«Женщина-архитектор — это то же самое, что мужчина-архитектор»

В июле в петербургском пространстве «Севкабель Порт» открылась выставка «Энди Уорхол и русское искусство» (кураторы — Татьяна Звенигородская и Алиса Бульчак) — редкое по-настоящему удачное игровое сопоставление подлинников Уорхола из частных собраний и целого спектра работ российских художников, по большей части специально созданных для выставки. Едва ли не главным звеном экспозиции стала ее архитектура, спроектированная молодым архитектором Юлией Наполовой, создательницей бюро PSCulture. Наполова известна своими ярко-декоративными пространственными решениями: последние два хита этого года, о которых все говорили, — оформление выставки Сесила Битона в Эрмитаже, где фигурировала стена из стекляруса, и проект «Под маской Венеции» для музея «Царицыно» (2021). Решение пространства «Севкабеля» оказалось куда менее строгим, и в ход пошли совсем неожиданные материалы — от цинкового профнастила и мятой фольги до целых комнат розового меха и поблескивающих пайеточных стен, на которых зрители «пишут» и стирают свои комментарии к выставке, проводя пальцем по ребристой поверхности. Специально для раздела She is an expert Наполова рассказала, как деталь помогает организовать пространство, что она думает про гендер в профессии архитектора, как будет развиваться большой неоисторический стиль в городской застройке и как можно чувствовать одновременное влечение и к пятидесятым, и к неоготике.

— В российском экспозиционном дизайне есть разные направления, от иммерсивных театрализованных выставок до минималистов-законников, выступающих в защиту белого куба. У вас я вижу вкус к театральности, которая достигается не богатством, а разнообразием материала и количеством элементов. В экспозиции «Севкабеля» это тоже видно: пространство выставки «ведет» зрителя, направляет его взгляд цветом и яркими фактурами, которые иногда звучат в унисон с самими работами, но также создает дополнительный философский сюжет. Как вы сами определили бы главный принцип своей работы?

— Смирение. Считаю, что это — мое задание по жизни как для человека темпераментного. Дело в том, что главное для меня — история, затем — объекты, которые визуализируют эту историю. А архитектура и дизайн в этом смысле оказываются на третьем месте. Это и есть мое смирение. Конечно, мне всегда интересно самовыражение, как и любому художнику. И все же архитектура, особенно выставочная, — это довольно прикладная вещь. Никто не отменял триаду Витрувия. Красота красотой, но функциональность и прочность не менее важны. Это всегда компромисс и поиск. Думаю, в понимании этого компромисса мне очень сильно помогла учеба в Англии, потому что я не училась на архитектора или дизайнера, а изучала проектирование городской среды.

— А какая у вас была диссертация?

— «Интеграция современной архитектуры в исторический контекст». Смешно, но моя первая запись в трудовой книжке — это Министерство культуры. Первой задачей как раз и была работа с наследием: спецпроект реставрации на острове в Измайлове. Потом были карьеры, небоскребы, координация больших проектов, много всего интересного, но тема наследия — самая родная.

— На фоне угасающей моды на минимализм ваш подход наверняка критиковали.

— Я не считаю, что критика в мой адрес может быть деструктивной. Одно дело — оценить проект с точки зрения выставочной прагматики: насколько это комфортно, насколько предметы в сохранности или нет. А нравится или не нравится — это то же самое, что спорить о произведении искусства: нравится оно или нет — это что-то очень личное. Из того, что я сама вижу и чувствую, мне совсем не нравится направление общего настроения, некоего определенного заданного формата экспозиционных решений: белые стены, черные линии, чуть-чуть бетона, чуть-чуть небрежности и разрухи. Очень хорошо, что сейчас появляются разные выставки и разные направления, которые наконец можно обсуждать. Уходит привычное давление, когда классным и модным считается только то, что попало в узкую тусовку, когда модно быть «неформатным» и придерживаться некоего «альтернативного стиля» и разговор строится вокруг того, «форматный» ты или «неформатный». В целом меня беспокоят, скорее, вот эта искусственность поисков альтернативности стиля и отрицание красоты как естественной потребности человека.

— Насколько я знаю, сейчас вы делаете проект для нового здания Музеев Московского Кремля.

— Новое здание строит Юрий Григорян, мы готовим блок государственных регалий: это временная экспозиция на пять лет, в течение которых будет реконструироваться Оружейная палата. После этого все регалии должны вернуться обратно, ведь они не должны покидать стены Кремля. Работать с вещами «первого порядка» очень волнительно, много переживаний и страха с обеих сторон. Но в Музеях Кремля очень слаженная команда, все как в аптеке, поэтому работать с ними — одно удовольствие. Елена Юрьевна Гагарина — опытный директор и знаток искусства, человек очень насмотренный и придирчивый в хорошем смысле этого слова. Этот подход мне лично очень близок как любителю идеальных деталей. Ну и, конечно же, сдержанность и все то же смирение, к которым нас обязывают вещи и локация.

— Можно ли сказать, что сейчас крупные музеи как заказчики тоже определенным образом развивают свой вкус?

— Конечно. Кажется, что теперь без архитектора никуда, но ведь это совсем новая ситуация. Музеи ищут новые подходы для работы с аудиториями, и архитектура — это один из самых важных инструментов, который помимо всего прочего определяет общий стиль музея. Например, для музеев классических, будь то Кремль, Эрмитаж, Петергоф или Исторический музей, с которыми тоже работает PSCulture, образ больничной стерильности в экспозиции, к которой тяготеют музеи современного искусства, неприемлем. Опять же это связано с контентом, то есть экспонатами, с которыми мы работаем. Думаю, здесь помогают мой опыт работы с историческим наследием и живой интерес к предмету: меня интересуют и XVII век, и конструктивизм, и сталинский ампир, и миллион разных стилей. Что мне кажется очень важным и чему учит как раз Уорхол — это понимание того, что красота рядом: она в банке супа, в мыльном брикете, она в индустриальном наследии 70-х — 80-х, которое на «Севкабеле» соединяется с архитектурой рубежа веков. И это удивительно прекрасно, потому что красота может быть очень разной, и необходимо не опровергать или деконструировать какие-то отдельные ее проявления, а принимать разнообразие. Принятие — мне кажется, главный психологически адекватный ответ на окружающий нас ландшафт.

— Да, интересно, что для нашего поколения привязанность к модернизму не так критична. Вы свободно себя ощущаете с неоэклектикой, свободно с готикой. Вы уже не человек XX века?

— Я считаю себя человеком рубежа веков. Я жила в Советском Союзе, другое дело, что я родилась в Риге. Детские воспоминания тех лет, очевидно, оказались совершенно другими, чем могло быть в Челябинске, в Новосибирске или в Москве.

— А, так интерес к неоготике и стилизации — это влияние Риги?

— Рига — это город многих стилей и стилизаций, причудливо и в то же время гармонично сочетающихся. В этом плане да, Рига повлияла на меня. Это очень гуманный и человечный город идеального масштаба. Одним из моих любимых стилей всегда был модерн — очень лиричный, очень нежный, сочетающий в себе новые технологии и новые мечты.

А вот Венера Милосская, например, большую часть своей жизни живет без рук, и гармония не нарушается. В этом плане античность очень гуманна: ее скульптура и архитектура позволяют человеку быть другим. Идеально прямоугольный Парфенон совсем не прямоуголен, ведь его прямые линии являются суммой многих кривых. В этом плане архитектура и искусство модернизма — другие по своей сути: они о том, как казаться идеальным, но не быть идеальным.

— Большое место в вашей системе помимо модерна занимает переосмысление готики и барокко — а с этими темами мало кто работает. Расскажите немного о том, как эти стили входят в современную жизнь. Совсем недавно мы привыкли к неомодернизму, который очень лаконично и плоско расклассифицировал современные формы, создав определенный нормкор. Сейчас, видимо, появляется новая заявка на театральность, отчасти на парадность. В чем вы видите смысл этих изменений?

— Вы задаете очень интересные вопросы... Действительно, я очень люблю готику, потому что суть готики — это стремление к Богу, стремление к совершенству, связанное с выходом из границ комфорта. Это стремление дают не ракеты, а именно готические соборы с их пламенеющим сердцем, строгостью и четкостью, внутри которых чувствуется страсть. Если говорить про собор как про центр готического мира, можно сказать, что его пространство само становится космосом и некой вселенной, становится способом познания мира. Думаю, что сегодня архитектура снова должна задумываться об этих тенденциях, потому что запрос на духовность, запрос на самоидентификацию — он явно есть, и готика может дать очень много простора для мысли.

Что касается барокко, то тут я должна согласиться с Елизаветой Лихачевой: самое барочное для меня — это дом Мельникова. Барокко — это не рюшечки, а колоннада Сан-Пьетро, это та архитектура, которая радостно и роскошно принимает тебя в свои объятия, это работа с пространством, с объемами, а главное — формирование пространства историй. В таком случае можно сказать, что проекты, которые делаем я и бюро PSCulture, — они отчасти барочные.

— Возможно, такой подход к форме наконец позволит изменить постсоветский взгляд на архитектуру, где художник воспринимается не как автор, а чуть ли не в качестве персонала.

— В этом взгляде декоративность описывается как некая отрицательная категория, как штукатурка, закрывающая суть. Но меня беспокоит другая проблема: мода на стиль, которая формируется извне, а не изнутри. Модный модернизм и немодная декоративность. Когда есть только одно направление, в котором ты можешь развиваться, даже получая госпремии и соцзаказы, даже оказываясь в центре самых модных тусовок, это лишает работу смысла. Многие говорят о том, что проблемы остались в советской эпохе вместе с Бульдозерной выставкой, но я считаю, что проблема никуда не ушла.

— Как думаете, тенденции нового историзма будут переходить в городскую застройку?

— Думаю, эти процессы развиваются постепенно, потому что есть взлеты и падения. Сначала мы хотим прорыва, свободы и чего-то недозволенного, потом мы устаем и пугаемся, потом под влиянием этого страха уходим в другое пике… Мне кажется, после девяностых и нулевых в целом в мире есть запрос на что-то менее эпатажное и более классическое. Работа с переосмыслением эпох и историческими стилями будет развиваться, но, думаю, на избыточность, на «рюши» у нас просто не хватит денег.

Если говорить о новых решениях, мне кажется, что очень важным станет более активное использование разных материалов и фактур, важную роль будет играть искусство, интегрированное теперь не только в интерьер, но и в архитектуру и городские пространства, в этом появится будущее. В качестве примера таких интеграций можно привести работы граффити-художников на «Севкабеле». Это легкая форма, и она предназначена для человека, который пришел погулять и отдохнуть, но готов соприкасаться с культурой и искусством. Для нас, архитекторов и художников, искусство — это профессия, где мы чувствуем себя свободными, но, как говорил Уорхол, искусство должно быть доступным.

— Получается, главное движение к изменениям начинается с общественных пространств, с увеличения доступности среды.

— Да, сейчас они играют особенно большую роль в жизни человека и в формировании общества. Это связано не только с болезнями, нахлынувшими на нас: меняется жизнь, мы все чаще оказываемся не привязаны к постоянному дню сурка «дом-работа-дом-работа», появляются возможности попробовать что-то еще — например, прийти в кафе, на какую-то веранду, чтобы вместе с другими поесть и поработать. Человек — это социальное животное. Когда заканчивался первый всплеск коронавируса, все обрадовались, но одновременно было беспокойство: а вдруг люди перестанут ходить в музеи, вдруг перестанут бывать в ресторанах — сейчас же стало можно заказать онлайн любую доставку на дом. Но нет, оно так не работает. Человек любит быть среди людей, да и музеи находятся вне конкурентного поля: ведь это встреча с пространством, с архитектурой, только она дарит человеку историю. Каталога выставки совершенно недостаточно.

— Какая ваша любимая выставка?

— Прежде всего та, которая идет сейчас: она как только рожденный ребенок. Не могу сказать, что какая-то из них более или менее любимая: они очень разные и все хороши по-своему. Но я бы отметила выставку, не охваченную вниманием и славой: это «Время собирать» в библиотеке им. Ленина. Она, на мой взгляд, была настолько прекрасна и лаконична по деталям и форме и запомнилась мне как раз ощущением барокко и барочного человека, каким и был наш герой Юсупов… Другая, очень маленькая, но очень любимая, — «Обманки» в музее «Царицыно», где мы использовали живые растения и посадили все наши фарфоровые сервизы в грядки. Получилось очень легко, звонко и нежно.

— Каково это — быть женщиной-архитектором?

— Женщина-архитектор — это то же самое, что мужчина-архитектор.

— Почему?

— Свою карьеру я начинала с того, что занималась самой настоящей стройкой. Когда мне было 23 года, я оказалась в Москва-Сити и координировала большие проекты на тысячи людей. При этом я училась на четвертом-пятом курсе. Мне было непросто: там девчонок — пять процентов, и все они варят кашу, носят кофе. Какое-то количество женщин-руководителей было, но больше мужчин, конечно. Дискриминация — это заключение себя в шаблон и столкновение с шаблонами других людей. С одной стороны, шаблоны упрощают нашу жизнь, дают возможность быстрого реагирования, но это не всегда верно, и об этом стоит помнить. Я никогда не чувствовала дискриминации, но думаю, что это связано с моим характером.

— Тем не менее бывают проблемы становления в профессии, бывает конкуренция.

— Конечно, но они не связаны с гендером, на мой взгляд. Тут все же важны талант, воля к победе, немного безумия и отваги. Не все такие, как я, и никому не нужно быть таким. Это напоминает образы американской или постсоветской мечты, в которую невозможно целиком вписаться, особенно если у тебя другая мечта. Не всем женщинам нужно быть руководителями, на мой взгляд, не всем мужчинам нужно быть руководителями. Я черпаю радость в многообразии и разнообразии людей, идей, стилистик, архитектуры, искусства, и, мне кажется, яркую жизнь и гармонию дает именно эта многоплановость. Если абстрагироваться от шаблонов «ты должна иметь семью, ты должна выйти замуж, ты должна родить детей, у тебя должна быть красивая фигура или ученая степень», я уверена, что самая главная задача для многих женщин — это понять, что надо именно тебе. Могу сказать, что для меня одинаково важно построить город, испечь хлеб, воспитать ребенка, помочь котенку. Масштаб достижений очень важен, но важнее не он, а качество. Очень часто люди занимаются тем, что им навязывает общество, и приходится слышать о ситуациях, когда человек не получил одобрения и все пошло под откос. Но важно признаться себе и понять, нравится ли тебе то, что ты делаешь. Мне очень нравится то, что я делаю, наверное, это видно, и поэтому это получается.

— Некоторые ваши работы с крупными музеями выглядят как движение к ребрендингу национального стиля. Что вы об этом думаете?

— Это одна из причин, почему я решила вернуться из Лондона в Москву. Возможно, это прозвучит пафосно и даже нелепо, но мне было обидно за державу, за существующий в общем сознании образ России как золотого медведя, который разрывает пасть льву, фонтанирующему нефтью. Ведь это тоже история про дискриминацию и стереотипы. Мне очень хотелось, чтобы музейные пространства у нас были похожи на Лондон, где музеи всегда были для меня классным местом, где можно было не только посмотреть выставку, но и просто погулять, поработать в кафе, прийти на концерт и вечеринку и даже купить подарки друзьям. Музей сейчас и 30 лет назад — это совершенно разные функции, разные истории. Сегодня музей — это новые культурные центры, дома культуры, поэтому их архитектура должна взаимодействовать с человеком, становиться связующим звеном, мостиком, который подведет зрителя к искусству.

— Последний вопрос: что означает название вашего бюро?

— Так исторически сложилось, что наша компания называлась PS, но постепенно это стало для меня символом послесловия.

— После чего?

— После многого. Каждый себе выбирает сам: после культуры, после искусства, после уже сделанной работы. Послесловие — это то, что ты хочешь добавить. И очень классно, когда постоянно сохраняется желание добавить в культуру немного нового.

Этот раздел мы делаем вместе с проектом She is an expert — первой базой женщин-эксперток в России. Цель проекта — сделать видимыми в публичном пространстве мнения женщин, которые производят знание и готовы делиться опытом.

Ищите здесь эксперток для ваших событий.

Регистрируйтесь и становитесь экспертками.

Понравился материал? Помоги сайту!