Иван Грозный vs. князь Курбский: письмо как путь домой

В рамках летнего Открытого книжного фестиваля COLTA.RU представила проект «Исторические чтения» — его участники читали литературные тексты и/или документы, проецирующиеся на сегодняшнюю российскую реальность. МАКСИМ КРОНГАУЗ выбрал для своего выступления переписку Ивана Грозного и Андрея Курбского. Сегодня мы публикуем стенограмму его выступления.

Я хочу поблагодарить коллег, которые пригласили меня в этот проект, хотя проект для меня очень непривычный и странный, поскольку я вообще не люблю читать, а читать вслух тем более. Кажется, главная «фишка» этого проекта как раз заключается в том, что происходит чтение вслух. Тем не менее я подготовился честно и из истории России выбрал тему, которая наиболее близка мне профессионально. Это, пожалуй, самое замечательное коммуникативное событие в истории России: переписка. Как правило, она называется перепиской царя Ивана Грозного с Андреем Курбским, но на самом деле это переписка Андрея Курбского с царем, потому что он ее инициировал. И, как мне кажется, этот замечательный эпизод вполне оценен историками и историей, его нельзя назвать недооцененным. Здесь я не стал искать какие-то изящные ходы, но аналогии с сегодняшним днем и XX веком напрашиваются, иногда довольно простые, банальные, даже вульгарные. Некоторые из них я все же назову или даже попробую обсудить, но, честно говоря, у меня нет задачи притягивать историю к сегодняшнему дню, она и так близка к нему. И скорее, мне кажется, надо удерживать людей, желающих находить такие легкие параллели в истории.

Тем не менее ситуация действительно очень актуальная. Один из преуспевающих бояр, любимец царя, бежит, тут я передам слово Василию Осиповичу Ключевскому, он лучше меня расскажет этот эпизод. Речь идет о его курсе русской истории и лекции XXVIII. Я полностью прочту заголовок, к сегодняшней истории имеет отношение только конец лекции: «ОТНОШЕНИЕ БОЯРСТВА В НОВОМ ЕГО СОСТАВЕ К СВОЕМУ ГОСУДАРЮ. ОТНОШЕНИЕ МОСКОВСКИХ БОЯР К ВЕЛИКОМУ КНЯЗЮ В УДЕЛЬНЫЕ ВЕКА. ПЕРЕМЕНА В ЭТИХ ОТНОШЕНИЯХ С ИВАНА III. СТОЛКНОВЕНИЯ. НЕЯСНОСТЬ ПРИЧИНЫ РАЗЛАДА. БЕСЕДЫ БЕРСЕНЯ С МАКСИМОМ ГРЕКОМ. БОЯРСКОЕ ПРАВЛЕНИЕ. ПЕРЕПИСКА ЦАРЯ ИВАНА С КНЯЗЕМ КУРБСКИМ. СУЖДЕНИЯ КНЯЗЯ КУРБСКОГО. ВОЗРАЖЕНИЯ ЦАРЯ. ХАРАКТЕР ПЕРЕПИСКИ. ДИНАСТИЧЕСКОЕ ПРОИСХОЖДЕНИЕ РАЗЛАДА».

Я прочту кусочек переписки царя с Андреем Курбским и самый конец — «Династическое происхождение разлада». Итак, переписка царя с Курбским:

«В царствование Грозного, когда возобновилось столкновение, обе ссорившиеся стороны имели случай высказать яснее свои политические взгляды и объяснить причины взаимного нелюбья. В1564 г. боярин князь А.М. Курбский, сверстник и любимец царя Ивана…»

В сторону: разница между ними была два года. И умерли они тоже друг за другом, Иван Грозный на следующий год после Андрея Курбского.

Итак, «...сверстник и любимец царя Ивана, герой Казанской и Ливонской войн, командуя московскими полками в Ливонии, проиграл там одну битву и, боясь царского гнева за эту ли неудачу или за связь с павшими Сильвестром и Адашевым, убежал к польскому королю, покинув в Дерпте, где был воеводой, свою жену с малолетним сыном. Он принял деятельное участие в польской войне против своего царя и отечества. Но беглый боярин не хотел молча расстаться со своим покинутым государем: с чужбины, из Литвы, он написал резкое, укоризненное, “досадительное” послание Ивану, укоряя его в жестоком обращении с боярами. Царь Иван, сам “словесной мудрости ритор”, как его звали современники, не хотел остаться в долгу у беглеца и отвечал ему длинным оправдательным посланием, “широковещательным и многошумящим”, как назвал его князь Курбский, на которое последний возражал. Переписка с длинными перерывами шла в 1564—1579 гг. Князь Курбский написал всего четыре письма, царь Иван — два; но его первое письмо составляет по объему больше половины всей переписки (62 из 100 страниц по изданию Устрялова). Кроме того, Курбский написал в Литве обвинительную “Историю князя великого московского”, т.е. царя Ивана, где также выражал политические воззрения своей боярской братии. Так обе стороны как бы исповедались друг другу, и можно было бы ожидать, что они полно и откровенно высказали свои политические воззрения, т.е. вскрыли причины взаимной неприязни. Но и в этой полемике, веденной обеими сторонами с большим жаром и талантом, не находим прямого и ясного ответа на вопрос об этих причинах, и она не выводит читателя из недоумения. Письма князя Курбского наполнены преимущественно личными или сословными упреками и политическими жалобами; в “Истории” он высказывает и несколько общих политических и исторических суждений».

Ну и самый конец главы, которая называется «Династическое происхождение разлада»:

«Итак, обе спорившие стороны были недовольны друг другом и государственным порядком, в котором действовали, которым даже руководили. Но ни та, ни другая сторона не могла придумать другого порядка, который бы соответствовал ее желаниям, потому что все, чего желали они, уже практиковалось или было испробовано. Если, однако, они спорили и враждовали друг с другом, это происходило от того, что настоящей причиной раздора был не вопрос о государственном порядке».

Здесь трудно сдержаться от проведения каких-то параллелей с сегодняшним днем, но я сдержусь.

«Политические суждения и упреки высказывались лишь в оправдание обоюдного недовольства, шедшего из другого источника. Мы уже знаем, что раздор с особенной силой обнаруживался два раза и по одинаковому поводу — по вопросу о наследнике престола» и так далее.

И самый конец:

«Стороннее вмешательство в эту личную волю государя трогало его больнее, чем мог трогать какой-либо общий вопрос о государственном порядке. Отсюда обоюдное недоверие и раздражение. Но когда приходилось выражать эти чувства устно или письменно, затрагивались и общие вопросы, и тогда обнаруживалось, что действовавший государственный порядок страдал противоречиями, частично отвечал противоположным интересам, никого вполне не удовлетворяя. Эти противоречия и вскрылись в опричнине, в которой царь Иван искал выхода из неприятного положения».

Действительно, ситуация похожа, и главное: бегство благополучного боярина, обласканного властью и, как здесь сказано, управлявшего строем, управлявшего государством. Опять же параллели могут быть между Путиным и Березовским, между сегодняшней, менее громкой историей, скажем, Гуриевым и Путиным, но понятно, что это все очень условные параллели.

Интересно здесь для меня коммуникативное событие, которое потрясло Россию и включено во все учебники истории России. В чем же интерес этого события? Действительно, обсуждение собственно политики и государственного устройства не очень внятно, не очень интересно, ну и уж тем более мне с моей профессией лингвиста нет смысла туда соваться. Гораздо интереснее психологическое противостояние коммуникативной стратегии, которую используют Иван Грозный и Андрей Курбский, и сам факт этого разговора. Если мы попытаемся обозреть историю России, то увидим, что это, вообще говоря, уникальное явление. При том что разговор человека с царем для общества всегда представлял огромный интерес.

С этого я хотел начать, а потом уже перейти к переписке. Давайте попробуем вспомнить, кто разговаривал с царем, если под «царем» понимать правителя России во все эпохи. Вот таких разговоров было мало, ничтожно мало. Особенно если мы говорим о публичной переписке. Потому что хотя переписка была личной, но совершенно понятно из того, как строились эти письма, что оба собеседника писали не только друг для друга и, может быть, не столько друг для друга, а писали в века, писали в историю, для того, чтобы оправдать свою позицию и свои собственные уже не коммуникативные, а жизненные стратегии.

Если мы ограничимся XX веком, то действительно никаких письменных публичных разговоров такого рода не было, а было несколько устных разговоров, которые, я думаю, тоже запомнились всем и тоже вошли в нашу историю и в какие-то из учебников.

Начну со странного разговора, вроде бы не имеющего отношения к этой теме, но тем не менее разговора царя с человеком. При этом совершенно понятно, что бывают ритуальные разговоры, они не очень интересны. Ритуальные разговоры — это когда царь приглашает какую-то группу людей и с ними ритуально беседует. Такое бывало, но и сегодня это происходит регулярно, когда встречается с президентом группа товарищей, какая-нибудь профессиональная группа. Эти встречи я не рассматриваю. А если мы говорим о действительно реальных, содержательных и не ритуальных разговорах, то вспомним несколько из них. Первый разговор — это разговор царя с поэтом. Казалось бы, ничтожно короткий разговор о далеко не государственной проблеме, я думаю, что все присутствующие о нем слышали. Это телефонный разговор Сталина с Пастернаком. Внезапный звонок. И короткий разговор об отношении Пастернака к Мандельштаму, которого Сталин полагал другом Пастернака. И Пастернак, по-видимому, на всю жизнь остался неудовлетворенным тем, как он разговаривал с царем, тем более что в разговоре он предпринял попытку говорить не о конкретном человеке, не о Мандельштаме, не о его судьбе, а о жизни и смерти, но Сталина в данном случае интересовал именно Мандельштам, и он бросил Пастернаку упрек в том, что тот не смог защитить Мандельштама.

Справедливо это или несправедливо, я думаю, любой бы человек в этой ситуации растерялся, а Пастернак все-таки вел беседу. Гениальный поэт и царь. И мы видим, что коммуникативные статусы у них абсолютно неравны. Внезапный звонок откуда-то с небес, тема, заданная царем, и поэт как-то пытается ей соответствовать, но это не очень просто.

Еще разговор царя с народом в другой ситуации — это беседы Хрущева с деятелями культуры. Разгромные обе, это разговор с художниками в Манеже и разговор с Вознесенским, когда тот выступал с трибуны. Это фактически монологи, а не разговоры, хотя и Вознесенский, и кто-то из художников пытается что-то возражать, но это разгром, подавление Хрущевым собеседника, основанное тоже на более высоком его статусе.

Других разговоров я, пожалуй, не припомню, если опять же не обратиться к совсем уж близкой современности, и, скажем, в рамках ритуальных разговоров иногда прорываются живые нотки. Самый запоминающийся в последние годы разговор — это разговор Владимира Владимировича Путина с Юрой-музыкантом, когда Юра-музыкант пытается выбиться из ритуала, и действительно короткий обмен фразами, происходит пикировка.

Отчасти мы видим, что вот я упомянул и Березовского, и Гуриева, мы знаем о существовании предсмертного письма Березовского, но, как можно судить из каких-то таких не очень достоверных источников, это скорее покаянное письмо.

И, скажем опять же, попытка диалога между Гуриевым и Путиным, в общем не состоявшегося диалога, потому что Путин утверждает, что не знает такого человека, Гуриев пытается говорить тоже не напрямую с Путиным. То есть прямого разговора, тем более разговора письменного, не происходит.

И вот тем более удивительно, что Грозный вступает в переписку с Андреем Курбским, то есть отвечает на письмо. Это как если бы сегодняшний президент ответил на письмо Березовского или ответил, скажем, в реплике кому-то из покинувших нашу страну.

Сразу хочу сказать, что у Ключевского есть какие-то мелкие ошибки. Я не историк и не стану его ловить на этом, но, по крайней мере, речь идет не о четырех письмах Курбского, а о трех. Но поскольку письма ходили в разных списках, то, возможно, какая-то путаница возникла. Причина этого мне неизвестна. Я опираюсь на издание «Литпамятников», где эта переписка опубликована с комментариями. Буду читать перевод, естественно. Переводы Лурье и Творогова. Вообще «Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским» в основном издана благодаря Якову Соломоновичу Лурье.

Я не смогу, естественно, прочесть письма полностью, но некоторые куски хочу прочесть, потому что они примечательны в разных отношениях, в том числе в коммуникативном. Итак, если очень кратко и грубо описать эту переписку, то это прежде всего выяснение личных отношений, это надо понимать. Устройство государства, религиозная тематика занимают большое место, но это скорее система аргументации, чем суть переписки.

Первое письмо, которое инициирует переписку и которое Курбский посылает царю:

«Царю, богом препрославленному и среди православных всех светлее являвшемуся, ныне же — за грехи наши — ставшему супротивным (пусть разумеет разумеющий), совесть имеющему прокаженную, какой не встретишь и у народов безбожных. И более сказанного говорить обо всем по порядку запретил я языку моему, но из-за претеснений тягчайших от власти твоей и от великого горя сердечного решусь сказать тебе, царь, хотя бы немногое».

Дальше идет апелляция к религиозной тематике. Это очень важно, особенно это важно для ответа Грозного. Это трудно воспринимать на слух, но кусочек я прочту все-таки:

«Зачем, царь, сильных во Израиле истребил, и воевод, дарованных тебе Богом для борьбы с врагами, различным казням предал, и святую кровь их победоносную в церквах Божьих пролил, и кровью мученическою обагрил церковные пороги, и на доброхотов твоих, душу свою за тебя положивших, неслыханные от начала мира муки, и смерти, и притеснения измыслил, обвиняя невинных православных в изменах, и чародействе, и в ином непотребстве и с усердием тщась свет во тьму обратить и сладкое назвать горьким? В чем же провинились перед тобой и чем прогневали тебя христиане — соратники твои?».

Дальше это продолжается, но вскоре Курбский переходит на то, что его действительно интересует, то есть на несправедливое отношение его, Ивана Грозного, к нему, Курбскому. Напомню, что, по мнению Ключевского, Курбский бежал, потому что проиграл битву, а возможно, потому что был связан с Сильвестром и Адашевым.

Я думаю, что битва особой роли не играла, это подтверждают другие источники, скорее просто сгущалось пространство вокруг Курбского. Действительно, его знакомые, друзья и, как бы мы сказали, коллеги по политической деятельности уничтожались Грозным. И Курбский бежит, оставив мать, жену и маленького ребенка. Судьба их мне, по крайней мере, неизвестна, но где-то сказано, что все-таки уморил их Иван Грозный.

Итак, следующий абзац, где Курбский переходит к выяснению личных отношений:

«Какого только зла и каких говений от тебя не претерпел! И каких бед и напастей на меня не обрушил! И каких грехов и измен не возвел на меня! А всех причиненных тобой различных бед по порядку не могу и исчислить, ибо множество их и горем еще объята душа моя. Но обо всем вместе скажу: до конца всего лишен был и из земли божьей тобою без вины изгнан. И воздал ты мне злой за добро мое и за любовь мою непримиримой ненавистью. И кровь моя, которую я, словно воду, проливал за тебя, обличает тебя перед богом моим. Бог читает в сердцах: я же в уме своем постоянно размышлял, и совесть моя была моим свидетелем, и искал, и в мыслях своих оглядывался на себя самого, и не понял, и не нашел, в чем же я перед тобой согрешил. Полки твои водил…»

Курбский был действительно главным воеводой.

«…и выступал с ними, и никакого тебе бесчестия не принес, одни лишь победы пресветлые с помощью ангела господня одерживал для твоей же славы, и никогда полков твоих не обратил спиной к врагам, а напротив — преславно одолевал на похвалу тебе. И все это не один год и не два, а в течение многих лет трудился, и много пота продал, и много перенес, так что мало мог видеть родителей своих, и с женой своей не бывал, и вдали от отечества своего находился, в самых дальних крепостях твоих против врагов твоих сражался и страдал от телесных мук, которым господь мой Иисус Христос свидетель; а как часто ранен был варварами в различных битвах, и все тело мое покрыто ранами. Но тебе, царь, до всего этого и дела нет».

Иисус Христос свидетель; а как часто ранен был варварами в различных битвах, и все тело мое покрыто ранами. Но тебе, царь, до всего этого и дела нет.

Итак, система аргументации Курбского становится понятной. Он несправедливо обижен, потому что он был хорошим подданным. Именно это он доказывает этим абзацем. И еще вот самый конец письма, который звучит совершенно иначе:

«Не думай, царь, и не помышляй в заблуждении своем, что мы уже погибли и истреблены тобою без вины, и заточены, и изгнаны несправедливо, и не радуйся этому, гордясь словно суетной победой: казненные тобой, у престола господня стоя, взывают об отмщении тебе, заточенные же и несправедливо изгнанные тобой из страны взываем день и ночь к богу, обличая тебя».

Письмо почти заканчивается, однако далее следует довольно странная фраза, которую Иван Грозный отдельно прокомментирует:

«А письмишко это, слезами омоченное, во гроб с собою прикажу положить, перед тем как идти с тобой на суд бога моего Иисуса. Аминь».

Первое письмо, относительно короткое для такой глобальной полемики, в котором, с одной стороны, Курбский использует агрессивную стратегию, обвиняя Ивана Грозного в притеснении бояр, в уничтожении их, а, с другой стороны, выясняет причины несправедливого отношения к себе, утверждая, что он-то служил Ивану Грозному честно и хорошо, побеждая врагов его.

Ну и некоторые угрозы в конце о том, что отмщение еще придет. Либо на земле, либо уже на суде у Иисуса Христа, и поэтому письмо это сохраняет он на века. То есть понятно, что письмо это писал он, Курбский, не только Ивану Грозному, но и потомкам, письмо должно было остаться в истории. И осталось.

В ответ на это письмо Грозный разражается не просто письмом, а целой книгой. Еще раз процитирую Ключевского, он говорит о том, что одно это письмо занимает больше половины всей переписки: 62 страницы из ста по одному из изданий переписки.

Читать его, конечно, очень трудно, но замечательно то, как меняет стиль и как меняет коммуникативные стратегии Иван Грозный на протяжении этого большого письма. Начинает он таким абсолютно официальным, я бы даже сказал — официозным стилем, перечисляя свою родословную и свои заслуги. Я прочту, чтобы вы просто понимали: это, по-моему, два предложения, которые занимают полстраницы. Начало письма: называется оно «БЛАГОЧЕСТИВОГО ВЕЛИКОГО ГОСУДАРЯ ЦАРЯ И ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ ВСЕЯ РУСИ ИОАННА ВАСИЛЬЕВИЧА ПОСЛАНИЕ ВО ВСЕ ЕГО ВЕЛИКОЙ РОССИИ ГОСУДАРСТВО ПРОТИВ КРЕСТОПРЕСТУПНИКОВ, КНЯЗЯ АНДРЕЯ МИХАЙЛОВИЧА КУРБСКОГО С ТОВАРИЩАМИ, ОБ ИХ ИЗМЕНЕ».

И просто фраза, чтобы вы понимали стиль начала:

«Бог наш троица, иже прежде век сый, ныне есть, отец и сын и снятый дух, ниже начала имать, ниже конца, о немже живем и движемся есмы, и имже царие царьствуют и сильнии пишут правду; иже дана бысть единороднаго слова божия Иисус Христом, богом нашим, победоносная херугви и крест честный, и николи же победима есть, первому во благочестии царю Констянтину и всем православным царем и содержателем православия, и понеже смотрения божия слова всюду исполняшеся, божественным слугам божия слова всю вселенную, яко же орли летание отекше, даже искра благочестия доиде и до Руского царьства: самодержавство божиим изволением почин от великого князя Владимера, просветившего всю Рускую землю святым крещением, и великого царя Владимера Манамаха, иже от грек высокодостойнейшую честь восприемшу, и храброго великого государя Александра Невского, иже над безбожными немцы победу показавшего, и хвалам достойного великого государя Дмитрея, иже за Доном над безбожными агаряны велику победу показавшаго, даже и до мстителя неправдам, деда нашего, великого государя Иванна, и в закосненных прародительствиях земля обретателя, блаженные памяти отца нашего, великого государя Василия, даже доиде и до нас, смиренных, скипетродержания Руского царствия».

Вот это скромное «до нас, смиренных, скипетродержания российского царства» — замечательная конструкция, когда Иван Грозный показывает, кто он есть на этой земле и как ему сложно разговаривать с этими крестопреступниками, в том числе с князем Андреем Михайловичем Курбским со товарищи. Конечно, это письмо тоже рассчитано на вечность.

Это начало письма, довольно длинное, но Грозный не выдерживает этой стилистики, этой коммуникативной стратегии. Он переходит к очень интересному абзацу, переходит нескоро, но именно этот абзац, с моей точки зрения, является ключевым. Он говорит, как должно вести себя Андрею Курбскому. Чего ждет от него Иван Грозный и как быть в этой ситуации. Вот этот абзац я прочту:

«Ты же ради тела погубил душу, презрел нетленную славу ради быстротекущей и, на человека разъярившись, против Бога восстал. Пойми же, несчастный, с какой высоты в какую пропасть ты низвергся душой и телом! Сбылись на тебе пророческие слова: “Кто думает, что он имеет, всего лишится”».

Да, это очень актуальная в нашей современной жизни фраза.

«В том ли твое благочестие, что ты погубил себя из-за своего себялюбия, а не ради бога? Могут же догадаться находящиеся возле тебя и способные к размышлению, что в тебе злобесный яд: ты бежал не от смерти, а ради славы в этой кратковременной и скоротекущей жизни и богатства ради. Если же ты, по твоим словам, праведен и благочестив, то почему же…»

Вот, это ключевая фраза:

«…то почему же испугался безвинно погибнуть, ибо это не смерть, а воздаяние? В конце концов все равно умрешь. Если же ты убоялся смертного приговора по навету, поверив злодейской лжи твоих друзей, слуг сатаны, то это и есть явный ваш изменнический умысел, как это бывало в прошлом, так и есть ныне».

То есть у боярства уже есть умысел.

«Почему же ты презрел слова апостола Павла, который вещал: “Всякая душа да повинуется владыке, власть имеющему; нет власти, кроме как от бога: тот, кто противит власти, противится божьему повелению”».

Пропущу кусок, и после очередной цитаты апостола Павла Грозный этот абзац заключает:

«Но это уж воля господня, если придется пострадать, творя добро. Если же ты праведен и благочестив, почему не пожелал от меня, строптивого владыки, пострадать и заслужить венец вечной жизни. Но ради преходящей славы, из-за себялюбия, во имя радостей мира сего».

Вот это, пожалуй, ключевая фраза. Я думаю, что ключевая фраза всей переписки. Если ты был благочестив, то здесь останься и прими все, что будет, даже если я, самодур, сделаю что-то неправильно. Дальше еще обвинения, но кусочек очень даже любопытный. Грозный приводит Курбскому пример правильного поведения раба, как пишет Грозный, а именно слуги Курбского Васьки Шибанова, которого, по легенде, Курбский отправил с первым письмом Грозному. О Шибанове я скажу чуть позже:

«Как же ты не стыдишься раба своего Васьки Шибанова? Он ведь сохранил свое благочестие, перед царем и пред всем народом стоял, не отрекся от крестного целования тебе, прославляя тебя всячески и взываясь за тебя умереть. Ты же не захотел сравняться с ним в благочестии: из-за одного какого-то незначительного гневного слова погубил не только свою душу, но и душу своих предков, ибо по Божьему изволению Бог отдал их души под власть нашему деду, великому государю, и они, отдав свои души, служили до своей смерти и завещали вам, своим детям, служить детям и внукам нашего деда. А ты все это забыл, собачьей изменой нарушив крестное целование, присоединился к врагу христианства; и к тому же еще, не сознавая собственного злодейства, нелепости говоришь этими неумными словами, словно в небо швыряя камни, не стыдясь благочестия своего раба и не желая поступить, подобно ему, перед своим господином».

А если же в непомерной гордости и зазнайстве думаешь о себе, что мудр и что всю вселенную можешь поучать, пишешь в чужие земли чужим слугам, как бы воспитывая их и наставляя, то здесь над этим смеются и поносят тебя за это.

Ну и еще фрагмент, просто чтобы понять, как меняется стиль Ивана Грозного в процессе этого первого письма. От высокого штиля, официального, как теперь бы сказали, публицистического стиля он переходит к ругани, равной той, которую мы сегодня можем прочитать в социальных сетях или блогосфере:

«Что ты, собака, совершив такое злодейство, пишешь и жалуешься! Чему подобен твой совет, смердящий хуже кала? Или, по-твоему, праведно поступили твои злобесные единомышленники, сбросившие монашескую одежду и воюющие против христиан? Или готовитесь ответить, что это было насильственное пострижение? Но не так это, не так!»

Действительно — стиль, уже нам знакомый по сегодняшнему письменному русскому.

Теперь несколько слов в сторону, просто чтобы понять, как это вошло в русскую культуру. Процитирую фрагмент стихотворного произведения, можно считать это поэмой, на самом деле это большое стихотворение Алексея Константиновича Толстого. Оно так и называется «Василий Шибанов»:

«Князь Курбский от царского гнева бежал,
С ним Васька Шибанов, стремянный.
Дороден был князь. Конь измученный пал.
Как быть среди ночи туманной?
Но рабскую верность Шибанов храня,
Свого отдает воеводе коня:
“Скачи, князь, до вражьего стану,
Авось я пешой не отстану”.

И князь доскакал. Под литовским шатром
Опальный сидит воевода,
Стоят в изумленье литовцы кругом,
Без шапок толпятся у входа,
Всяк русскому витязю честь воздает;
Недаром дивится литовский народ,
И ходят их головы кругом:
“Князь Курбский нам сделался другом”.

Но князя не радует новая честь,
Исполнен он желчи и злобы;
Готовится Курбский царю перечесть
Души оскорбленной зазнобы:
“Что долго в себе я таю и ношу,
То все я пространно к царю напишу,
Скажу напрямик, без изгиба,
За все его ласки спасибо”.

И пишет боярин всю ночь напролет,
Перо его местию дышит,
Прочтет, улыбнется, и снова прочтет,
И снова без отдыха пишет,
И злыми словами язвит он царя,
И вот уж, когда занялася заря,
Поспело ему на отраду
Послание, полное яду.

Но кто ж дерзновенные князя слова
Отвезть Иоанну возьмется?
Кому не люба на плечах голова,
Чье сердце в груди не сожмется?
Невольно сомненья на князя нашли…
Вдруг входит Шибанов в поту и в пыли».

(То есть он только что дошел.)

«Князь, служба моя не нужна ли?
Вишь, наши меня не догнали!»

(То есть живой.)

«И в радости князь посылает раба,
Торопит его в нетерпенье:
“Ты телом здоров, и душа не слаба,
А вот и рубли в награжденье!”
Шибанов в ответ господину: “Добро!
Тебе здесь нужнее твое серебро,
А я передам и за муки
Письмо твое в царские руки”».

Действительно, тот за муки передал, был закован, его пытали. И вот последние две строфы уже о его смерти. Это слова Шибанова:

«“О князь, ты, который предать меня мог
За сладостный миг укоризны,
О князь, я молю, да простит тебе Бог
Измену твою пред отчизной!
Услышь меня, Боже, в предсмертный мой час,
Язык мой немеет, и взор мой угас,
Но в сердце любовь и прощенье,
Помилуй мои прегрешенья!

Услышь меня, Боже, в предсмертный мой час,
Прости моего господина!
Язык мой немеет, и взор мой угас,
Но слово мое все едино:
За грозного, Боже, царя я молюсь,
За нашу святую, великую Русь,
И твердо жду смерти желанной!”
Так умер Шибанов, стремянный».

Вот образец поведения, который, по сути, Грозный предлагает и самому Курбскому. Дальнейшая переписка, честно говоря, не столь интересна. Первые два письма наиболее интересны. Причем ответ Курбского даже не попал к Грозному сразу, а потерялся в пути. В частности, Курбский в своем третьем послании замечательным образом критикует доставку почты в России и закрытость российского государства. Но я думаю, времени на это уже нет, хотя это довольно любопытная критика.

Нам надо сказать, что последнее письмо Курбского, третье, довольно сильно отличается от предыдущих. Так, я бы хотел все-таки один абзац прочесть из второго письма. Итак, первый абзац, даже только его начало. Как Курбский отвечает на это огромное письмо Грозного:

«Широковещательное и многошумное послание твое получил, и понял, и уразумел, что оно от неукротимого гнева с ядовитыми словами изрыгнуто, таковое бы не только царю, столь великому и во вселенной прославленному, но и простому бедному воину не подобало, а особенно потому, что из многих священных книг нахватано, как видно, со многой яростью и злобой, не строчками и не стихами, как это в обычае людей искусных и ученых, когда случается им кому-либо писать, в кратких словах излагая важные мысли, а сверх меры многословно и пустозвонно, целыми книгами, паремиями, целыми посланиями! Тут же и о постелях, и о шубейках, и иное многое — поистине слово вздорных баб россказни, и так все невежественно, что не только ученым и знающим мужам, но и простым и детям на удивление и на осмеяние, а тем более посылать в чужую землю, где встречаются и люди, знающие не только грамматику и риторику, но и диалектику и философию».

Замечательный ответ, но, если по сути, издевательство над слогом и теми же самыми коммуникативными стратегиями. И последнее письмо Курбского, которое разительно отличается от всего предыдущего диспута. Наболело даже в названии. Впервые Курбский использует стандартный прием вежливости, практикуемый на Руси, но совершенно нехарактерный для этой переписки.

«Третье послание Курбского Ивану Грозному. Ответ царю Великому Московскому на его второе послание от убогого Андрея Курбского, князя Ковельского».

«Убогий» — это самопринижение, это такой стандартный прием вежливости, но тем не менее Курбский здесь себя не принижал до этого. И дальше начало этого письма, чтобы показать, как изменилось мироощущение Курбского:

«В скитаниях пребывая и в бедности, тобой изгнанный, титул твой великий и пространный не привожу, так как не подобает ничтожным делать этого тебе, великому царю, а лишь в обращении царей к царям приличествует употреблять такие именования с пространнейшими продолжениями».

Вы видите, что Курбский не могу сказать что сломлен, но тем не менее ощущение жизни на чужбине, назовем это эмиграцией, резко изменилось. Дальше он оправдывается по пунктам: отвечает Ивану Грозному, как тот неправ, и прочту опять только кусочек последний, когда, в общем, почти заканчивается пикировка, заканчивается часть оправдания и Курбский пишет следующую фразу, запуская последний аргумент:

«А если же в непомерной гордости и зазнайстве думаешь о себе, что мудр и что всю вселенную можешь поучать, пишешь в чужие земли чужим слугам, как бы воспитывая их и наставляя, то здесь над этим смеются и поносят тебя за это».

Вот это замечательный аргумент, который сегодня очень активно используется, так сказать, противоположными сторонами диалога. Заметьте, Грозный общение с иностранцами, не любое, а участие в войнах, естественно, рассматривает как измену и как предательство его, Грозного, и страны в целом. А Курбский в одном из последних аргументов говорит о том, что там-то, у себя, ты это можешь позволить, но здесь, за границей, над тобой все смеются.

Это, мне кажется, если укоротить еще немножко и расписать в Твиттере, будет абсолютно современный диалог, абсолютно современный интернет-конфликт, который мы можем наблюдать, к счастью, сохранившийся, я думаю, корреспонденты прекрасно понимали, что все это сохранится в веках.

Ну и закончу, может быть, немножко еще в сторону и литературно словами, про что эта история. Не коммуникация, о которой я пытался говорить, а вся история. И здесь я процитирую знаменитый рассказ Хорхе Луиса Борхеса «Четыре цикла» в переводе Бориса Дубина, но процитирую не целиком, а ключевые фразы.

«Историй всего четыре. Одна самая старая об укрепленном городе, который штурмуют и обороняют герои...» (пропускаю)

«Вторая, связанная с первой, — о возвращении. Об Улиссе…»

«Третья история — о поиске. Можно считать ее вариантом предыдущей. Это Ясон…»

«Последняя история — о самоубийстве бога».

И самый конец. «Историй всего четыре. И сколько бы времени нам ни осталось, мы будем пересказывать их — в том или ином виде».

Ну, то ли Борхес ошибся, то ли эта история особая, во всяком случае, кажется, что она прямо не вписывается ни в одну из названных Борхесом схем. Но попробую притянуть ее к одному из типов, немножко надавив на нашу сентиментальность. Мне кажется, что вся эта история — о возвращении, что через переписку Курбский, но и не только он, а, как мы видим, и другие эмигранты пытаются вернуться, и диалог с царем нужен именно как дорожка, которая возвращает их. Мы видим путь, который прошел Курбский: от брани к некоторому даже приниженному состоянию с опорой на западные, как можно сказать, авторитеты. Но это, по существу, путь домой. Печальный путь, потому что история так и не рассудила, кто из них прав. То есть Грозный, по-видимому, не прав в любом случае, но и Курбский не идеал. Но дело не в том, кто прав, кто виноват, а в том, что возвращение домой происходит через слово, через разговор с царем. Иногда, как мы видим в случае с Березовским, через разговор после смерти.

Зритель: У меня есть вопрос, он не по Курбскому, я просто давно хотел его вам задать. Насколько вы допускаете игру внутри текста, когда делаете определенные утверждения? Роль игр, в которые дети перестали играть, невозможность игры в менеджера, в коучера. Или беспредел, за которым следует криминализация общества, а не, предположим, освобождение его. Вот здесь вы допускаете дискуссию или все-таки достаточно жестко ее отрицаете?

Максим Кронгауз: Вы ко мне прямо как к демиургу, допускаю ли я дискуссию в этом мире или отрицаю. Она либо есть, либо ее нет, она может мне нравиться, не нравиться, но я думаю, что она есть, и, собственно, в последней книжке, вышедшей сравнительно недавно, пару месяцев назад, я пишу об интернете как о полигоне для языковых игр и языковой коммуникации. И поэтому мне кажется, что она присутствует в нашей жизни не меньше, чем раньше.

Что же касается ролевых игр детей, то я писал не об этом. Дети продолжают играть в ролевые игры, я просто писал о том, как трудно играть в коучера или менеджера и как просто было играть в пожарного или врача. Потому что налицо некоторые материальные признаки профессии, а сегодня они неуловимы, это функция. Но, конечно, дети играют в мам и пап и находят какие-то другие, более материальные вещи и роли, в которые можно играть. Нет, это, безусловно, есть, и игры в языке, игры в коммуникации стало очень много. Настолько много, что ее не всегда можно отличить от не-игры. В частности, если это интернет, то не всегда можно отличить игровую неграмотность от неграмотности настоящей. Перед тобой неграмотный человек или он играет это? Не всегда можно отличить игровое оскорбление от настоящего оскорбления.

Так что игры очень много, и, кстати, если мы говорим о диалоге, сейчас чуть-чуть вернусь к диалогу с царем. Вот очень интересный возникал косвенный диалог после Болотной. Если вы посмотрите лозунги, с которыми выходили на первых митингах люди, то огромное количество прямых обращений к президенту. И Путин косвенно тоже вступал в диалог на Прямой линии: про бандерлогов — мы помним это.

Очень интересно, что это был не прямой, а косвенный диалог, потому что прямого обмена репликами не было, но стремление было и собеседники были, каждый косится в другую сторону и что-то говорит. В некотором смысле этот диалог был тоже игровой, потому что даже сравнение с бандерлогами со стороны Путина или вся игровая стихия, захватившая первые митинги протеста, конечно, демонстрирует, что игра в нашей жизни присутствует в большой степени.

Спасибо.

Понравился материал? Помоги сайту!