Сначала — о Сенцове и Кольченко, а потом — обо всем остальном

Сначала вы отрицаете, что колония существует. Нет никакой колонии, есть единое протяженное пространство, возможно, несколько разнородное, возможно, даже говорящее на разных языках. Потом вы переходите от отрицания к объяснению: была наша территория, теперь стала чужая — пришел кто-то другой, сделал ее своей колонией, поработил местное население, а мы-то никого не порабощали, это же наши люди, наша земля, и никакой колонии здесь не было. Потом вы начинаете понимать, что прямое правление этой территорией — далеко не единственный способ оставить ее в своем подчинении. Что незачем упразднять государственную границу, если можно просто установить нужную систему тарифов и пошлин, а также определенную сетку телевещания. Но происходит непредвиденное: местное население, свои же в доску люди, вдруг заявляет, что его не устраивает ни предложенная система тарифов, ни тем более сетка телевещания. И тогда вы начинаете с этой бывшей колонией войну.

Но вести войну с колонией не так просто, особенно если вы постоянно отрицаете ее существование. Нужно все время поддерживать определенный градус напряжения и старательно выжигать все возможные точки соприкосновения, не сводящиеся к линии соприкосновения на военном фронте. А таких точек между колонией и метрополией немало. В том числе и в искусстве.

Точкой разрыва в истории искусства нашей части мира стал день 11 мая 2014 года, когда в Крыму были задержаны кинорежиссер Олег Сенцов и антифашист Александр Кольченко, которые впоследствии были осуждены на 20 и 10 лет лишения свободы в ходе показательного процесса на территории Российской Федерации. Можно сколько угодно анализировать эту историю в ее колониальном измерении. Люди искусства неоднократно становились узниками империй и символами антиколониального сопротивления по всему миру. Но случай Сенцова и Кольченко добавляет как минимум один новый штрих к картине современного колониализма. Речь идет о попытке силовых структур во время следствия силой обратить подозреваемых в российское гражданство взамен украинского, от которого они никогда не отказывались. Это происходило во время (и под предлогом) массового обращения крымского населения в граждан Российской Федерации — поэтому на каждом свежевыданном в Крыму паспорте РФ осталась символическая печать двух «крымских узников».

Вести войну с колонией не так просто, особенно если вы отрицаете ее существование.

Вернемся к миру искусства и к разногласиям, которые в нем прочертил процесс Сенцова и Кольченко. Мой тезис прост: до тех пор, пока режиссер Сенцов и активист Кольченко находятся в российской тюрьме, любое взаимодействие между украинскими и российскими людьми искусства должно начинаться с фразы, вынесенной в название этого текста. Хотите о чем-то поговорить? Тогда сначала мы с вами будем говорить о Сенцове и Кольченко, а потом уже обо всем остальном.

Речь идет, естественно, прежде всего о взаимодействии институций, о так называемом межкультурном сотрудничестве (на межличностном уровне и так все более-менее ясно: если даже Никита Михалков понял, что Сенцова нужно освободить, это кое-что значит). Нет никакого смысла (даже когда есть такая возможность) «восстанавливать мосты сотрудничества», заниматься «межкультурным диалогом» и прочей чепухой, не поднимая при этом вопроса о Сенцове и Кольченко. Почему? Заключение Сенцова и Кольченко — это эпизод российской колониальной войны, направленный непосредственно на людей искусства. Именно они являются его «целевой аудиторией»: согласно логике, «“распятого мальчика” мы сделаем, чтобы домохозяйки дрожали, а Сенцова посадим, чтобы деятели культуры сидели тихо».

Но этим дело не ограничивается. Тюремный срок ведущего крымского кинорежиссера — это еще и попытка внести непреодолимый раскол в любую возможность полноценного культурного взаимодействия между метрополией и ее бывшей колонией. И чтобы эта попытка не удалась, такой раскол необходимо не сглаживать, а усугублять. Вызов принят, был совершен акт войны, и этот акт был направлен на конкретную группу — людей искусства — с целью создания вражды между ними («А вдруг они и впрямь террористы? Ведь nothing is true and everything is possible»). Но похищение и процесс Сенцова и Кольченко были исполнены настолько бездарно, что вражды на самом деле не вышло, все всё прекрасно поняли — вплоть до вышеупомянутого Михалкова. Такой ситуацией необходимо воспользоваться.

Следует понимать, что украинские граждане Сенцов и Кольченко являются заложниками колониального режима, для которого их заточение — одна из гарантий установленного в Крыму порядка. Заложников могут освободить, но как этого добиться? К примеру, Надежду Савченко могут обменять на задержанных на территории Украины российских солдат, а на кого менять крымских заложников? Ведь Украина не возьмет в плен Прилепина с Пореченковым. Остается отчаянная, возможно, безнадежная стратегия — раз за разом сводить любой разговор о культуре или искусстве к разговору о Сенцове и Кольченко. Есть публичная площадка, есть присутствие российской стороны (в любой форме) — всё, тема разговора может быть только одна. Пусть это выглядит фанатизмом, узколобостью, «нежеланием вести диалог». Не будет никакого диалога, пока Сенцов и Кольченко в тюрьме.

Попытка во время следствия силой обратить подозреваемых в российское гражданство.

Как это может выглядеть на деле? Немного личного опыта. На протяжении некоторого времени я в меру своих скромных усилий практикую формулу «сначала — о Сенцове и Кольченко…» при всяком контакте с российской средой. Результат превосходит ожидания, поскольку эта практика сразу обозначает поле возможного. Когда меня пригласили на конференцию «Долгая счастливая жизнь» в московском «Гараже», вместо ожидаемого выступления об архитектурном колониализме на этом форуме удалось озвучить политические тезисы о Сенцове и Кольченко. Именно то, что это выступление не имело никакого отношения к тематике архитектурной конференции, придало происходящему некоторое подобие смысла. Кстати, и этот текст для «Разногласий» изначально был заказан на совершенно другую тему — но я не нахожу возможности писать в российском издании о чем-либо ином. Интересно, что российские институции пока оказываются более восприимчивы к такому подходу, чем западные организации, поддерживающие близкие связи с Россией. Пример: на просьбу показать мой фильм на выставке, организуемой в Лондоне изданием Calvert Journal, я ответил предложением включить в эту выставку видеоработу о Сенцове и Кольченко. Ответ был простым: «Открытая поддержка или же критика чьего-либо лишения свободы поставит нас (Calvert 22 Foundation, стратегическим партнером которой, согласно информации на ее сайте ^[1], является «ВТБ Капитал». — А.Р.) в неловкую позицию, негативно отражаясь на многих других сферах нашей работы». При этом речь не шла о попытке навязать политическую тематику там, где ею и не пахнет. Ведь работа о Сенцове и Кольченко была бы вполне органичной на выставке, которая (цитирую ее описание) «изучает отношения между публичным пространством, созданным для утопической идеологии, людьми, которые живут среди ее наследия, и поиском новых национальных идентичностей».

По странному стечению обстоятельств, именно эта формулировка обнажает непристойное политическое воображаемое, стоящее за логикой процесса Сенцова и Кольченко. Напомню, что ключевым пунктом их обвинения было мнимое намерение уничтожить памятник Ленину в Симферополе. Именно эта идея должна была обозначить Сенцова и Кольченко как однозначных врагов общества и сплотить население Крыма вокруг символов новой власти. В результате получилась довольно парадоксальная ситуация. С одной стороны, миф о терроризме Сенцова и Кольченко — это реакция на волну лениноклазма, начавшуюся в Украине в 2014 году: ее изнанкой оказались астрономические тюремные сроки за попытку уничтожения памятника, которая не только не была предпринята — на деле она даже не планировалась. Памятник Ленину становится священным объектом: за одну предполагаемую мысль о нанесении ему вреда можно получить 20 лет тюрьмы. С другой стороны, в России сейчас наиболее антиленинский режим за последние 99 лет ее истории. Именно Ленин, согласно официальной идеологии, является источником всех российских бед. Слушая речи Путина, можно прийти к выводу, что Ленин для него является куда большей проблемой, чем западные санкции или украинские бандеровцы. Что неудивительно: политическое устройство в России начинает очень напоминать систему, которая была повержена в ходе революции 1917 года.

В России сейчас наиболее антиленинский режим за последние 99 лет ее истории.

В игнорировании этого, конечно, заключается трагедия украинской декоммунизации: вместо того чтобы бороться с гранитными изваяниями Ленина, стоило бы обратить внимание на те элементы его наследия, которые — хотя бы на время — помогли в свое время остановить российский империализм.

В центре Киева сейчас стоит памятник Ленину — произведение стихийного абстрактного искусства. После свержения гранитной фигуры Ленина в декабре 2013 года ее постамент остался стоять на месте, напоминая своей формой гильзу. Потеряв свою фигуративную составляющую ^[2], этот памятник почему-то перестал раздражать антикоммунистические чувства: каменная глыба, на которой отчетливо написано ЛЕНІН, воспринимается как вполне естественная часть публичного пространства — хотя, согласно варварским «декоммунизационным» законам, и ее здесь быть не должно. На торце постамента находится ключевая составляющая этого спонтанного реди-мейда. В камне высечена цитата: «При едином действии пролетариев великорусских и украинских свободная Украина возможна, без такого единения о ней не может быть и речи». Трудно найти более точное описание обстоятельств российско-украинской колониальной войны. Кстати, то же самое описание касается и условий, в которых возможна «свободная Россия».

---

^[1] После публикации статьи ссылка была дезактивирована, так как, согласно комментариям представителя Calvert 22 Foundation, их сотрудничество с «ВТБ Капитал» закончилось в 2015 году.

^[2] Я обязан этой мыслью Васылю Черепанину.

Понравился материал? Помоги сайту!