филиппиками деятелей культуры — не более одной статьи за каждое произведение, — и в повседневной жизни их было легко отличить по разговору. Обычный законопослушный гражданин не позволял себе фразы «Она плохо одета», потому что закон разрешал жаловаться только на то, что мешает, а критик направо и налево развешивал ярлыки «безвкусица», «глупость», «неэтично». Подумывали о запретах. Но после безвоздушной эпохи, где каждый закон был запретительным, ни один человек не затыкал рот другому, и особо беспардонных критиканов журнальная редколлегия всего лишь отправляла повышать искусствоведческую квалификацию, часто за границу — за стеклянную границу, отделившую послевоенную Москву от обломков России. «Надо будет показать, почему Москву стали называть Москварием», — подумала Веспа, подталкивая вверх массивное веко глазообразного мосфильмовского гаража.

Идеально круглые конструкции из тонких пластинок имели четыре колеса, небольшой моторчик, педали на случай поломки и трехместный диван. Они стояли, готовые к старту, никем не охраняемые — блондинка объяснила удивленному актеру, что охраны нет больше нигде, одновременно отменили и пропускную систему: ведь трудоспособные люди должны трудиться, а не сидеть целый день, наращивая жиры да отгоняя собственных сограждан от «важного объекта». Веспа с гордостью рассказывала:

— У нас две высшие ценности — жизнь и честь. Поэтому больше не существует таких понятий, как обыск, проверка багажа на вокзале и сумочек в музее. Никаких рамок. Никто не имеет права трогать человека, задавать вопросы, прикрываясь принадлежностью к организации, которой все дозволено. Да у нас и нет больше таких организаций. Милиции в Москве нет. КГБ нет. Армии нет. Маятник качнулся в сторону полного отказа от оружия благодаря усиленной пропаганде милитаризма. Когда каждый бой Второй мировой войны узурпатор сделал национальным праздником, народ уже начал уставать от натужного восхищения кровопролитием, а когда он устроил для собственного удовольствия братоубийственную войну, тут уж снова сыграли свою роль достижения цивилизации. Можно сказать, нас спасли интернет и YouTube — правда в обход пропаганды лезла из всех щелей. Враги читали дневники врагов, враги смотрели фотографии каждодневной жизни в тех городах, которые узурпатор объявил вражескими, — и ослепление потихоньку сходило на нет. Вы знаете, почему Вторая мировая была самой безжалостной войной, почему ее жертвы несравнимы с прежними временами? Люди не видели друг друга так близко, как в рукопашном бою. Стало возможным сидеть в кабине на райском облачке и нажатием кнопки посылать вниз, в невидимые города, неведомым народам смерть, опустошение, отчаяние. Я бы сравнила это с изобретением гильотины. Палач мог больше не чувствовать себя палачом, зато весь бесноватый французский народ стал палачом, утопил в крови остатки своей культуры!
— Ты нас подгоняла все время, а сама разглагольствуешь, — закатил глаза Матан. — Садись за руль, человек дожидается.

Но пожилой актер во время пылкого монолога маленькой звонкоголосой активистки был занят исключительно тем, что разыскивал среди рядов игрушечных машинок хотя бы одну настоящую. Очевидно, это не какая-то высокоразвитая цивилизация. Хватит уже церемониться.

— На чем же вы меня повезете? — произнес в нижнем регистре почтенный Михаил Георгиевич, втянув для солидности голову в плечи и выпятив живот.
— На вот этой, — просто ответила Веспа.

Присмотрев «тройку» поновее, она запрыгнула в нее так непринужденно, как будто делала это не раз. Матан вопросительно посмотрел на гостя и сделал приглашающий жест рукой. Тот не шелохнулся.

— Это жестянка какая-то!
— Что вы! — засмеялся Матан. — Жесть — это дорого, тут больше картона и пластмассы.
— Это детский конструктор!
— Вообще-то взрослые тоже собирают покатушки, но вы правы, в семьях обычно дети занимаются такой работой. В вашу эпоху, насколько мне известно, правительство нещадно обворовывало детей — школа отбирала лучшие годы жизни, самые продуктивные и здоровые, самые важные для развития личности, а в нашу эру время объявлено личной собственностью каждого гражданина, и каждый с детства что-нибудь мастерит, ходит с родителями на работу, присматривается, постепенно находит свои собственные интересы, вливается в процесс, узнает терминологию, получает практические навыки...
— В машиностроении? — перебил студента актер. — А в химической промышленности у вас дошколята не заняты? Если я таблетку выпью желудочную, я не умру от того, что кто-то что-то перепутал?
— Любой человек может где-то что-то напутать, — строго сказала Веспа, прижимая ладонь к экрану, чтобы завести наконец мотор. — Дискриминация по возрасту запрещена законом! Дети столько сил отдавали на фронте, на заводах в тылу, и вы считали это правильным, а развлекаться и зарабатывать деньги на развлечения вечно запрещали... Садитесь уже, другой покатушки не будет!
— Я вас прошу, — зашептал будущий критик актеру из прошлого. — Если не хотите осматривать достопримечательности, поедем сразу на место съемок, только не ждите машину, их давно нет.

Михаил Георгиевич испугался, что останется без достопримечательностей, и юркнул на серединку упругого дивана. Матан сложил свое длинное тело и угнездился рядом. Символическая дверца оберегала его от вываливания наружу, но он убедил гостя, что конструкция только с виду хлипкая, а держится все надежно и в случае аварии пассажиры покатушек не страдают. Он добавил с улыбкой:

— И душевные травмы теперь на нуле, ведь, разбив одну, можно тут же собрать другую.

Несмотря на то что Веспа была впервые за рулем, она отлично вывела машинку на трассу, проводя пальцем по карте на экране. Водительские права вместе с большинством документов стряхнула с бюрократической столешницы война — а после вошли в обиход вот такие самоделки, в управлении проще, чем телефон. Убедившись, что дорога ровная и лихачей на горизонте нет, блондинка достала из кармана серой кофточки предмет, похожий на секундомер, вытянула руку и сфотографировала себя в кабине «тройки». Матан попросил снять и его вместе с ископаемым из киноэнциклопедии. Ископаемое в очередной раз подумало, что с ним обходятся непочтительно. Совсем не то предлагалось в письме, пришедшем накануне! Актера приглашали произнести речь для людей будущего с тем, чтобы положительно повлиять на психологический климат в стране, — и написано это было на изысканной, тонкой, но плотной бумаге каллиграфическим почерком. Ах, если бы среди встречающих был автор письма, отлично одетый, в перчатках, с осанкой не хуже, чем у кремлевских караульных!..

— Отвезите-ка меня к Кремлю, — велел Михаил Георгиевич, решив хотя бы для самого себя войти в роль человека, едущего в «ЗИС-110», раз уж «ЗИС-110» нет.

Ехали довольно скоро. Отчасти чтобы обратить на этот факт внимание гостя, отчасти для оправдания милых покатушек Матан решил углубиться в историю московских дорог, которые расширяли и расширяли, пока не поняли, что уменьшение лучше увеличения. Машины уменьшили донельзя. Одинокие люди начали ездить на одноместных покатушках, а парочки — на двухместных. Со сменой сезона отныне меняли зимние покатушки на облегченные летние вместо того, чтобы менять шины. Город вообще перестал нуждаться в непомерном количестве транспорта, когда работодатели додумались предоставлять жилье в офисных зданиях и разрешили работать дома. Город стал позже просыпаться. Появился румянец.

— Хороший автомобиль — это показатель состоятельности, — пробурчал пришелец из прошлого.
— Все равно что сказать «хорошая шуба»! — воскликнула Веспа.
— Да, — кивнул продукт своего времени, не обратив внимания на интонацию.
— Не может быть хорошим то, что вредит природе! Я уже говорила, у нас высшая ценность — жизнь! Жизнь животного принадлежит животному, шкура животного принадлежит животному. Кто хочет ходить в мехах — пусть отращивает волосы на спине. Чужое брать нельзя. В развитом обществе показатель состоятельности — чистая совесть.
— А я бы сказал, состоятельность — это умение экономить, — вмешался Матан. — После войны было огромное желание отмыться, и непременно в ванне с шампанским, но доставать шампанское любой ценой уже никто не хотел. День наступления мира особо не праздновали — понимали, что последнюю картошку лучше посадить, чем съесть. Как раз в этот момент увенчались успехом опыты с перемещением во времени, и русский народ позвал на царство Хрущева.
— Ну, Матан, он же не знает, кто такой Хрущев!
— Это легко объяснить. Генсек — слуга народа. Жена его штопает носки. Сам он бурно протестует против уродства в искусстве. Поддерживают сельское хозяйство и отменяют милицию. Вводят в моду экологическое мышление. В нашей стране народ всегда ориентировался на правителя, и эту особенность наконец удалось направить в нужное русло. Когда Хрущев отказался от мяса, вегетарианцев наконец перестали считать сумасшедшими, а вскоре уже невозможно было найти мясоеда в Москве.
— Но колбасу-то найти можно? — взволновался Михаил Георгиевич.

Покатушка неожиданно застыла на подъезде к Красной площади. Не было резкой остановки, визга тормозов, и не сразу можно было понять, что это Веспа нажала всей ладонью на экран, — так незаметно останавливается сердце у обитателей Москвария, научившихся умирать, не страдая, не болея, не мучая близких.

— Какую колбасу? — мрачно повернулась к старику блондинка.
— Такую, какой у нас нет. Колбасу из будущего. У меня есть список, что отсюда привезти, и если вы действительно хотите использовать мой талант, мои невосстановимые душевные силы — будьте любезны помочь мне все это купить!

Он достал заготовленный список и вручил его нарочно Веспе, настроенной, как ему казалось, враждебно, в отличие от Матана, которого актер считал тайным союзником. Эта игра велась в его голове постоянно. Знакомым, состоявшим в рядах «противников», жилось вольготнее, нежели «соратникам», от которых постоянно требовалась какая-то активность, какое-то объединение сил для бежания и жужжания. Но в данном случае «противница» была обязана во всем помогать — такова должность. Заставлять врагов работать на себя артист обожал.

— Матан, глянь, что там, — передала блондинка список своему напарнику.

Безнадежный вздох студента-киноведа перешел в свист. Он покачал головой, вчитываясь в строчки с едва знакомыми названиями:

— Вы хотите мясо с икр какого-то определенного животного?
— Где? — заглянул через плечо автор списка.

Матан постучал пальцем по первому пункту.

— А-а, так это черная икра, — рассмеялся актер.

Веспа выскочила из покатушки, закрыла уши руками и отошла, сказав:

— Он еще будет выбирать животное по цвету, а потом убьет его и сожрет!
— У нас так нельзя, — убежденно подтвердил длинный студент.
— Да я про черную икру говорю, из осетровых рыб!
— У рыб нет ног, откуда у них икры? И вот тут вторым пунктом шуба идет — негде достать шубу.
— А вот это точно вранье! — разозлился известный актер. — В чем вы зимой ходите, когда холодно?
— Теперь уже, наверное, не так холодно, как у вас было. Мне кажется, здесь особый климат с тех .пор, как Москву обнесли стеклянной стеной...
— Что?????

Матан беспомощно оглянулся на стоящую поодаль Веспу в поисках слов:

— Ну, как это вам объяснить... Очень много накопилось людей, которые в Москву приезжали только за деньгами. Лихие люди, как говорили в ваше время.
— До революции так говорили, — поправил старик.
— Ну вот, — покраснев, продолжал студент. — Во время войны, когда с Москвы уже нечего было взять, они побежали в Европу изображать беженцев. На улицах, в метро, в кафе стало просторнее и безопаснее. Болеть стали реже. Атмосфера улучшилась. Пространство объявили предметом первой необходимости, а для его сохранения отделили город стеной, только конечные станции метро оставили снаружи, чтобы был выход. Чуть позже приравняли ценность пространства к ценности времени — тогда окончательно отменили школьное образование, которое и так уже расползалось по швам, а разделив на мелкие отрезки шестичасовой рабочий день...
— Рабочий день часов восемь-девять составляет, — перебил актер.
— Томас Мор еще в пятнадцатом веке настаивал на шести часах, неужели ваше время было более диким?
— Это вы тут одичали совсем! Если окажется, что вы и вино здесь не пьете...
— Мы не пьем вино, — вставил словцо студент.
— ...То как вы собираетесь со мной расплачиваться? Денежки-то ваши у нас не в ходу!
— Ну как мы расплачивались с Агатой Кристи? Вы, конечно, помните: она исчезала на несколько дней из 1926 года — читала у нас лекции. Вот. С ней мы рассчитались полезной информацией: сказали, куда ехать, чтобы встретить нового мужа, более подходящего. В вашем обществе принято было недооценивать информацию и переоценивать вещи, а если вы вдумаетесь...
— Я не хочу вдумываться, молодой человек, я хочу получать соответственно той роли, которую играю!

Заметив, что назревает побоище, Веспа подошла и спросила:

— Что еще случилось?
— Ничего, — внезапно замкнулся старик.
— Тогда я отвезу вас туда, где вас ждут.

Она намеренно проехала по территории Кремля, приспособленной для игроков в фрисби и влюбленных парочек, утопающих в поцелуях на траве. Сокровищницы были открыты, бесплатны, неохраняемы, и Михаила Георгиевича подмывало выскочить, схватить метлу да выгнать всех посторонних! Со злостью разорительницы гнезд, ничуть не дрожащей в хрустальном голосе, Веспа продолжала повествование о жизненном укладе Москвария — о том, как разрешили брать любые книги из любых библиотек и даже музейные вещи домой для ознакомления (из-за нехватки места в шкафах даже самые жадные не оставляли себе ценности Древней Руси); о том, что мальчики, воспитанные двумя любящими мужчинами, оказались не хуже девочек, выращенных двумя враждующими женщинами; о том, наконец, как с боями уничтожали память о войнах, которые вела Россия. На этом месте покатушка приостановилась.

— Тут раньше был так называемый Вечный огонь, — усмехнулась блондинка. — На него уходило немало газа, а рядом стояли молодые здоровые парни, целыми днями стояли без дела и не шевелились, тратили даром свое время, а значит, и время всего поколения. Когда нечем было гордиться, страна гордилась чужой победой, пирровой победой искалеченных предков, которых никто из живущих даже не застал. Один из наших клубов до сих пор считает товарища Сталина великим полководцем...
— Вот! — выкрикнул Матан. — Давай я наконец расскажу про наши клубы, нашу главную гордость! Благодаря нечеловеческому количеству клубов по интересам в нашем Москварии нет проблемы больших городов — проблемы одиночества...
— Зато есть проблема с клубом фанатов Сталина, — возразила Веспа. — Никто не может до них достучаться, они верят только своему кумиру, так что пришлось поискать в прошлом того, кто сможет исполнить эту роль.
— Кто исполнял ее чаще всех, — закивал головой будущий киновед.
— И мы знали, что после смерти Сталина вы, пользуясь сходством, помогали людям в сложных ситуациях, а потому надеялись и в этот раз...
— Не надейтесь, — нахохлился Геловани. — Я Сталина позорить не буду — вам ведь это нужно. Поищите другого, если найдете.

Он привык говорить эту фразу. Набивая себе цену, уважаемый Михаил Георгиевич напирал на то, что с ролью не справится больше никто, и до сих пор оказывался прав.

— Нет, — задумчиво произнесла Веспа. — Нет, мы не будем искать другого актера.
— Тогда поищите, чем мне заплатите, — удовлетворенно проворковал Геловани.
— Теперь я понимаю: не нужен никакой актер. Эти странные люди из сталинского клуба используют данную им свободу слова, чтобы требовать молчания, используют свободу собраний, чтобы тратить время на ненависть, используют свою свободу веры, чтобы уповать на отсутствие Бога. Они заслужили Сталина. Настоящего Сталина.

Автор

Д. Густо

Город: Москва
Возраст: 30 лет
Род занятий: художник

Понравился материал? Помоги сайту!