Карл Оноре: «Мы поменялись с временем местами: теперь оно измеряет нас, а не мы его»

Более пятнадцати лет назад живущий в Великобритании канадский журналист Карл Оноре мялся в очереди в аэропорту, пытаясь читать газету, отвечать на эсэмэски и делать еще с полдюжины дел, при этом неустанно поглядывая на часы. В очереди он вспомнил о сыне: каждый вечер тот просил сказку, но даже в эти минуты Оноре внутренне торопился. В тот момент, стоя в аэропорту, он вдруг осознал, как тихие радости жизни сжираются темпом, заданным нам современностью. Тогда журналист начал исследовать и взращивать то, что сейчас называют «Медленным движением» (Slow Movement), — культуру, тормозящую шестеренки скоростного и вечно спешащего мира, которая проникла в сферы образования, искусства, СМИ, питания, рабочего времени — словом, во все области деятельности человека.

Теперь Оноре по праву называют центральной фигурой Slow Movement, его книги, в том числе «Без суеты. Как перестать спешить и начать жить», переведены на 35 языков, он выступает с лекциями в рамках TED Talks.

В этом месяце Карл Оноре стал одним из гостей в проекте NEMOSKVA, в рамках которого решено посадить больше полусотни экспертов из России и Европы в поезда, катящие по Транссибу от Москвы до Владивостока, и показать им 12 городов с локальной арт-сценой, стремящейся к включению в глобальные процессы внутри мира искусства. Лекционная часть проекта подготовлена и поддержана представительством Европейского союза в России и будет постепенно публиковаться на Кольте.

Карл Оноре путешествует вместе с проектом на отрезке от Тюмени до Иркутска. С ним поговорил Данил Леховицер.

— В одной из своих книг вы писали, что создание часов поработило человека. Как это произошло?

— Если мы вернемся к тому моменту, когда человечество начало вычислять время по солнцу и делить его на отрезки, то мы поймем, что поменялись с ним местами: теперь оно измеряет нас, а не мы его. Палка в саду, по которой можно отслеживать тень, или метрическая система, можно сказать, подвергли жизнь человечества четвертованию, превратили нас в рабов, которым постоянно необходим запас времени. Именно в древности время стало чем-то по сути сакральным.

Гораздо позже, с изобретением часов, время стали механизировать. В период индустриальной революции мы пришли к переломному моменту, к той точке, когда время стало двигателем финансовых потоков. Ведь изобретение этого тикающего механизма послужило появлению протокапитализма с его вознесением до небес пунктуальности, продуктивности и четкого рабочего графика. «Время — деньги», — говорил Бенджамин Франклин.

Возьмем симптоматичный пример — Кельн. Согласно историческим документам, часы в этом городе были установлены примерно в 1370 году. Уже в 1374-м появилось городское уложение, в котором устанавливались начало и конец рабочего дня, а обеденный перерыв сводился всего к одному часу. Позже, в 1391 году, с 21:00 в городе был установлен комендантский час, а через семь лет отбой в 23:00 был предписан всем. Так за одно поколение свершился концептуальный сдвиг: отцы еще толком не умели определять, который час, а детям часы предписывали, когда работать, как долго обедать, в котором часу укладываться спать.

— Я бы хотел спросить вас о Востоке. К примеру, традиционная японская синтоистская религия состоит в очень неспешных отношениях со временем. Теперь же японцы — один из самых суетливых народов. Существуют ли еще культуры, не пораженные неврозом времени?

— Весь современный мир сейчас заражен вирусом спешки. Вопрос лишь в том, в какой степени. Как вы и сказали, восточные культуры были пропитаны уважением ко времени: чайные церемонии, медитации, созерцательные практики, ощущение хронотопа как цикличных приливов и отливов. Однако западная индустриальная волна накатила и на эти страны, и понятие «медленно» уступило феномену скорости.

Думаю, замедленный темп еще можно встретить в так называемых странах третьего мира. Они, конечно, пытаются нагнать нас, но еще не смогли совладать со «спасительными» пилюлями ускорения — поэтому там наблюдается неспешность, которую мы потеряли. Африканцы и по сей день говорят: «У вас есть часы, у нас есть время». Но это палка о двух концах, медленно — это не всегда хорошо. Другими словами, черепаха не всегда круче зайца, как это бывает в баснях. Африканцы, возможно, наслаждаются простыми вещами вроде живого общения или совместного приема пищи, но страдают от отсутствия целого ряда опций. Я люблю повторять: «Торопиться нужно, только когда это необходимо». И немного спешки им не помешает.

— Тогда каково отношение ко времени у примитивных культур?

— Существует специфическая демаркация в отношении ко времени у развитых и примитивных культур. У последних оно естественное, более ритмичное и слаженное. В отличие от западной модели времени — иллюстрации к зеноновской «летящей стреле», у эскимосов или австралийских аборигенов иное представление о темпоральности. Их время не линейно, а, скорее, закольцовано. К примеру, у эскимосов Баффиновой Земли слов uvatiarru обозначает и отдаленное прошлое, и отдаленное будущее — то есть время никуда не уходит, а прибывает и убывает.

Соответственно, ничто не истекает окончательно и некуда торопиться, поэтому такие народы не раздроблены расписанием: они едят, когда чувствуют голод, а не во время обеденного перерыва; охотятся по нужде, а не по разрешению ассоциации охотников; спят, когда устали, а не потому, что надо успеть это сделать до начала рабочего дня.

— Поговорим о «Медленном движении». Оно охватывает практически все сферы человеческой жизнедеятельности. Среди них и так называемый медленный урбанизм. Примерно сколько построено таких «медленных» оплотов?

— Сейчас существует примерно 200 «медленных» городов, или, как мы их называем, Cittaslow. Своего рода это такое возвращение к романтизму, сопоставимое с массовым бегством британских горожан конца XIX — начала ХХ века в буколическую идиллию английской глуши.

В таких специально спроектированных городских ландшафтах поднимают знамена «медленной жизни»: возвращение ручного ремесленного труда, никаких сетевых магазинов и фастфуда, только органические продукты, чувство единства и добрососедства. А еще здесь борются против завета Жоржа Помпиду «Нужно приспособить города к машинам, а не машины к городам» — в «медленных» городах делают все с точностью до наоборот и внедряют строгие ограничения для любителей жать в педаль.

Во многом все началось с итальянского городка Бра, где Карло Петрини вернул из небытия традицию slow food — длительной трапезы. А потом таких городов стало появляться все больше: на Западном побережье США, в Латинской Америке, в Новой Зеландии, но в основном в Европе. Кстати, теперь на австрийских горных курортах подумывают проектировать «медленные» отели.

— А что касается лавинообразного потока информации? Собирается ли движение разрабатывать собственные соцсети и СМИ?

— Я скажу банальность: мы и вправду не справляемся с «белым шумом», порождаемым языком новых медиа; мы заражены этим нейровирусом клипового мышления. В то же время в этот важный год мы наблюдаем принципиально новый разговор о власти Фейсбука или пагубном влиянии социальных сетей на несовершеннолетних и детей. Я — оптимист и верю, что совсем скоро мы обуздаем технологии, просто мы еще не выработали правильную модель поведения в обращении с ними. Вот сейчас мой айфон выключен и даже накрыт книгой.

И да, мы собираемся пустить «медленные» корни и в СМИ. Я не знаю, существует ли термин «медленная журналистика», но она определенно очерчивается. Все больше и больше появляется качественных материалов, чьи не подгоняемые дедлайнами авторы работают над статьями и репортажами по несколько недель или месяцев, как в старину, — тем самым выдавая более качественный контент. Увесистый томик журнала раз в квартал — думаю, такой вещи стоит подождать.

— Многим кажется, что, призывая к некоему анабиозу и торможению, вы выступаете против капитализма. Однако вы ратовали не столько против капитализма, сколько за капитализм с человеческим лицом. Как добиться такой трансформации?

— Обратить последствия неолиберализма и превратить капитализм в лучшую его версию — один из самых сложных вызовов для «Медленного движения». Сейчас в США и Великобритании вводят законы, которые позволяют людям создавать компании, где главная цель — не выгода, а социальная польза (и в Швеции тоже. — Ред.). Пришло новое поколение, которое хочет жить хорошо и так же хорошо делать свою работу, при этом не уничтожая планету и поднимая с колен бедную часть населения страны.

Дэвид Кэмерон, будучи у власти, создал индекс благополучия — поэтому вместо ВВП, который раньше измерял рыночную стоимость, теперь есть барометр того, насколько мы счастливы. А в следующем году Новая Зеландия станет первой страной, которая введет тестовую реформу, касающуюся измерения показателя благополучия и счастья. И таких шажков все больше.

Я совсем не пытаюсь написать новую «Утопию», я — прежде всего, журналист и скептик и знаю, как сложно добиться нового понимания и преобразования мира, но кто сказал, что это невозможно?

— Немного о парадоксе. «Медленное движение» распространяется уж очень быстро…

— Это прекрасный парадокс. Я поражен тем, как быстро все поменялось за каких-то 15 лет, с момента публикации моей первой книги «Без суеты». Тогда даже термина «медленное движение» еще не было. Никто тогда не говорил об этих концептуальных сдвигах в том ключе, в котором мы говорим о них сегодня. Сейчас есть «медленное» искусство, «медленные» города, «медленная» еда, «медленная» церковь, «медленные» деньги, мода, наука, «медленное» все. Я не мог поверить, что все так разрастется, и это еще одна причина, почему я настроен оптимистично, — мы были правы и смогли нащупать потребность всей планеты притормозить.

— И немного о вашем предстоящем путешествии по России в рамках проекта NEMOSKVA. Вы будете передвигаться на поезде, а это медленный транспорт. Это повлияло на ваше решение приехать в Россию? И планируете ли вы написать о вашей поездке в новой книге или статье?

— Вы правы, выбор не случаен, поезд — действительно самый медленный способ передвижения. Но поезд не только тащится, он позволяет состояться неспешному ментальному путешествию. Я — огромный фанат подобного опыта; впервые я проникся любовью к поездам, когда однажды в Канаде три дня добирался до Монреаля. И эта сменяемость пейзажей, длительное перемещение из пункта А в пункт Б стали одним из главных открытий в моей жизни.

Что до России, то я хочу уподобиться Теофилю Готье и осматриваться не спеша. Ведь в этом и есть разница между туризмом и настоящим исканием путешествующего — это то, чем телепортация в самолете отличается от медитативной поездки в поезде. Смогу ли я написать что-то о своем путешествии, о взаимоотношениях россиян и времени — не знаю. Но у меня есть целая неделя в поезде, разрезающем леса Сибири, чтобы это понять.

Понравился материал? Помоги сайту!