Путешествие как искусство и vice versa (Разговор в одном купе)

Пока участники передвижного симпозиума NEMOSKVA — несколько десятков кураторов и экспертов из Европы и их коллеги из России — пересекают по Транссибирской магистрали страну, у них остается много времени на разговоры друг с другом. Один из кураторов проекта Александр Буренков воспользовался этим, чтобы собрать группу попутчиков в одном купе, обсудить с ними ожидания от этого путешествия и узнать, что их удивило или заинтересовало при встрече с участниками региональной арт-сцены.

В купе собрались:

Надим Самман — независимый куратор, искусствовед, исследователь. Директор галереи Import Projects (Берлин). Один из основателей I Антарктической биеннале (2017) и Антарктического павильона на Венецианской биеннале. Куратор V Московской международной биеннале молодого искусства (2016), IV Марракешской биеннале (2012).

Кристиана Пол — главный куратор и директор Центра дизайна Шейлы К. Джонсон, профессор Школы медиаисследований в The New School (Нью-Йорк), куратор секции цифрового искусства в Музее американского искусства Уитни. Лауреат премии Фонда Тома в области цифрового искусства (2016). Автор нескольких книг по цифровому искусству: «Компаньон для цифрового искусства» (2016), «Digital Art» (2015) и т.д.

Инке Арнс — директор ассоциации медиаискусства Hartware MedienKunstVerein (Дортмунд), теоретик искусства и куратор.

Михал Новотный — директор центра современного искусства Futura (Прага), куратор галереи Plato (Острава).

Валентинас Климашаускас — независимый куратор, искусствовед, исследователь. Программный директор центра современного искусства kim? в Риге (Латвия) (2017—2018).

Александр Буренков — главный специалист дирекции регионального развития ГЦСИ в составе РОСИЗО (Москва), куратор передвижной выставки нереализованных художественных проектов «Большая страна — большие идеи» и симпозиум-тура проекта NEMOSKVA. Член экспертного совета VI Московской международной биеннале молодого искусства (2018).

Напоминаем, что визит в Россию многих участников проекта и его лекционный цикл смогли осуществиться при поддержке представительства Европейского союза в России.

Александр Буренков: Всем доброе утро! Надеюсь, все выспались.

Кристиана Пол: Кажется, будто за окном полярный день. Так и представляю: сейчас 3:30 утра, а мы видим яркий солнечный свет. И даже если я закрою шторы — мое тело знает, что за окном светло, и я не смогу заснуть…

Буренков: Вам нужно поехать в северную часть России, где сейчас полярное лето. Жаль, конечно, что маршрут нашей поездки идет не по Русскому Северу. Было бы любопытно отправиться, например, в Воркуту, самый восточный город Европы и центр угольной промышленности с апокалиптическими марсианскими пейзажами выработанных угольных шахт — страшнее, чем в видеоигре Siberia. Зуб даю, что вы даже не слышали о Воркуте. В девяностые из города активно уезжали, и сейчас город как будто законсервирован во времени: окна многих домов заколочены, пустынные широкие улицы, сохранившиеся советские вывески на домах. Город отрезан от автомобильных путей сообщения, туда можно добраться только поездом. К городу ведут зимники — просеки в тайге, проложенные при проведении газопровода, но полноценных автомобильных дорог нет, их было невозможно построить из-за вечного льда. Кругом бескрайняя белая тундра, превращающаяся во время пурги в белесое марево с еле заметным тусклым солнцем над головой.

Пол: Но до Воркуты можно наверняка долететь на самолете.

Буренков: Это правда, но мы с вами делаем выбор в пользу «медленного времени» и архаичных способов передвижения.

Надим Самман: А тут есть вагон-ресторан? Я представляю его себе как купе с пельменями.

Буренков: Не на этом отрезке. Из Перми в Екатеринбург — будет. А пока наши вагоны прицепили к другому поезду, поэтому нам раздали эти коробки с круассанами… Вы раньше путешествовали так долго? Сложно избежать разговора об этой поэтике длинных поездок.

Самман: Да, но на корабле, не на поезде. Последний раз — буквально этой весной. Мы с моим другом, художником Джулианом Шарьером, путешествовали на Галапагосы, а до этого — в последние недели американских президентских выборов — на Маршалловы острова, к атоллу Бикини на юго-западе от Гавайев. Это одни из самых отдаленных островов Тихого океана, мы плыли две с половиной недели. И все это время штормило.

Буренков: Большой был корабль? Больше грузовой баржи Container Artist Residency? В целом я не очень верю в резиденции, которые построены на допущении, что относительно замкнутое пространство грузового судна, движущегося через Тихий океан с десятком пассажиров на борту, может создать ощущение полного уединения и подтолкнет художников к новым творческим прорывам…

Самман: Нет, наш корабль был небольшим, размером с этот вагон, максимум 100 метров в длину. Этот проект было очень трудно организовать: фандрайзинг, бесконечные встречи, объяснения разным людям. Сбор средств — это весело только до определенной поры. Но это того стоило. Цель поездки была в сборе материалов внутри атомного пейзажа на атолле Бикини — для нового видеопроекта Шарьера Iroojrilik. Это удивительное место: с 1947 по 1958 год именно здесь произошли 23 самых мощных в истории человечества атомных взрыва, всего было взорвано больше 42 мегатонн. Это с трудом укладывается в голове.

Буренков: Может быть, вы слышали, что через две недели в маленьком селе на Волге под Самарой откроется юбилейная X Ширяевская биеннале, старейшая в России, — эфемерное, экологически сознательное событие, которое проходит в течение всего одного дня. Тема этого года — «Ликование», праздник, мистерия в средневековом понимании этого слова, объединяющая и трансформирующая всех собравшихся. И эта квинтэссенция русского языческого единения людей с природой и друг с другом в форме коллективного тела — и форма, и цель этого проекта, придуманного художниками для художников, противостоящего коммерции и засилью рынка.

Самман: А мы можем туда поехать?

Буренков: В это время мы со второй группой участников симпозиум-тура будем уже в Красноярске. А ты, Надим, едешь с нами все три недели до самого конца. Мы думали как-то включить биеннале в нашу программу, но это логистически невозможно.

Инке Арнс: Я не поняла, биеннале длится всего один день?

Буренков: Да, это временный опыт — одновременно личный и коллективный. В двух словах, за которые меня наверняка убьют авторы проекта, упрощая до предела — это такой Burning Man в декорациях среднерусского села, где, несмотря на умиротворенность пейзажей, буквально сочатся иррациональная хтонь и психоделия.

А наш проект NEMOSKVA выстроен вокруг красивой метафоры связывания огромных разрозненных территорий с помощью современного искусства и идущего через всю страну поезда. Мы надеемся, что какая-то лекция, выставка или дискуссия сможет изменить кого-то из зрителей. Но наш марафонский забег через всю страну — и сам по себе преобразующий опыт для самих участников симпозиума. Вы верите в преобразующий опыт таких приключений?

Все: Да!

Буренков: После вчерашнего дня в Нижнем Новгороде сегодня мы провели первую ночь в поезде. Давайте поговорим о наших ожиданиях от этого путешествия. Каких изменений вы ждете от этого проекта для себя?

Пол: Я была в похожей поездке в Японию. Вы видите страну, которую знали раньше только по картинкам, а сейчас это опыт, познаваемый через ваши ощущения. В той поездке в Японию все меня спрашивали: «Вы планируете работать с местными художниками?» — но на тот момент у меня не было никаких планов. Но случилось так, что я действительно начала работать с несколькими художниками, которых там встретила. Я думаю, такие путешествия расширяют ваши горизонты, вы начинаете думать о совсем других людях, которые могут вам однажды пригодиться.

Буренков: Говоря о трансформирующем опыте, мне кажется, важно иметь в виду изменившееся у миллениалов (и не только у них) отношение к собственной жизни: она воспринимается как длинное путешествие, состоящее из постоянных открытий, достижений и побед над собой. Все присущие этому поколению проблемы — нарциссизм, трудности с выполнением обязательств, одержимость путешествиями — происходят из такого подхода к своей жизни, где главной ценностью становится опыт, идея постоянной реализации заложенного в каждом из нас безграничного потенциала. А в условиях «экономики опыта» самый главный капитал — это опыт именно трансформирующий, тотально изменяющий собственное отношение к себе и к жизни вокруг.

Самман: У нас у всех были случаи, когда мы прилетаем куда-то, чтобы посмотреть выставку или биеннале. Но при этом, как корабли в ночи, проходим друг мимо друга, каждого ждет еще один вернисаж, еще одна вечеринка, на которую нужно пойти. А когда людей сажают в одну коробку, мобильные телефоны не работают, вы сидите в купе поезда без вай-фая — это меняет положение дел. Один только вчерашний день мне показался длиной в пять-шесть суток (в положительном смысле). Разговоры становятся глубже, а это большая редкость.

Буренков: Надим, у тебя здесь особая миссия, которую ты обязался выполнить, — вы с Делией Ханна (научный сотрудник Студии Олафура Элиассона, куратор и философ, партнер Надима Саммана по резиденции в проекте NEMOSKVA. — Ред.) едете в поезде все три недели. Это своеобразная резиденция, где вы собираетесь вести дневник и написать серию эссе. До этого вы с Делией во время Антарктической биеннале, которую ты курировал вместе с Александром Пономаревым, тоже вели своеобразный дневник путешествия на корабле, огибающем Антарктику. Как в итоге вы представляете себе издание текстов из нашего поезда: в виде полухудожественного травелога или это будет что-то, посвященное специфике российского культурного ландшафта?

Самман: Вы знаете, я чувствую, что, сидя здесь бок о бок, наша группа сплотилась. А потом мы организуем общую встречу на неделю, запрем дверь, один спросит: «Что ты помнишь?», как только один потеряет нить, другой скажет: «Ну а я помню вот что», и в итоге мы получим 50 тысяч слов. Ну а если серьезно, на самом деле все зависит от того, будет ли у нас время в конце дня, не будем ли мы уставать настолько, что сможем только спать. Но я надеюсь, что в итоге получится книга.

Валентинас Климашаускас: У меня нет романтических представлений об этой поездке. У меня есть другой контекст — в СССР людей отправляли в Сибирь, и это коснулось и моей семьи тоже. Но я и сам из этой же части света, я родился в СССР. В 80-х моя мама несколько раз брала меня в Москву, поэтому я знаю, каково это — путешествовать по России.

Михал Новотный: У меня похожая история, моя мать сейчас беспокоится за меня, потому что она помнит время, когда люди ехали в Россию и не возвращались. Я из Праги, из Чехии. Я родился в 1985 году, пошел в школу в 1991-м. Но, когда СССР распался, мы начали отталкивать все русское и направили наше внимание в другую сторону, на Запад. Первое, что пропало после развала СССР, — это уроки русского. Мы еще пели песни о русских партизанах, но перестали изучать язык. Поэтому я не могу читать по-русски.

Помните, в первый вечер мы познакомились с двумя парнями, одного звали Роман, а другого Владислав? И у нас есть такие имена! Но в программах западных музеев вы много таких имен не увидите. Нас часто не включают в международные арт-процессы. Поэтому моя идея в том, что необходимо воссоздать что-то вроде восточного блока внутри современного художественного процесса, создать новую альтернативу глобальным центрам. Было бы интересно, если бы команда нашего проекта издавала свою периодическую недельную газету, привлекая внимание к другой, менее известной, художественной среде.

Буренков: Инке, вы уже несколько раз бывали в Екатеринбурге с самыми разными проектами. Последний раз — с кочующей выставкой «Границы», организованной Гете-институтом, которая проехала и по России, и по странам СНГ. Это чем-то похоже на нашу выставку «Большая страна — большие идеи», передвигающуюся по 12 городам параллельно симпозиум-туру. Почему вы не поехали сразу в Сибирь исследовать неизвестные территории, а выбрали знакомый вам отрезок пути?

Арнс: Возможно, в этом купе я самая старая. И с конца 80-х я старалась использовать любую возможность для поездок в Советский Союз. В старших классах школы я начала сама изучать русский; я жила в Западном Берлине, а Горбачев был тогда очень популярен на Западе. Тогда мы все носили футболки с надписями кириллицей, не зная, что они означают, — прямо как сейчас, тренды возвращаются. Но, несмотря на эти поездки, я никогда не путешествовала по Транссибирской магистрали, а это было моей мечтой в течение последних 25 лет.

Кроме того, я изучала отношение к историческому авангарду в московском концептуализме и новом акционизме. Вы знаете, например, что у Кабакова всегда было очень отрицательное отношение к авангардным утопиям. Впоследствии я работала в Восточной Европе и России, с начала девяностых организовывала фестивали. И вот недавно, в 2014 году, меня пригласил Гете-институт в Москве для разработки нового регионального проекта. И в рамках этого проекта мы вместе с моим коллегой, французским архитектором-куратором, посетили 10 стран — не только Россию, но и Казахстан, Узбекистан, Таджикистан, Киргизию, Туркмению и Закавказье. Нам даже удалось добраться до Владивостока. И я совершенно влюбилась в этот город, потому что это такое мифологическое место на конце континента, где мы встретили сумасшедших людей. У тех из нас, кто поедет во Владивосток, будет возможность с ними познакомиться.

Буренков: Конец континента — это еще дальше, но, боюсь, на Чукотке не был никто из нашей группы.

Арнс: Я была удивлена, что во Владивостоке полно китайских туристов. Они приезжают на автобусах на шопинг и, возможно, чтобы поиграть в казино, потому что азартные игры там разрешены. В лесу около Владивостока построили огромное казино. Мне сказали, что поездка во Владивосток для китайцев — самый быстрый способ попасть в Европу. Конечно, русские скажут: «Нет, это не Европа». Но это похоже на Европу. На выставке, которую мы сделали в результате, мы не хотели возвращаться к теме «общей истории» Советского Союза, потому что за последние 25 лет прошло так много выставок на эту тему. Поэтому мы решили задать именно такой вопрос: «Где начинается Азия и где заканчивается Европа?»

Буренков: Десять лет назад Калининградский филиал ГЦСИ под предводительством куратора Евгения Уманского создал не менее масштабный, но почти забытый уже транснациональный проект «9 тысяч километров», включавший десятки выставок в регионах России, а также в Нью-Йорке, Праге и других городах с большими сообществами русских иммигрантов. Цель его состояла в том, чтобы подумать о специфике разных территорий и ее влиянии на художественное производство. Проект же NEMOSKVA посвящен горизонтальным связям и исследованию того, как границы между регионами делают культурный ландшафт России уникальным. Эти границы сильнее, чем границы с Китаем или другими странами. У нас нет внутреннего туризма, как почти нет связи даже между соседними регионами. И социологи, и географы пытаются разобраться, что делать с периферией, как сделать ее менее провинциальной — не только через экономику, но и через культуру. Поэтому одной из идей проекта NEMOSKVA являются метафорическое объединение этих регионов и создание платформы для следующего крупного проекта — новых культурных центров в регионах. А какие еще национальные художественные среды стали для вас открытием в последнее время?

Самман: Какое-то время назад я познакомился с медиахудожницей из Южной Кореи Миной Чеон, которая живет в США. Она работает с эстетикой «полипопа» — политического поп-арта, вдохновляющегося глобальными медиа, — под псевдонимом Kim Il Soon: это выдуманная северокорейская художница, работающая в эстетике соцреализма. С 2008 года корейское отделение «Голоса Америки» начало транслировать северокорейским гражданам информацию о выставках и проектах Мины Чеон, донося до них, что художница о них не забывает и заботится об их душевном здоровье.

В какой-то момент я вспомнил, что изучал советский андеграунд, вспомнил, какое огромное значение имели такие факторы, как, например, отсутствие доступа к зарубежным художественным журналам. Что необходимо для появления неофициального арт-сообщества в Северной Корее? Модель для этого есть, и она находилась в СССР.

Нужные для этого инструменты можно отправить, как вирус, в Северную Корею. И таким образом предоставить дополнительную поддержку людям, которые хотят стать художниками. Поэтому я предложил Мине Чеон перевезти контрабандой ее «полипоп» в Северную Корею, так сказать, «посадить ростки» современного искусства на чужеродную почву. Мы решили, что она прочтет цикл из 10 лекций по истории современного искусства, как если бы она была северокорейским ученым, который сбежал на Запад и хочет послать товарищам с родины информацию о современном искусстве, в том числе и постсоветском. Мы работали с группами, отправлявшими контрабандой медиаконтент в Северную Корею на USB-устройствах. Это своего рода НКО, руководимые корейскими беженцами, которые получают деньги из американских источников, чтобы купить USB-устройства. Мы просто размещали контент на USB-накопителе, а затем он летел через демилитаризованную зону на воздушном шаре из Южной Кореи или его проносили через китайскую границу. По сути, это первая в истории художественная интервенция такого масштаба в чужой мир, посредством которой Чеон решила гуманизировать жителей Северной Кореи с помощью института современного искусства. Я надеюсь, что кто-то из Северной Кореи посмотрит это видео и скажет: «И я могу делать подобное искусство».

10 лекций по истории современного искусства мы выставили на выставке UMMA: MASS GAMES — Motherly Love North Korea в нью-йоркской Ethan Cohen Gallery на специальных медиаплеерах Notel: это девайсы, используемые в Северной Корее для просмотра видеоконтента — от южнокорейских фильмов до K-pop-клипов. Мне очень нравится эта идея — перенос художественного сознания из одной среды в другую. Меня всегда интересовало, как это организовано в России. Как мы видели вчера, тут есть и крупные учреждения, как ГЦСИ, и независимые энтузиасты, ищущие вдохновения без всякой поддержки.

Арнс: Вчера в Нижнем Новгороде был интересный пример. Многие люди, с которыми мы говорили, дали понять, что у них нет художественного образования и они поэтому не подвержены влиянию другого искусства. Но это грустно, и, я думаю, было бы полезно наладить резиденции для художников, чтобы они видели работы коллег по всему миру.

Пол: Я — член экспертного совета Биеннале Уитни, посвященной локальной художественной среде, то есть только американским художникам. И для меня это всегда головная боль — решить, по каким правилам сейчас можно определить, является ли, например, американским автор, живущий между Нью-Йорком и Берлином, имеющий и там, и там студии, проводящий, возможно, в Берлине большую часть своей жизни. Необходимо делать замеры времени, которое он проводит в разных странах? Или определять, на территории какой страны расположен сервер, на котором зарегистрирован домен его персонального сайта? Я преувеличиваю, конечно, но это очень важный показатель того, насколько национальность художника сейчас становится действительно проблемным вопросом.

Климашаускас: Чтобы делать свою работу, нужно знать, что происходит в мире современного искусства, но в то же время существует определенная опасность и в чрезмерной информированности. Я встретил вчера одного парня, и его работы были очень похожи на многие другие вещи, которые я видел по всему миру. И, конечно, все мы знаем примеры художников, которые стали звездами мирового уровня, используя международный язык. Но речь идет о том, как сделать что-то уникальное, но в то же время обладающее ценностью внутри этой системы.

Арнс: Одна вещь, которую я поняла, когда была членом жюри художественной премии на Тайване, — все люди, получившие там награду, на самом деле получили образование во Франции, а местные художники, остававшиеся на Тайване, наград не получили. В этом было какое-то несоответствие, намерения у учредителей этой премии были сами по себе хорошими, но я думаю, что ничего хорошего из них не вышло.

Самман: В Северной Корее наверняка есть свои художники, мы просто о них не знаем. Да и как вы про них узнаете? И то немногое, что вы узнаете, было отобрано все той же инфраструктурой и каналами. Нам нужны люди, которые будут перенаправлять это искусство в наш мир.

Буренков: Интернет облегчает эту задачу, даже художники из труднодоступных деревень Сибири могут производить искусство, релевантное мировому контексту, если у них есть высокоскоростной интернет и минимальные навыки саморепрезентации в сети. Я рассказывал Михалу о своем опыте работы с художниками из Казани, Ухты и других городов, у которых нет формального образования, но их работы сильнее, чем у выпускников столичных арт-институтов, просто из-за визуальной насмотренности их авторов. Они не считают себя профессионалами, не знают, как начать диалог с галереями, дилерами, но зато у них есть огромное количество времени на интернет-серфинг и на просмотр портфолио передовых молодых художников со всего мира, они следят за визуальными трендами и сетевыми субкультурами — от Tumblr до «ВКонтакте», и какие-нибудь андеграундные музыканты, бывшие студенты арт-школ Йоханнесбурга и Лос-Анджелеса, им ближе любого другого художника в радиусе ближайшей тысячи километров. При этом они исключены из художественной жизни своих города и области, потому что чувствуют что-то вроде стилистического и ментального несоответствия местной художественной жизни, так как говорят и думают на совершенно другом языке. Примеры подобных авторов, построивших успешную коммерческую карьеру, единичны. Скорее, их искусство демонстрирует их полное соответствие международному контексту, но выключенность из инфраструктуры и механизмов рынка.

Новотный: В Нижнем Новгороде есть крупные культурные учреждения и люди, которые в них работают. Но какие другие места там есть еще? Похоже, что в городе есть только две полярности: стрит-арт и «Арсенал». Но нет институций среднего формата, самоорганизованных инициатив студентов и молодых художников, галерей. У вас есть большой музей и крупная биеннале, но это все находится как бы сверху, под этим нет слоев, нет инфраструктуры для искусства и культурной сцены. Сегодня вы работаете на задворках, а завтра вы — редкий счастливчик и выставляетесь в музее. Но вы не прошли через все этапы своего карьерного становления, и я вижу в этом большую проблему для региональной художественной среды. А ведь такие проекты энтузиастов своего дела могут создавать что-то, что является не улицей и не музеем, а чем-то средним, сбалансированную культурную экосистему города. Если мы должны узнать что-то новое в этой поездке, пусть это будет ответом на вопрос: «Чего не хватает за пределами музея?»

Арнс: Я спросила одного художника вчера, есть ли у него сайт, потому что не нашла на него ссылку. И он сказал: «Нет, у меня нет ни времени, ни средств для создания сайта». Это поразительно. В то же время я гуглила всех, с кем мы разговаривали, у них были аккаунты в разных социальных сетях, даже на YouTube, но у них не было своих сайтов.

Буренков: Это правда: проводя open call для участия в выставке нереализованных художественных проектов «Большая страна — большие идеи», мы выяснили, что у многих российских художников нет времени на создание собственного портфолио.

Арнс: Мы поняли, что ни у одного из них не было и портфолио-ревю, они даже не знакомы с таким форматом. Они просто показывали работы случайным образом, никак их не структурируя. Потому что они не ходили в художественную школу, где этому учат.

Климашаускас: Основная проблема в том, что ни у кого из них нет художественного образования и они считают, что могут вполне без него обойтись.

Буренков: Неужели единственный способ как-то решить эту проблему — это проводить дистанционные вебинары, которые могут подготовить художников к портфолио-ревю?

Арнс: Мы не можем возложить всю вину на художника. Когда вы говорите: «О, они игнорировали историю искусства!» — это правда, но у меня было ощущение, что они выросли вне образовательной системы, которая бы их стимулировала. Вы застряли в очень традиционном образовании, ничего не говорящем о вашей практике, и, наоборот, практика с ним тоже никак не связана.

Пол: Большинство художников, с которыми мы беседовали, все-таки учились в академиях искусств, где изучали традиционные ремесла. Это ужасно, но в то же время позволяет изучать техники, которые в академиях искусств на Западе больше не преподают. Очень интересно было бы объединить оба этих метода. Уметь объединять в своей работе разные техники, историю и современность — крайне полезный навык.

Климашаускас: Недавно я разговаривал с одним художником в Риге, который не верит в то, что человека можно научить стать великим художником. Вместо этого он считает, что художественные академии — это подходящее место для искусственного интеллекта, чтобы учить его там становиться более человечным.

Понравился материал? Помоги сайту!