Крестный отец

Подъем «альтернативных правых» в Америке на протяжении прошлого года, пожалуй, обсуждался не меньше, чем сам шокирующий успех избирательной кампании Дональда Трампа. Родившись из парадоксальной коалиции белых расистов, рафинированных правых критиков навязчивой политкорректности и неорганизованной орды интернет-троллей, «альтернативные правые» на наших глазах производят настоящую перезагрузку американской консервативной политики. Их публичные лидеры вроде Майло Яннопулоса и Ричарда Спенсера стали регулярными героями новостей, а их идеи — биологический расизм и кокетливые симпатии к наследию Третьего рейха — из удела маргинальных субкультур превращаются в объект университетских дебатов. «Альтернативные правые», безусловно, стали продуктом нового «фьюжионизма» — так в 1960-х назвали происходившую тогда перезагрузку консервативного движения, когда стал идеологически оформляться прежде казавшийся противоестественным союз адептов свободного рынка, христианских фундаменталистов и расистов из южных штатов. Однако фундамент этого «фьюжионизма» XXI века был заложен раньше — у его истоков стояли так называемые палеоконсерваторы, интеллектуальные сторонники христианской идентичности Америки, адепты «традиционных ценностей», борцы против «культур-марксизма» и «левацкой политкорректности». Авторы из этого лагеря — прежде всего, Патрик Бьюкенен и Пол Готфрид (которому посвящена эта статья) — давно любимы в России и хорошо известны отечественному читателю. Причем обязаны они своей популярностью далеко не только местным крайне правым.

Текст, перевод которого представлен в этом выпуске «Разногласий», посвящен прямой связи интеллектуальной биографии Готфрида и нынешнего подъема «альтернативных правых». Впервые он был опубликован в журнале Tablet.

Илья Будрайтскис

В ночь, когда Америка избрала Дональда Дж. Трампа президентом, 38-летний Ричард Б. Спенсер, возомнивший себя «Карлом Марксом альтернативных правых» и мечтающий о «белой родине», прокричал, ликуя: «Теперь мы — истеблишмент!» В таком случае архитектором нового истеблишмента можно считать бывшего наставника Спенсера — Пола Готфрида, вышедшего на пенсию ученого еврейского происхождения, проживающего (не то чтобы в полном довольстве) в Элизабеттауне, штат Пенсильвания, на левом берегу реки Саскуэханна. В города, подобный этому, журналисты заглядывают во время предвыборной гонки с целью уловить политические чаяния «настоящих американцев». В Элизабеттауне находятся одно из подразделений производителя сладостей «Марс», община масонов-пенсионеров, а также колледж, в котором преподавал Готфрид, пока руководство школы не попросило его досрочно покинуть свой пост.

Готфрид обосновался в Элизабеттауне после смерти первой жены, решив поставить семейные заботы вперед собственных профессиональных амбиций, и повел тихую гражданскую войну против республиканского истеблишмента. Так называемые альтернативные правые, которых с чем только не идентифицируют — с лозунгами, направленными против глобализации и иммиграции, лягушками Пепе, белыми националистами, пикаперами и антисемитами, а также с растущей волной популизма правого толка, — отчасти творение Готфрида: он изобрел этот термин в 2008 году вместе со своим протеже Спенсером.

Историк-интеллектуал не похож на «крестного отца»: круглое лицо, аккуратная белая борода и лысина. В его внешности есть что-то (очки, глаза-бусины и то, как он, и без того субтильный, сутулится, поднимаясь на подиум), что говорит одновременно о его робости и упрямстве. В голосе его проскальзывают писклявые ноты, и вместе с тем речи его, которые несложно найти в интернете, отличаются эрудированностью и взвешенностью: он свободно переходит от темы фашистского наследия к проблемам мультикультурализма и «государству терапевтического благоденствия» (therapeutic welfare state).

Неравенство — фундаментальное положение альтернативных правых.

Готфрид не столько решает, сколько воплощает противоречия альтернативных правых. Сноб-традиционалист с классическим либеральным уклоном, он сам о себе говорит как о «республиканском Роберте Тафте» и, как американский националист-ницшеанец, изо всех сил старается преувеличить европейское влияние. Он одновременно выступает и против Закона о гражданских правах, и против белого национализма. Он — элитист до мозга костей и оракул того, что называют популистским восстанием. «Если бы меня спросили, что отличает правых от левых, — писал Готфрид в 2008 году, — то первое, что приходит в голову в плане различий, концентрируется вокруг понятия равенства. Левые поддерживают принцип равенства, а правые видят в нем нездоровую одержимость».

Неравенство — фундаментальное положение альтернативных правых. Согласно их точке зрения, врожденные и неотъемлемые различия существуют не только между индивидами, но и между группами людей — расами, полами, религиями, нациями; всем вышеперечисленным. Каждая из этих групп обладает собственными отличительными характеристиками и конкурентными преимуществами; таким образом, неравенство — это нечто естественное и хорошее, а равенство — неестественное и может быть установлено только силой. На практике такая точка зрения часто оборачивается убеждением в превосходстве белой расы и отрицанием универсализма.

К древней идее о том, что мир устроен в соответствии с естественным иерархическим порядком, альтернативные правые добавляют новые подробности. Они проявляют нездоровый интерес к попыткам классифицировать групповые когнитивные способности — своего рода обновленная версия «расовой науки» социального дарвинизма, популярного перед Второй мировой войной, которая часто сводится к убеждению в генетическом детерминизме. Они также поддерживают концепции, которые предлагает довольно противоречивая эволюционная психология в своем стремлении объяснить поведение групп людей в терминах естественного отбора по Дарвину. Равенство в представлениях Готфрида одновременно и невозможно, и выступает своего рода гражданской религией, поэтому попытки правительства навязать его — это лишь повод для государства усилить свою мощь и влияние.

Сегодня нами управляет класс менеджеров, которые играют роль священников в облачении бюрократов.

Борьба с вездесущей бюрократией и угрозами, которые она представляет для свободы, — основной пункт консервативной политики, однако аргументы Готфрида носят более эзотерический характер и более радикальны, чем то, что вы можете услышать на партийном съезде Движения чаепития. В сжатом изложении теория Готфрида сводится к тому, что Америка — уже не республика и не либеральная демократия (эти категории утратили свое значение в результате постиндустриального взрыва бюрократических аппаратов, который превратил страну в «государство терапевтического управления» (therapeutic managerial state)). Сегодня нами управляет класс менеджеров, которые играют роль священников в облачении бюрократов. Эта технократическая интеллигенция оправдывает свой статус, навязывая такие прогрессивные установки, как мультикультурализм и политическая корректность, которые, точно религиозные эдикты, сталкивают между собой различные группы. По словам Готфрида, он был отлучен от мейнстрима политического дискурса из-за того, что отверг этот либеральный катехизис. Теперь версии тех идей, которые, как считает Готфрид, привели его к отлучению, станут новым заветом в Белом доме Трампа. «Я усматриваю в этом частичное подтверждение своей теории, — говорил он за месяц до президентских выборов, отвечая на вопрос о подъеме альтернативных правых, — многое будет зависеть от того, что сделает Трамп, если станет президентом».

* * *

Пол Эдвард Готфрид родился в 1941 году в Бронксе, через семь лет после того, как его отец, Эндрю Готфрид, иммигрировал в Америку. Эндрю Готфрид, успешный меховщик из Будапешта, бежал из Венгрии вскоре после того, как нацистами во время июльского путча был убит австрийский канцлер Дольфус. Он почувствовал, что Центральная Европа окажется зажата в тисках между нацистами и Советами и решил попытать счастья в Бриджпорте, штат Коннектикут, куда семья перебралась вскоре после рождения Пола. Эндрю Готфрид открыл меховой бизнес в Бриджпорте и стал видным членом городского общества с большим представительством иммигрировавших в Америку венгерских евреев.

Готфрид-отец был человеком, который «с поразительной цепкостью держался за свои обиды», как пишет Готфрид-сын в своих мемуарах «Встречи» («Encounters»). Его отец обладал «пламенным мужеством» и природной харизмой, которые вызывали восхищение сына. Он всю жизнь оставался республиканцем, что не мешало ему уважать Рузвельта за разгром нацистов. Однако дальше его либерализм не распространялся; Готфриду-старшему некогда было «лицемерно» применять универсальные уроки, извлеченные из нацизма, к американскому движению за гражданские права и иммиграционной политике. Во всем этом, как кажется, он был идеальной моделью для интеллектуальной жизни своего сына.

Младший Готфрид, хоть и не был особенно религиозен, учился на старшем курсе в Иешива-университете. Плюс этого учебного заведения для невысокого и полного Готфрида был в том, что здесь училось огромное число «безобидных чудиков», которые не могли его дразнить. Однако обладавшие «клановым сознанием» «умные» одноклассники — ортодоксальные евреи из Бруклина — отталкивали Готфрида. Нью-Йорк оказался дальше от Коннектикута, чем он себе представлял. Его однокашники «казалось, несли на себе клеймо, точно на них было написано, что они выросли в гетто, перенесенном из Восточной Европы».

Даже среди ассимилировавшихся американских евреев родом из Восточной Европы было привычным делом свысока смотреть на евреев из бывшей Российской империи, которых считали беднее и провинциальнее.

О таком предубеждении пишет Ханна Арендт, еще один автор, в ком сочетались «тевтонская педантичность с еврейской моральной праведностью», как однажды сказал о Готфриде его друг. Его одноклассники умны, но измучены, у него же есть в арсенале аристократическое спокойствие высокой германской культуры, которая наделяет его истинной проницательностью. На этот факт необходимо обратить внимание не потому, что данное его предубеждение хуже остальных, а потому, что впоследствии оно будет сильно влиять на его работу. Когда Готфрид нападает на «неоконсерваторов» и «нью-йоркских интеллектуалов», которых обвиняет в том, что они сломали ему карьеру и не отдали должное его интеллекту, то им движет не столько нанесенная обида, сколько бесчестие поражения от того, кого считаешь ниже себя.

По окончании университета Готфрид вернулся в Коннектикут в аспирантуру Йеля, где учился под руководством Герберта Маркузе. В своих мемуарах Готфрид посвящает Маркузе, влиятельному интеллектуалу франкфуртской школы, чья критика массовой демократии во многом сформировала новых левых, отдельную главу. Несмотря на то что Готфрид в то время был членом правой партии Йельского политического союза, он в то же время был «пылким и верным учеником». В последующие годы один обозреватель назвал Готфрида «правым апологетом франкфуртской школы». И хотя это описание нельзя назвать точным, оно все-таки в некоторой степени отражает радикальную критику Готфрида в отношении современного либерализма, которая пересекается с несколько левацкой линией нападения.

Окончив Йель, Готфрид занялся научной деятельностью и стал много писать, чем продолжает заниматься и сейчас. Став автором 13 книг и бессчетного числа статей и речей, он обозначил важные для себя темы: природа и сила истории, значение форм консерватизма, а в «Марксистской трилогии» — представление либеральной демократии и государства терапевтического управления в качестве гегемонов современного мира. Восхищаясь отдельными аспектами марксовского анализа капитализма, Готфрид вместе с тем утверждает, что марксизм был дискредитирован экономическим провалом социализма. В свете этого провала экономическая критика Маркса перешла от анализа материальных условий к морализаторской игре. Для новых постмарксистов переосмысленная цель левой политики — бесконечная борьба, направленная на свержение фашизма. Реализуя этот универсалистский подход, Готфрид утверждает, что левое движение — это загробная жизнь христианства. «Христианская цивилизация создала моральные и эсхатологические рамки, которые переняли и адаптировали под себя левые антихристиане, — пишет он. — Фашисты, а не коммунисты или мультикультуралисты играли второстепенную роль в современной западной истории».

Обновленная версия «расовой науки» социального дарвинизма.

В центре внимания альтернативных правых — проект, реализованный Готфридом и остальными, который состоит в пересмотре исторического значения Второй мировой войны. И если в левой политике возникал импульс расширить понятие фашизма далеко за пределы оригинального контекста, то правые сделали из него нечто, характерное настолько сугубо для Европы в период между двумя войнами, что просто невозможно привести никакие исторические параллели этому явлению.

В книге «Фашизм: эволюция понятия» («Fascism: The Career of a Concept») Готфрид утверждает, что испанский и итальянский «обычный фашизм» имеет иной корень, нежели германский нацизм. Гитлер, говорит он, был не столько фашистом в обычном смысле слова, сколько правым антиреволюционным ответом на Сталина. Несколько лет назад это еще могло представлять интерес как основание для жарких, но довольно абстрактных исторических споров. Сегодня же понятно, что такая позиция также служит политическим целям. Она берет силу понятия «фашизм», чтобы наложить клеймо на крайне правую политику. Вместе с тем она также спасает целый сонм концепций с подгнившей репутацией из-за ассоциации с фашизмом, таких, как этнический национализм и «расовая наука», позволяя правым снова выступать в их оправдание.

* * *

Альтернативные правые — это прямые наследники палеоконсерваторов, расцвет активности которых пришелся на 1990-е. Наименование «палеоконсервативный» было введено в обращение самим Готфридом в 1986 году, что говорит о его безусловном успехе в деле называния оппозиционных правых движений.

За десять лет до появления Готфрида в Йельском университете зарождается послевоенный консервативный проект «фьюжионизма», который привел под одни знамена южных и религиозных традиционалистов, либертарианцев и прочие разрозненные группы, разделявшие приверженность агрессивной антикоммунистической политике. Он эволюционировал скорее как «ряд движений, чем организованное развертывание единой силы», писал Готфрид в 1986 году в работе «Консервативное движение» («The Conservative Movement»). Не все движения находили общий язык, и вскоре после своего объединения консервативный истеблишмент под руководством влиятельного журнала National Review и его редактора Уильяма Ф. Бакли (William F. Buckley) начал изгонять из него участников. Так называемые чистки начались с конспирологов из Общества Джона Берча (John Birch Society) — что-то вроде нынешних последователей Алекса Джонса (Alex Jones), — которых Бакли выкинул из движения в 1962 году. После берчистов консерваторы, вновь ведомые National Review, избавились от белых расистов и антисемитов, среди которых были и друзья Готфрида. Эти события считаются главными в истории консервативного движения — они демонстрируют, как они вступают в схватку с наследием Второй мировой и «правой» историей расизма и фанатизма.

Те, кто оказался за бортом, увидели эту историю иначе. Если чистки — важная глава в истории консервативного истеблишмента, тогда они становятся основополагающим мифом для гипотетического появления жертв. Эти партии отринули обвинения правых в расизме и антисемитизме как сфабрикованные или же, иначе, как проявление личных предубеждений; настоящая угроза, говорили они, — в самом факте чисток. Преследуя нетерпимость, консервативный истеблишмент реализовал собственную версию советских показательных судов, в то же время перенимая язык и принципы своих врагов слева. Конечно «зачищенных» не убивали, а только «предавали анафеме», выражаясь языком жертв, — разница, сравнимая с различием между креслом декана с видом на Гудзон и тем же креслом, но с видом на Саскуэханну. Не банально, но и не так мрачно, как истории некоторых советских товарищей.

Неоконсерваторы появились в 1970-х. Они были представлены по большей части еврейскими и католическими «бывшими левыми», которые сместились вправо в результате реакции на антилиберализм новых левых в 1960-е и убежденности в том, что провал американского проекта «социального государства» говорил в пользу важности культурных особенностей, которые не в силах изменить государственная политика. Изначально к неоконсерваторам примыкали некоторые бывшие троцкисты и социалисты, перешедшие на антикоммунистические позиции. В результате настаивали на том, что военные должны занимать наступательную позицию — сначала для защиты от Советского Союза, а затем для обеспечения демократического порядка в американоцентричном мире. По мере продвижения неоконсерваторов вверх по чиновничьей лестнице между ними и более правым и традиционным крылом движения стали возникать противоречия интеллектуального и институционального свойства. Антинеоконсерваторы, такие, как Готфрид, обвиняли своих врагов в обмане, считая их скрытыми адептами вильсоновского интернационализма и социал-демократами в волчьей шкуре.

Консервативный истеблишмент реализовал собственную версию советских показательных судов.

Палеоконсерваторами Готфрид назвал небольшую группу противников неоконсерваторов, которые сформировали внутреннюю оппозицию после развала в конце 1980-х «фьюжионной» коалиции консерваторов. В исторической работе «Консервативное движение» Готфрид озвучивает их собственное героическое видение себя: «[Они] поднимают вопросы, которые неоконсерваторы и левые предпочитают держать закрытыми... о целесообразности политического и социального равенства, о функциональности суждений, о правах человека и генетических основаниях разума… как Ницше, они следуют за демократическими идолами, движимые презрением к тому, что они считают дегуманизацией».

На практике палеоконсерваторы заняли ряд экзотических позиций — так, например, они поддержали сербский национализм, у которого было мало шансов обрести популярность на родине или где бы то ни было еще, кроме как в конференц-залах отеля Marriott, где палеоконсерваторы разжигали свой пыл. Так как среди неоконсерваторов было непропорционально много евреев, а палеоконсерваторов очень интересовало излишнее присутствие евреев в политическом истеблишменте, то в их диспутах, как говорят и чему есть свидетельства, сквозил антисемитизм. Готфрид регулярно жаловался в своих работах на «дурно воспитанных, обидчивых евреев и их подобострастных и льстивых помощников-христиан» — так он отзывался о неоконсерваторах, которые, как он утверждал, «похитили» Республиканскую партию и американскую политику. Мнение о том, что евреи осуществляют культурную и политическую диверсию, было распространенным в среде палеоконсерваторов. Но именно Готфрид озвучивал его чаще других, пользуясь безнаказанностью из-за собственного еврейского происхождения. Со своей стороны, неоконсерваторы воспринимали палеоконсерваторов как кичащихся своим происхождением европейских аристократов, у которых нет легитимного места в американской демократической традиции. В худшем случае их прямо обличали как морализирующих расистов и антисемитов, дошедших до ненависти к собственной стране.

Как в любом внутриполитическом конфликте, здесь присутствовал и личный элемент. Как замечает Готфрид в пассаже, характеризующем его собственное уязвленное самоощущение, «мое понимание неоконсерватизма может показаться недостаточно объемным и нюансированным, но если это действительно так, то я хотел бы услышать реакцию самих неоконсерваторов. До сих пор я не получил от них никакого ответа, если не считать того, что они обращаются со мной как с лжецом или безумцем». Такая оценка представляется вполне справедливой. В длинной статье, которая вышла в канун иракской войны и клеймила палеоконсерваторов за отсутствие патриотизма, ведущий неоконсерватор и спичрайтер Буша Дэвид Фрум всего один раз упоминает Готфрида, описывая его как «самого несгибаемого солипсиста из рядов надутых палеоконсерваторов, который опубликовал бессчетное число статей о собственных профессиональных неудачах».

Палеконсерваторы прекрасно понимали минусы свободной торговли.

Действительно, в рядах палеоконсерваторов имеется достаточное количество чудаков, расистов и антисемитов, чьи предрассудки имели принципиально важное значение в их политической жизни. При этом палеоконсерваторам присущ и другой, существующий параллельно аспект — они были способны выдавать хлесткие идеи о модернизме и американском золотом веке. Пока либеральный истеблишмент предавался благочестию, а консервативный мейнстрим выдавал банальности за мудрость, палеоконсерваторы оказывались остры на язык и не знали пощады. Например, они безжалостно критиковали клише бушевской эпохи о том, что для строительства успешной демократии в Ираке достаточно одного вторжения, а превентивные войны ведутся во имя демократического универсализма. Также палеоконсерваторы прекрасно понимали минусы свободной торговли, которые выражались не только в потере рабочих мест, но и в утрате чувства общности и самоценности, — то есть то, к чему были часто нечувствительны неолибералы и неоконсерваторы.

Трампизм актуализировал давнюю полемику между палеоконсерваторами и неоконсерваторами о фундаменте государственности. Тогда как неоконсерваторы поддерживали идею «нации ценностей», в которой национальная идентичность является результатом свободного и сознательного выбора политических принципов, палеоконсерваторы исповедовали иную точку зрения. Они утверждали, что нации определяются специфическим культурным и историческим наследием своих основателей. Так, «американскость», к примеру, определяется не столько политическими идеалами, сколько наследием английских переселенцев-протестантов, характеры и социальная среда которых обусловили естественное возникновение этих идеалов. Последствия такой точки зрения для иммиграционной политики очевидны: чем сильнее наследие новых иммигрантов отличается от культуры и убеждений изначальных английских поселенцев, тем больше они трансформируют «американскость». Некоторые палеоконсерваторы, подобно Готфриду, оформили эту идею в культурологических и цивилизационных терминах, другие же, вроде влиятельного Сэмюэла Фрэнсиса, недвусмысленно оправдывали белый национализм.

В своей книге «Консервативное движение» 1986 года Готфрид также посвящает раздел «новой социобиологии», возникшей в 1960-х, и ее влиянию на правых. В книге описываются усилия последователей этой странной дисциплины, направленные на отделение социал-дарвинизма от «изуродованной версии», которую «эксплуатировали нацисты». В заключение говорилось, что «биологическая реконструкция социологии едва ли будет иметь много адептов в консервативной среде (за исключением сторонников расовой теории)». Через четыре года после публикации этого эссе Джаред Тейлор (Jared Taylor), сегодня одна из ключевых фигур среди альтернативных правых, основал расистский «Американский Ренессанс» (American Renaissance).

Тейлор добился успеха, так как сумел избежать «навязчивых идей и чудаковатости, которые, к сожалению, были свойственны американскому расизму», написал Ричард Спенсер, бывший ученик Готфрида. Он отмечает, что с «Джаредом и “Американским Ренессансом” в мейнстриме появился некоторый радикализм: он заключается в представлении идей, имеющих последствия мирового масштаба, в упаковке, которая кажется одновременно умеренной и респектабельной».

В то время этого не поняли, но влияние палеоконсерваторов нашло отражение в неудавшейся попытке Пэта Бьюкенена стать кандидатом в президенты от Республиканской партии в 1992 году. Готфрид был советником в избирательной кампании, которая добилась внушительной победы на предварительных выборах в Нью-Гэмпшире и предзнаменовала стратегию Трампа. Бьюкенен, слишком скучный и социально негибкий, существенно проигрывал Трампу, который успешно разыгрывал роль альфа-самца, однако и Трамп, и Бьюкенен использовали схожую националистическую платформу, обещая ограничить иммиграцию, оказать сопротивление глобализации и мультикультурализму.

Сэмюэл Фрэнсис, близкий друг Бьюкенена и главный архитектор его стратегии, как-то мимоходом сформулировал дух, вдохновлявший это движение и затем переданный его наследникам из «альтернативных правых». «Я не консерватор, — сказал Фрэнсис, — а человек с правыми убеждениями, возможно, с радикально правыми».

Война с терроризмом и вторжение в Ирак означали маргинализацию палеоконсерваторов. Неизменно самокритичный Готфрид увидел, что его движение утратило актуальность, и вместе с небольшой группой единомышленников по крайне правому крылу — «правыми диссидентами», как они тогда себя называли, — начал строить планы на будущее. Он заметил, что палеоконсерваторы не нравились молодежи. Более того, у них не было какого-то общего объединяющего принципа. У первых консервативных фьюжионистов был общий враг — коммунизм. Что же может стать объединяющим принципом палеоконсерваторов?

* * *

Первое десятилетие XXI века, после того как война с терроризмом оттеснила палеоконсерваторов на второй план и прежде чем Трамп усилил ряды их преемников в лице альтернативных правых, стало годами безвременья для Готфрида и его соратников на крайне правом фланге. Произвольным образом стало набирать силу сразу несколько тенденций. Французские философы, известные как «новые правые» (Nouvelle Droite), и некоторые другие европейские поборники «идентитерианства» представили новый идеологический стиль, основанный на этнонационализме, но отказывались от каких-либо проверок на чистоту крови и откровенно заимствовали таких левых авторов, как Антонио Грамши. В то же время благодаря популярным блогерам вроде Стива Сейлера (Steve Sailer) стало известно об интересе палеоконсерваторов к социобиологии и «расовому реализму».

Он превозносил белых националистов за то, что они играют роль тарана против предрассудков мультикультурализма.

Отторжение политкорректности должно было, как надеялся Готфрид, стать той объединяющей силой, которая бы обеспечила новый фьюжионизм. Президентство Обамы одновременно и разжигало ненависть к политкорректности, и вдохновляло милленаризм, развернувший часть правых навстречу новым радикальным идеям. Вместе с тем и в культуре того времени обозначилось новые тенденции. То, что раньше представлялось червем, разрушающим основания американской психики (как будто для этого было мало одной безумной индустрии потребления), вдруг обрело почву в пространстве реальности. Реальности, где доходы большинства падали, жизненные перспективы становились все более призрачными, а старые принципы либеральной меритократии изживали себя.

В эссе 2009 года Готфрид пишет: «В той степени, в какой что-либо, напоминающие правое мировоззрение, может процветать в нашем преимущественно постмодернистском, мультикультурном и феминистском обществе <…> расовый национализм остается одним из немногих оставшихся примеров узнаваемого правого образа мыслей». Он превозносил белых националистов за то, что они играют роль тарана против предрассудков мультикультурализма. И все же, несмотря на то что исходя из личного опыта Готфрид описывал эту когорту людей как «ярко выраженных джентльменов с развитым интеллектом», в действительности он не разделял их взглядов, так как считал их узкими и нереалистичными.

Когда я общался по телефону с Ричардом Спенсером через несколько дней после первых дебатов между Трампом и Клинтон в конце сентября, он не смог удержаться и не указать на конфликт поколений, который разделяет его с бывшим наставником: «Пол, хотя и требует, чтобы мы двигались дальше палеоконсерватизма, сам все еще немного палеоконсерватор. Он по-прежнему защищает американскую республику». Спенсер утверждает, что на самом деле это он изобрел термин «альтернативные правые», предложив его в качестве заголовка для речи Готфрида. Речь так и не была произнесена, но Спенсер в итоге опубликовал ее в Taki Magazine, где работал редактором. В свою очередь, сам Готфрид настаивает, что этот термин — результат совместного творчества.

Спенсер дрейфовал в сторону радикального крыла нового движения к 2010 году, когда был создан сайт «Альтернативные правые» (Alternative Right), позволивший оформить и популяризовать децентрализованную субкультуру. В начале 2010-х на сайте Спенсера и нескольких других влиятельных ресурсах родилось кредо эстетических и политических взглядов современных альтернативных правых. Сочетание мем-культуры с метаполитикой, правыми общественными ценностями и антибуржуазной позицией импонировало аудитории молодых реакционеров. У них появилась возможность употребить на что-то уйму своего онлайн-времени, оттачивая свою ненависть к «норме» до радикальной остроты. Расизм задал направление их ярости и определил врагов. Обращаясь к низменным наклонностям своих приверженцев, расовая мифология дополнилась биологическим детерминизмом с его предрассудками, основанными на манипуляции с эмпирическими данными. В каком-то смысле политика белой идентичности стала лишь другой формой левой политики идентичности, которую консерваторы так ненавидели. Что ж, говорят альтернативные правые, пусть леваки и меньшинства теперь попробуют на вкус свое собственное лекарство.

«Сегодняшнее американское общество просто насквозь буржуазно, — говорил мне Спенсер по телефону. — От него настолько разит, простите мой французский, е**чими ценностями среднего класса. Нет ничего важнее пенсии и возможности умереть в своей постели. Я нахожу это невыносимо ничтожным. Поэтому — да, я считаю, что нам бы не помешало немного хаоса в политике, немного фашистского духа».

Вопрос о безоговорочной приверженности доктрине «белого национализма» оставался предметом дискуссий среди альтернативных правых. «Альтернативно-правый означает белый национализм... и ничего больше» — так звучал заголовок редакторской колонки Грега Джонсона (Greg Johnson), редактора влиятельного альтернативно-правого издания Counter Currents, в августе 2016 года. Джонсон отвечал на попытки дать новое определение движению и оттеснить его с «белой» позиции, предпринятые людьми вроде Майло Яннопулоса (Milo Yiannopoulos), журналиста из ультраправого «Брайтбарт», который настаивает, что только разделяет взгляды, но не является участником альтернативно-правого движения. «Создается впечатление, что Майло определяет европейскую идентичность как гиперлиберализм, — писал Ричард Спенсер в своем твиттере в июне 2016-го. — А это путь в никуда».

Сочетание мем-культуры с метаполитикой, правыми общественными ценностями и антибуржуазной позицией.

Готфрид называет Яннопулоса любимой фигурой в среде альтернативных правых за то, что тот противостоит государственной социальной политике и политической корректности, хотя это и ставит его в неловкое положение. То самое, в котором он постоянно обвинял неоконсерваторов, заявляя, что они разрушают ядро правой политики. «Меня не любят альтернативно-правые, — рассказал мне Готфрид. — Я из тех, кто остается в стороне». У него есть некоторая надежда на «сотрудничество между всеми элементами правых диссидентов», но умеренная: «Где бы я лично провел черту — это белые националисты. Это не те люди, которых я бы включил в свой альянс. Они иной раз говорят страшные вещи и постоянно выступают живой мишенью для организаций вроде Southern Poverty Law Center и прочих леваков».

В сентябре Готфрид также сказал мне следующее: «Я воздерживался от идеологического сотрудничества с Ричардом Спенсером в течение многих лет и, учитывая направление, в котором он движется, сомневаюсь, что меня будет политически что-либо с ним связывать в этой жизни». Однако эти слова нельзя признать абсолютной правдой, если принять в расчет книгу, которую Готфрид редактировал вместе со Спенсером и которая вышла под грифом журнала Radix, издаваемого Спенсером. И тем более это неправда, если принять в расчет последние публикации в прессе.

В августе этого года, менее чем за два месяца до нашего разговора, Готфрид написал колонку в защиту альтернативных правых, в которой он описал Спенсера как «харизматика, не в пример ничтожествам в окружении Хиллари». Далее он пишет: «Я в полной мере разделяю презрительное отношение [Спенсера] к мультикультурному тоталитаризму, и, в отличие от “профессиональных консерваторов”, он бесстрашно движется в соответствии лишь с собственными интеллектуальными ориентирами». В заключение он добавляет: «Хотелось бы, чтобы Ричард думал, прежде чем озвучивать опасные безрассудства. И у слушающего есть границы дозволенного, по крайней мере, в том, что касается традиционных стандартов вкуса».

Говоря о себе и Спенсере, Готфрид замечает: «Вероятно, это шутка, которую история играет с мыслителями. Но, думаю, вы правы — он говорит, что я его наставник. Можно сказать, что невольный наставник. Я не то чтобы счастлив по этому поводу». Готфрид вздыхает: «Всякий раз, когда я смотрю на Ричарда, я вижу, как мои идеи возвращаются ко мне в искаженном виде».

Спенсер произнес «Хайль Трамп!» на публичной конференции, участники которой кидали «зигу».

Интеллект Готфрида обладает движущей силой центрифуги. Он раскалывает ядро и разносит фрагменты идей в разные стороны, где они начинают жить своей собственной жизнью. Более 20 лет он пытается построить постфашистскую, постконсервативную политику на крайне правом фланге. Желание Спенсера и его сторонников перейти черту и ступить в мир открытой фашистской мысли едва ли вызывает удивление. И, в отличие от Готфрида, чье безжалостное иконоборчество уберегло его также от некоторых соблазнов, многие люди, особенно те, которых сильно занимает фашизм, начинают сходить с ума от власти. Если Готфриду удалось запустить в среде альтернативно-правых силу, которая наконец уничтожит столь презираемое «государство менеджеров», — то это та сила, в центре которой находятся такие люди, как Ричард Спенсер.

С момента, когда Спенсер произнес «Хайль Трамп!» на публичной конференции, участники которой кидали «зигу», что оказалось запечатлено на пленку, некоторыми представителями альтернативно-правого движения были предприняты попытки дезавуировать Спенсера и провести перезапуск бренда движения. Но даже если им это удастся, есть то, что им при этом не изменить: неонацизм, который составляет органическую часть традиции альтернативных правых (хотя ей и не исчерпывается). Так же как победа Трампа не была исключительно их заслугой, хотя они сыграли в ней важную роль.

Политический взрыв, произошедший за последний год, поднял волну страха, отчаяния и почти сексуального возбуждения — подкрепленную угрозой открытого насилия — от мысли о том, что никакой президент не сможет загнать джинна обратно в бутылку. Ночь еще не совсем сгустилась над старым порядком, но сумерки уже опустились: вечерние сумерки. Мы даже еще не готовы к рождению Нового зверя. Вместо этого мы оказались сейчас заложниками причудливых сочетаний уже знакомых политических форм, таких, как союз расистов или антиантирасистов, подъему которого так способствовал Готфрид и который теперь стал основой альтернативных правых.

«Я просто не хочу находиться в одном лагере с правыми националистами, — говорит мне Готфрид, — как человек, чьей семье едва удалось сбежать от нацистов в 1930-е годы, я не хочу ассоциироваться с людьми, которые распространяют пронацистские идеи». Но теперь уже поздно. Как он сам однажды написал о последователях Лео Штрауса: «Дерево познается по плодам своим». А плод получился весьма странный.

Перевод с английского Елены Напреенко
Научная редактура Ильи Будрайтскиса

Понравился материал? Помоги сайту!