Звери и люди

Иногда видишь, как бежит в надвигающейся темноте по середине улицы собачонка, подвывая судорожно и глухо, будто сквозь сомкнутые челюсти, и будто от кого-то спасаясь, хотя никто за ней не гонится. И покажется, что спасается она от себя самой — за край такой бездны она заглянула неосторожно или по любопытству, куда не надо заглядывать живому, и такой тайны коснулась, от которой зазнобит ее в самом теплом логове.

Георгий Владимов

В октябре 1975 года на ежегодной Международной книжной ярмарке во Франкфурте-на-Майне западногерманское русскоязычное издательство «Посев» представило только что выпущенную им новую книгу, которой суждено было стать знаковым явлением в истории российской литературы XX века.

Имя автора, обозначенное на суперобложке, умеющей читать по-русски советской и зарубежной публике было хорошо известно — Георгий Владимов. Читателям журнала «Новый мир» оно было памятно по двум опубликованным в этом издании в 1960-е годы текстам — повести «Большая руда» (1961) и роману «Три минуты молчания» (1969) ^[1]; читателям же самиздата — еще и как имя автора в течение многих лет распространявшейся нелегально повести — пронзительной до ужаса истории караульного гулаговского пса, потерявшего смысл жизни после краха концлагерной системы. Соответственно повесть имела не только название — «Верный Руслан», по имени главного ее персонажа, но и подзаголовок — «История караульной собаки». Именно она и была теперь впервые издана в виде книги заграничным «Посевом» и представлена той осенью на Франкфуртской книжной ярмарке, став крупнейшим событием не только ярмарочной суеты, но и большой политики.

* * *

История создания этой небольшой — шесть листов, меньше двухсот книжных страниц — повести довольно длинная и весьма непростая. Оказавшись на Западе, Георгий Владимов неоднократно рассказывал ее сам — и в разнообразных интервью, и на встречах с читателями. Один из наиболее подробных таких рассказов опубликован в его большом интервью, данном почти сразу же после вынужденной эмиграции в мае 1983 года энтээсовскому журналу «Посев» ^[2]. Для того чтобы освежить эту историю в памяти тех, кто со временем ее подзабыл, а также и рассказать тем, кто до сего момента вообще не имел о ней никакого понятия, но кому это интересно, я приведу обширные фрагменты из данного материала — как в виде прямых цитат, так и в виде опосредованного пересказа.

Но, прежде чем говорить об истории написания и публикации «Верного Руслана», необходимо хотя бы вкратце остановиться на том, про что эта повесть. Точнее, не про что, но — для чего, с какой целью она вообще была Георгием Владимовым написана, какой general message в себе содержит и как должна воздействовать на своего читателя. Без этого история будет не просто неполна — ее не будет вовсе.

Сюжет «Верного Руслана» общеизвестен, и никакой надобности ни в пересказе, ни в напоминании отдельных линий повести я не вижу. Послание же его к читателю состоит в том, что любой человек, равно как и зверь, и вообще любая живая тварь, согласившаяся горбатиться на людобойскую Систему (у Владимова это — Служба, с прописной), обречены на озверение. И без разницы, на скольких лапах тварь эта передвигается — на двух, как Хозяин, или на четырех, как Руслан. А если человек превращается в зверя, чего ожидать от зверя, оказавшегося в подчинении такого человека?

Когда же Система (она же Служба) начинает рушиться, те, кто ей служит, кто вертится винтиками-шестеренками в ее заржавленных колесах и прочих механизмах, становятся ей не нужны. И они — выбрасываются. Равнодушно и безжалостно. На помойку.

Главное преступление захвативших власть в России в 1917 году большевиков — не создание невиданной в мировой истории тоталитарной тирании, не уничтожение десятков миллионов людей в голодоморах, ГУЛАГах и в мировых войнах. Главное их преступление — расчеловечивание. Других, еще бóльших, миллионов. Оказавшихся, на свою беду, заложниками этой банды и превращенных ею — методично и целенаправленно — из людей в нелюдей.

Вот об этом и повесть Георгия Владимова. Вот поэтому и не могла она быть опубликована на родине автора, в СССР, пока не ослабел режим, для которого все его подданные — лишь винтики и шестеренки и ничего больше.

* * *

В первом издании «Верного Руслана» авторская датировка обозначена так: «1963—1965, 1974». Это означает, что у повести имелась не одна, а по меньшей мере две редакции: первая — середины 1960-х годов, когда она, собственно, и была написана, и вторая — окончательная — почти десять лет спустя, в середине 1970-х.

В действительности же редакций было не две, а три. Во всяком случае, по утверждению Георгия Владимова, «Верный Руслан» писался трижды:

«В первый раз — в 1963 году, когда я увидел, что не только ворота лагерей пооткрывались, но открылись ворота для лагерной темы, и в них протиснулся “Иван Денисович” (имеется в виду «Один день Ивана Денисовича». — П.М.). К слову сказать, для меня эта повесть не была сенсацией, еще в 1956—1957 годах к нам, в отдел прозы “Нового мира”, приносил свои лагерные очерки Алексей Костерин, приходил с “Колымскими рассказами” Варлам Тихонович Шаламов; мы читали, ужасались и восхищались — но что могли тогда поделать?» ^[3]

Владимова лагерная тема привлекала. К тому имелись самые непосредственные обстоятельства его личной биографии: у начинающего писателя в концлагере сидела мать, он в юности навещал ее там, а затем, после того как она вышла, слушал ее рассказы о времени, проведенном в ГУЛАГе. Сам он, будучи «членом семьи изменника Родины», никак не мог чувствовать себя в безопасности и был готов к тому, что и его самого когда-нибудь арестуют и посадят. Этот страх отступил только после того, как на рассвете 6 марта 1953 года из уличных рупоров-«матюгальников» на улицы советских городов полился Шопен.

Тема Владимова занимала, но как к ней подступиться, чтобы не стать эпигоном Солженицына или Шаламова — людей, в отличие от него, так и не посаженного, имевших собственный концлагерный опыт, дававший им право «свое мнение иметь», — он не знал. Пока однажды не помог все тот же Его Величество Случай.

Из командировки в Темиртау вернулся очеркист Н. Мельников, публиковавшийся в «Новом мире», и рассказал сотрудникам редакции страшную историю — о брошенных в недавно закрытых там лагерях караульных собаках. Собаки эти, оставленные их прежними хозяевами — гулаговскими вертухаями на произвол судьбы, были обречены на голодную смерть, но не потому, что не могли прокормиться где-то за пределами бывшей зоны, а потому, что строгая выучка не позволяла им брать пищу ни от кого иного, кроме как от своего хозяина. Поэтому, рассказывал Мельников, они настолько отощали, что напоминают ходячие скелеты, но все равно ни от кого незнакомого никакой еды не берут и даже с земли ничего не подбирают, а когда видят идущую по дороге какую-то людскую колонну — рабочих, не заключенных, а то и вовсе первомайскую или еще какую демонстрацию, — немедленно пристраиваются по обеим ее сторонам и каждого выходящего из колонны человека со злобным рычанием пытаются загнать обратно в строй — на положенное ему, по их собачьему разумению, место. То есть — из последних сил блюдут привычную им с рождения вертухайскую службу.

И Владимов тут же понял — вот он, его герой. Не человек — пес! А как только понял, вскоре принялся за работу:

«Довольно быстро я написал рассказ страниц на шестьдесят, в духе веселой сатиры на сталинского вохровца, который все еще служит “в душе” с собачьей верностью, снес этот рассказ в “Новый мир”, показал Твардовскому. Решили было печатать, но при этом Александр Трифонович высказал мне и свое неудовольствие. То есть он вполне готов был этот рассказ “тиснуть”, как он выразился, но, по его мнению, автор слишком увлекся сатирой и сделал из собаки полицейское дерьмо, тогда как тут чувствуется трагедия, чувствуются большие, но — увы! — не раскрытые возможности сюжета. Короче, я эту собаку, ввиду излишнего антропоморфизма, “не разыграл”, и, может быть, стоило бы еще подумать над вещью, “особачить” ее» ^[4].

Делать было нечего. Владимов забрал рукопись и отправился думать о том, как ее получше разыграть и особачить. Но пока она лежала в редакции, новомирские машинистки, имевшие помимо основной работы еще и многочисленные приработки на стороне и не чуждые стремительно в ту пору набиравшего популярность самиздата, понаделали с нее копий и запустили их в этот самый самиздат — только сняли с текста имя автора, чтобы не подводить его под возможные последствия. И повесть Владимова — первая ее редакция — зажила своей собственной, от автора уже никак не зависящей, жизнью.

Какое-то время ее авторство приписывали Солженицыну, потом она превратилась в безымянный — де-факто фольклорный, народный, лагерный — сюжет, изустную легенду, передаваемую от читателя к читателю, причем истинному автору «Руслана» время от времени приходилось узнавать, кто именно на самом деле написал — точнее, записал, поскольку она подавалась именно как легенда, — эту историю. Это Владимова изрядно забавляло, хотя, насчитав дюжину таких «подлинных авторов», в какой-то момент он ощутил себя тринадцатым — и понял, что с этим надо что-то делать. И принялся за новую редакцию. Однако, пока он над ней трудился, в стране стали происходить не самые обнадеживающие в смысле возможной публикации перемены: в результате осуществленного в октябре 1964 года дворцового переворота в Кремле был свергнут Никита Хрущев, а новое руководство СССР во главе с Леонидом Брежневым почти сразу же принялось сворачивать и без того куцую кампанию по десталинизации советского общества. И когда в 1965 году Владимов принес в «Новый мир» вторую редакцию «Верного Руслана», там лишь руками развели: поздно.

Столкнувшись с отказом не по эстетическим, но по политическим — то есть ни с какого бока не преодолимым — препонам, Владимов рукопись забрал и положил — по его собственным словам — «теперь уж в самый дальний угол стола, без надежды когда-нибудь к ней вернуться» ^[5]. Однако вернулся. И вот при каких обстоятельствах:

«В начале 1970-х годов у меня возникла переписка с одним из работников “Посева”, возникла случайно и на случайную тему, < … > я к этому отнесся < … > спокойно, поскольку состояние духа было безнадежное после разгрома “Нового мира” и когда уже кое-кто из моих друзей выехал в эмиграцию. Спокойно я встретил и предложение опубликовать “Руслана”, однако решил все же перечитать — что же я такое написал в 1965 году? Годы прошли, и я имел претензии к своему тексту, поэтому переписал его с начала до конца, а дату намеренно поставил прежнюю — не в целях безопасности, а чтобы себя самого вернуть в то настроение, которое нами тогда, в 1963—1965 годах, владело. С иным настроением над этой вещью работать было нельзя, ведь у меня описывается, что лагеря закрываются, что наступил конец страшной эпохи — а она продолжается, опять набирает силу» ^[6].

Так получился третий, окончательный вариант «Верного Руслана», который и был нелегально переправлен Владимовым из Москвы в Западную Германию, во Франкфурт-на-Майне, где базировалась штаб-квартира НТС и находились полиграфические предприятия этой антисоветской организации. После чего его повесть о караульной собаке довольно быстро была энтээсовцами опубликована — сначала в их литературном журнале «Грани», вышедшем летом 1975 года, а затем и в виде книги — в том же году осенью ^[7].

* * *

Подобное поведение члена Союза писателей СССР — а таковым Георгий Владимов являлся с 1961 года — не могло не остаться незамеченным руководством этой формально творческой, фактически же — фискально-полицейской организации. О том, как союзписательские начальники отнеслись к публикации им своего произведения в антисоветском эмигрантском издательстве, восемь лет спустя писатель рассказывал следующее:

«Публикация на Западе < … > не проходит для советского писателя без последствий. Его вызывают на беседу, от него хотят услышать, что он утратил контроль над рукописью и не знает, как она попала в “Посев” или в “ИМКА-Пресс”, а когда он эти желанные слова произносит, ему предлагают: “Вот и напишите об этом в ‘Литературную газету’, дайте достойный отпор этим бешеным собакам!”

< … > Каяться мне не предлагали: может быть, знали, что я на это не пойду, а может быть, хватило ума сообразить, что ведь у меня ничего нельзя отнять — ни заграничных поездок, ни пьесу выбросить из репертуара, ни роман из плана издания — поскольку его и так уже семь лет не издавали. Мне, напротив, предложили срочно его издать. И цену назначили небольшую и вполне пристойную — интервью в “Литературной газете”. Вы, говорят, попросту объявите советскому читателю, что вы живы, не покинули страну и не намерены покидать, выскажите свои мысли… одним словом, вернитесь в советскую литературу» ^[8].

Владимов предложенные ему правила игры принял. Публикация — не интервью, а беседа между писателем Владимовым и литературным критиком Кузнецовым, в которой то, что Георгий Николаевич отвечал на задаваемые бойким Феликсом Феодосьевичем вопросы, мгновенно переводилось собеседником на «добрый советский жаргон» ^[9], — состоялась, как и было сказано, в «Литературной газете» ^[10]. Это открыло для Владимова возможность увидеть изданным в виде книги свой первый роман «Три минуты молчания», впервые опубликованный в журнале «Новый мир» еще в 1969 году и с тех пор подвергавшийся в СССР тотальному замалчиванию. Хотя и это, как считал писатель, произошло едва ли не вследствие начальственного недосмотра:

«И впрямь чем-то обнадеживающим повеяло: вдруг тот самый Альберт Беляев из Отдела культуры ЦК, который травил мою книгу и требовал от автора коренной переработки, завертелся и стал нажимать на директора “Современника”, чтобы побыстрее, побыстрее выпускал. Но все доброе — случайно у нас и ненадолго. Волею судеб это интервью в “Литгазете” < … > оказалось моим последним выступлением в советской литературе, да книга еще успела выскочить, злосчастные “Три минуты” ^[11], о которых уже ни строчки в печати не появилось» ^[12].

После этого Георгию Владимову ничего больше не оставалось, как валить. Сначала из Союза совписателей, затем — и из Советского Союза. Первое решение, принятое в октябре 1977 года, было сугубо добровольным, второе — пользуясь совково-гэбистской феней — добровольно-принудительным. От первого до второго прошел долгий путь в пять с половиной лет. За эти годы Владимов стал правозащитником; столкнувшись с кампанией преследований со стороны советской тайной полиции, написал знаменитый рассказ «Не обращайте вниманья, маэстро»; подвергался обыскам и угрозам расправы; наконец, когда чаша терпения лубянских начальничков переполнилась, был поставлен ими перед категорическим императивом: «Или вы поедете на Запад — или вы поедете на Восток. Но уже за наш счет».

* * *

Но все это случилось много позже. Пока же, в 1975-м, на Франкфуртской книжной ярмарке книга Георгия Владимова оказалась в центре внимания западных книгоиздателей, занимающихся выпуском советской литературы в переводах на языки представляемых ими стран. Такая ситуация случилась в четвертый раз со времен «Доктора Живаго», а Владимов стал четвертым — после Солженицына с его «Архипелагом», Максимова с «Семью днями творенья» и Войновича с «Чонкиным» — формально советским писателем, кто, продолжая пребывать в СССР, не побоялся открыто публиковаться за его пределами. При этом владимовские издатели заранее подсуетились, переведя «Верного Руслана» на основные мировые языки и разослав текст по наиболее престижным европейским издательствам — поскольку Владимов предоставил им такое право, то есть помимо собственно издательских наделил также и полномочиями своих литературных агентов. А также дал согласие на публикацию «Руслана» не только на русском, но и в переводах на любые иностранные языки, буде кто где его сочинением заинтересуется. Будущее показало, что делать это ему ни в коем разе не следовало, но кто из нас обладает умением заглядывать в будущее, чтобы за много лет до того, как оно наступит, точно просчитывать все возможные отрицательные последствия от того или иного принимаемого здесь и сейчас решения…

* * *

Первое русское издание «Верного Руслана» было выпущено «Посевом» в 1975 году — в двух форматах, обычном и карманном, — и трижды затем переиздавалось: в 1976-м, 1978-м и 1981-м. Совокупный тираж остался тайной за семью замками. «Посев» на своих книгах тиражей не указывал никогда, а то, что руководство издательства сообщало своим проживающим в Советском Союзе авторам, могло соответствовать действительности, а могло и не соответствовать: поди проверь, если ты сидишь где-нибудь в Митине или Жулебине, а издатели твои — в Зоссенхайме. А Зоссенхайм этот — во Франкфурте-на-Майне, и до него — три госграницы, охраняемые солдатиками в зеленых фуражках с такими же Русланами на поводках.

На книжной ярмарке во Франкфурте, как уже говорилось, книга Владимова была представлена сразу в двух видах — по-русски и по-немецки. Немецкое издание, получившее высокие оценки критики в Западной Германии, привлекло к себе внимание издателей других европейских стран. Обладая правом на продажу копирайта на переводы, энтээсовские начальники весьма неплохо на Владимове заработали — и, как следствие, прониклись к своему новому автору еще большей симпатией в расчете на будущие барыши. Повесть же о караульной собаке по кличке Руслан с этого момента начала триумфальное шествие по миру в переводах на все основные мировые языки. В течение последующих десяти лет (1975—1984) она была опубликована:
на английском — в 1979-м, в Великобритании и в США, не менее чем тремя изданиями — в переводе Майкла Гленни;
на французском — в 1978-м — в переводе Франсуаз Корнилло;
на немецком — в 1975-м, 1978-м и 1984-м, тремя изданиями — в переводе Татьяны Фрикхингер-Гараниной;
на нидерландском — в 1980-м и 1985-м, двумя изданиями — в переводе Казимира Цыбульски.

Кроме того, были еще издания на испанском и итальянском, на датском, норвежском и шведском, на греческом и на иврите. И даже на польском — в 1983-м, во время «ярузельско-польской войны», правда, не в самой Польше, а в лондонском эмигрантском польском издательстве — в переводе знаменитого русиста Анджея Дравича. А уж с лондонской книги, нелегально засылавшейся в метрополию, польские печатники штамповали в своих подпольных типографиях сотни и тысячи новых копий. Которые, проделывая путь в обратную сторону — с Востока на Запад, случалось, достигали автора. И, насколько известно, нелегальными этими польскими изданиями «Верного Руслана» автор гордился особенно.

* * *

Как правило, после выхода из печати какого-либо нового заметного произведения на его появление начинают реагировать те, кого принято именовать литературными критиками. То есть профессиональные читатели, обладающие способностью, ознакомившись с тем или иным текстом, не только ответить на вопрос приятеля: «Ну, и как тебе это?» — односложным «супер» или же «говно», как это делает читательская масса, но и эту свою оценку как-то обосновать. И не просто обосновать, но — со значением, претендующим на обладание некой сакральной истиной. А потому и самонадеянно полагающие, что имеют право этими своими, сплошь и рядом совершенно вздорными, соображениями делиться с окружающими, причем не просто так, а за деньги.

С критикой в русском зарубежье в середине 1970-х дело обстояло плоховато, и весьма. Поскольку подавляющее большинство умеющих ставить правильные слова в правильном порядке, дорвавшись до возможности без оглядки на коммунистическую цензуру публиковать все, что только в голову взбредет, стремились сами стать не читателями, но писателями. Тем важнее были немногочисленные случаи, когда в роли рецензентов выступали литераторы первого эмигрантского ряда, чьи мнения и оценки умеющей читать публикой если и не разделялись, то хотя бы удостаивались внимания. К числу таких принадлежал знаменитый двуликий Янус эмиграции — литератор-эссеист и публицист Андрей Синявский, известный также под псевдонимом Абрам Терц. Под которым в основном и сочинял свои гротескно-ирреальные истории, определяемые самим автором как произведения фантастического реализма, читателями же его — заинтересованными по службе — как «злостная клевета и провокационные измышления на советский государственный и общественный строй», по обвинению в коих он и угодил в 1965 году сначала на лубянские нары, а затем в мордовские концлагеря для «особо опасных государственных преступников».

Покинув гостеприимные лагерные бараки внутри малой зоны, а затем оставив за спиной и полосатые столбы, обозначающие периметр зоны большой, Абрам Терц обосновался в пригороде Парижа — городке Фонтене-о-Роз и развил бурную литературную деятельность в только что созданном журнале «Континент», одним из сооснователей коего он, собственно, и являлся. После публикации повести о верном Руслане в энтээсовском журнале «Грани», а затем и выхода ее книгой в «Посеве» Терц написал и опубликовал в «Континенте» эссе под названием «Люди и звери» ^[13].

В самом начале высказав уверенность в том, что «русские лагеря еще породят и уже породили словесность удивительную в мире, от которой не скроетесь, не убежите, доколе и вы живете, и все мы с вами живем в двадцатом веке — за проволокой», Синявский-Терц предупредил:

«Попытки забыть, отвязаться, списать на Сталина — хватит, надоело, устали, ну были ошибки и все вышли, не наша вина, партия признала — это тягостное молчание, длящееся над убиенными душами, заведомо неповинными, аукнется и еще как аукнется...» ^[14]

Далее, произведя на тридцати журнальных страницах детальнейший разбор содержания владимовской повести — всех ее типажей и характеров, персонажей двуногих и четырехлапых, всех ее внутренних и внешних сюжетных линий, ответвлений и того, что принято именовать термином general message («основной посыл»), — критик обозначил небольшую эту повесть как явление выдающееся. И, поздравив автора с вхождением в мир большой литературы, подвел черту:

«Мне не известно, какое миросозерцание исповедует Г. Владимов как человек и писатель, что, впрочем, не так уже важно, когда мы имеем дело непосредственно с текстом, говорящим порою больше, чем намеревался сказать автор. Но чтение его повести, проникнутой понимающим состраданием не только к гонимым, но и к гонителям, невольно навлекает на память вечные заповеди, которые далеко не всегда дано человеку исполнить, но Богу — дано...» ^[15]

По моему субъективному мнению, этот текст стал лучшим анализом повести Георгия Владимова из всех, когда-либо вышедших из-под пера литературно-критического сословия — что в русском зарубежье, что в собственно метрополии.

* * *

Известность Георгия Владимова как одного из наиболее значительных русских писателей на Западе росла по мере издания повести о караульной собаке в той или иной стране. И когда 26 мая 1983 года самолет, на борту которого находились Георгий Николаевич и его жена Наталья Кузнецова, совершил посадку в аэропорту Франкфурта-на-Майне, средства массовой информации свободного мира не обошли этот факт вниманием. Они сообщили, что из Советского Союза прибыл всемирно известный писатель, чьи произведения отличаются, как было принято выражаться там, откуда он был фактически изгнан, «высоким идейно-художественным уровнем и четко выраженной гражданской позицией» — в антисоветском смысле.

Писатель ни в какую полемику с журналистами не вступал, на приветственные возгласы «добро пожаловать» реагировал сдержанно. Он лишь сообщил, что прибыл не как новый Солженицын, посаженный на самолет прямо из тюремной камеры, но как советский гражданин — читать лекции студентам в Кельнском университете, сроком на год, а дальше видно будет.

Однако «дальше» наступило гораздо скорее, нежели Владимов мог предполагать. Через месяц после его отъезда, 1 июля 1983-го, советский правитель Юрий Андропов, люто писателя ненавидевший (особенно за последний его перед отъездом в эмиграцию опубликованный на Западе рассказ — «Не обращайте вниманья, маэстро», в котором Владимов с беспощадным сарказмом высмеял преступную сущность так называемых органов госбезопасности, долгие годы Андроповым возглавлявшихся), своим указом лишил Георгия Владимова советского гражданства «за действия, порочащие…» — и т.д.

С этого момента путь назад автору «Верного Руслана» был закрыт. Казалось, навсегда.

* * *

По условиям контракта, заключаемого «Посевом» со своими авторами, издательству причиталось 30% с каждого писательского гонорара за издания выпущенного им произведения в переводе на иностранные языки. Условия эти, воистину кабальные, мало кому из советских писателей нравились, но и выбор у них был небогатый: либо продолжать писать «в стол», не имея ни малейшей надежды на публикацию у себя на родине до тех пор, пока не кончится советская власть, — либо исходить из народной мудрости «с паршивой овцы хоть шерсти клок».

Писатель Владимир Войнович, завершив первый том своей будущей трехтомной саги «Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина», от выпуска «Чонкина» в «Посеве» в виде книги предусмотрительно уклонился. Поскольку, будучи писателем с хорошо развитым коммерческим чутьем, понимал, что за русское издание в любом эмигрантском издательстве — что в «Посеве», что в YMCA-Press — он получит максимум три копейки, и все надежды возлагал на предстоящие переводные издания. И не прогадал. Писатель же Георгий Владимов, к финансовым вопросам относившийся, по-видимому, совершенно безалаберно, подобных нюансов не просчитал и влез в посевовскую кабалу — в буквальном смысле этого выражения — по уши.

В 1986 году, рассорившись с энтээсовцами смертельно, Владимов обвинил их не только в том, что те в течение длительного времени нагло и беспардонно использовали его имя как прикрытие для вышибания финансирования из источников, близких к американским специальным организациям (читай: ЦРУ), но также и в воровстве причитающихся ему от его переводных изданий гонораров. И потом не упускал ни единого случая, чтобы не повторить выдвинутых обвинений публично, сколько бы времени с момента его непотребного увольнения с поста главного редактора журнала «Грани» ни прошло. Так, и десять лет спустя, встречаясь с читателями в американском городе Бостоне и отвечая на переданные из зала записки с вопросами, Владимов заявил:

«Что касается чисто деловых отношений с журналом “Грани” и издательством “Посев”, то вели они себя со мной очень грязно, присваивали себе мои гонорары, еще когда я жил в России и преследовался за связь с НТС. Выяснилось это поздно, когда прошло более десяти лет, а вы знаете, что срок хранения документов истекает за десять лет, о чем они меня с большой радостью и известили» ^[16].

Во время той же встречи писатель сообщил, что, поразмыслив о своей печальной судьбе в качестве главного редактора «Граней», пришел к выводу, что НТС — «организация чрезвычайно подозрительная, вредная и бывшая в использовании по борьбе с демократическим движением». После чего, посетовав на то, что из России ему «виделась совсем другая картина: какая маленькая это организация и как трогательно она сражается с Комитетом государственной безопасности и все такое» ^[17], подвел черту, вынеся трудовикам безжалостный в своей категоричности диагноз, более смахивающий на приговор:

«Приехав на Запад, я понял, что КГБ должен пылинки сдувать с этой организации, потому что она очень помогает в его делах. < … > Есть разные мнения: одно то, что если бы эта организация не существовала, то КГБ ее бы придумал, и другое мнение — что КГБ ее и придумал, то есть это филиал КГБ на Западе» ^[18].

Вот до какого состояния можно довести беспартийного российского писателя, утаивая от него авторские гонорары и лишая возможности выпускать литературный журнал.

* * *

Между тем на родине Георгия Владимова во второй половине 1980-х начали сначала медленно, а затем все быстрее и быстрее происходить благотворные перемены, о которых сам он, толкая тележку с чемоданами в аэропорту «Шереметьево» в мае 1983-го, мог только мечтать.

Прежде всего — там наконец стали публиковать прежде десятилетиями находившуюся под идеологическим запретом литературу. Сначала этот процесс касался только писателей и поэтов из числа эмигрантов-покойников, оказавшихся за пределами России еще во времена первой, белогвардейской, волны эмиграции, но довольно быстро очередь дошла и до ныне здравствующих. В их числе оказался и Владимов.

Первопубликация повести «Верный Руслан» в Советском Союзе случилась в начале 1989 года — во 2-м номере московского журнала «Знамя», выходившего в ту пору тиражом 925 000 копий. Раскрыв журнал, владельцы копий самиздатских, бережно шурша папиросными своими листочками, принялись сравнивать тексты: нет ли каких разночтений, все ли набрано в журнале так, как отстукано на пишмашинке с фотокопии первого издания или же с магнитозаписи, вопреки «гэбистскому джазу» осуществленной, — поскольку в те времена советская цензура еще вполне функционировала и без визы Главлита ни одно печатное издание в СССР в типографию не уходило. Хотя понимали, конечно, что все должно быть верно, все точно — поскольку текст этот такой, что никакими цензурными купюрами исказить его нельзя. Его можно или публиковать в полном виде — или не публиковать вовсе. Так уж он написан.

Выходу журнала с «Верным Русланом» предшествовала публикация интервью, взятого у писателя-эмигранта Владимова советской писательницей Еленой Ржевской ^[19]. Отвечая на вопросы интервьюерши — об истории написания повести, об обстоятельствах трудной ее судьбы на пути к массовому читателю, — Владимов высказал уверенность в том, что

«“Руслан” еще не состарился. Не скажу, что он обижен вниманием на Западе: не единожды он выходил на русском и других языках и продолжает издаваться. Проникал он малыми дозами и в Россию, звучал — сквозь глушилки — в эфире, но все это несравнимо с открытым, широким выходом к читателю-соотечественнику, кому и адресована была в первую очередь эта повесть» ^[20].

И как в воду глядел. Девятьсот тысяч журнального тиража разлетелись — пользуясь затертым сравнением — как горячие пирожки с собачатиной в двадцатиградусный мороз. Впрочем, в те времена это было явлением: практически ежемесячно советские читатели открывали для себя все новые и новые произведения российской и мировой изящной словесности, до того десятилетиями утаиваемые от них их же собственными правителями, считавшими, что «нашему народу энтого не надо».

Однако времена менялись, и мнение начальничков интересовало широкие народные массы все меньше и меньше.

* * *

После первой публикации «Верного Руслана» в Советском Союзе последовали отзывы отечественных литкритиков. В «Литературной газете» отметилась Алла Латынина, в «Огоньке» — Наталья Иванова, в «Новом мире» — Александр Архангельский, в «Литературном обозрении» — Лев Аннинский. Владимов, сам начинавший путь в литературу как критик, за реакцией бывших коллег по ремеслу следил с пристальным вниманием. О чем со всей очевидностью свидетельствует письмо, посланное им Льву Аннинскому 30 октября 1989 года из Германии и опубликованное адресатом — с согласия отправителя — в том же журнале «Литературное обозрение» в марте следующего года.

В письме давнему своему приятелю, разобрав по косточкам, хотя и вполне доброжелательно, его рецензию — местами сдержанно похвалив, местами тактично попеняв, — Владимов о собственном произведении высказался вполне определенно:

«“Верный Руслан”, возможно, и не великая книга, но — хорошая. Может быть, даже очень хорошая. < … > И читать ее < … > будут еще долго» ^[21].

Здесь автор, как говорится, малость поскромничал. Вернее, не малость, а весьма. Что по отношению к самому себе не только вполне логично, но и этически оправданно. Однако же по отношению к своему сочинению оправданно не вполне. Поскольку не объемами произведения в авторских листах или же книжных страницах определяется степень его великости или же не-великости, но — поднимаемой им темой, высвечиваемой проблемой, той, в конце концов, болью, со страниц его выплескивающейся, и той кровью, с них же сочащейся. (Терпеть ненавижу всякий пафос, тем паче окололитературный, но тут по-другому и не скажешь.)

Проводя линию дальше, применительно к творческому наследию Георгия Владимова можно утверждать следующее: несмотря на то что главной своей книгой писатель считал роман «Генерал и его армия», книга эта как раз хорошая, возможно, очень хорошая, но не великая. А вот повесть «Верный Руслан» — книга именно что великая. Стоящая в одном ряду — или, если угодно, на одной воображаемой «золотой полке» — с «Мастером и Маргаритой» и уже упоминавшимися «Иваном Денисовичем» и «Иваном Чонкиным», дай Бог здоровья и творческих успехов его автору. Есть и еще несколько книг, достойных того, чтобы стоять рядом с названными.

* * *

Оставалось ждать книжного издания. И оно не замедлило появиться. Летом 1989-го московское издательство «Юридическая литература» запустило «Верного Руслана» в производство. Был он отпечатан в мягкой невзрачной — серой, с пущенной через нее колючей проволокой — обложке, не на самой (осторожно выражаясь) белой бумаге, и кегль мелковат, и интерлиньяж зажатый, и поля не столь широкие, как надо бы… Но чего стоили все эти придирки по сравнению с самим фактом появления этой тоненькой книжечки в продаже! 250-тысячный тираж испарился из магазинов если и не мгновенно, то очень быстро. Ее и сейчас еще иногда можно в них обнаружить, но — только при той непременной поправке, что магазин должен быть, во-первых, букинистическим, а во-вторых, искать следует тщательно. Поскольку книжка маленькая, невзрачная, издалека не особо видная, да и вблизи не сильно заметная.

Это было издание советское первое, ставшее и последним. Жить Советскому Союзу оставалось около двух лет, и к концу его позорного существования широкие массы населения настолько разучились читать книги и так хорошо овладели искусством перепродажи турецких шмоток, что литература — и хорошая, и всякая — была вытеснена из мейнстрима их сознания на самую дальнюю обочину, какая только в оном обнаруживалась. Коммунизм стремительно заканчивался. Голод не менее стремительно надвигался. Читать книги становилось недосуг.

* * *

С тех приснопамятных времен минуло четверть века. За эти годы повесть Георгия Владимова о караульной собаке по кличке Руслан издавалась в России еще не менее девяти раз ^[22]. Поскольку повесть небольшая, издатели обычно включают ее в сборники под одну обложку с другими владимовскими сочинениями. А то и вовсе в состав каких-нибудь антологий — порою несколько странных, порою странных более чем ^[23], при первом же взгляде на оглавление которых возникает вполне естественный вопрос: и как это у человека, указанного редактором-составителем, фантазии на этакое хватило? Однако тут же приходится признавать, что люди, в том числе редакторы, бывают настолько разные, что, будучи профессионалом, анализировать чью-то дилетантскую деятельность есть занятие в высшей степени бесполезное и неблагодарное.

В 1998 году в Москве было издано собрание сочинений Георгия Владимова в четырех томах. Финансировавший этот весьма благородный почин новорусский предприниматель по фамилии Гольдман был человеком, имевшим к литературе самое непосредственное отношение: в советской жизни он работал учителем-словесником в средней школе и пропагандировал среди своих учеников творчество писателей-диссидентов. Для того чтобы выпустить собрание сочинений своего любимого писателя, предприниматель Гольдман основал собственное издательство с труднопроизносимым названием NFQ/2Print. Это издание является и по сей день самым полным и наилучшим образом подготовленным. «Верный Руслан» включен в состав первого его тома ^[24]. Выпустив владимовский четырехтомник, издательство Гольдмана самоликвидировалось, тем самым создав поистине уникальный, прежде не имеющий аналогов прецедент: ну у кого еще из российских писателей было такое ― чтобы издательство создавалось под него?! Только у Георгия Владимова и было.

Последнее по времени выхода издание «Верного Руслана» осуществлено в 2007 году в Санкт-Петербурге ^[25]. С тех пор прошло уже восемь лет. Тиражи всех прежних изданий давно распроданы, в магазинах книга встречается редко. Давно, давным-давно пора переиздать.

Правда, не так давно, в этом году, случилось весьма достойное событие: «Верный Руслан» наконец-то вышел в виде аудиокниги. И не абы какой — в смысле озвучивания текста, — но в исполнении актера Михаила Горевого. А один этот факт для всякого понимающего, что почем, является гарантией того, что надо брать, причем не раздумывая. Оценку данному изданию можно дать только одну — шесть звездочек из пяти возможных.

* * *

«Верный Руслан» был написан полвека назад. Спустя десять лет переписан. Затем опубликован. Прорывался к своим читателям через пограничные кордоны, а к слушателям — сквозь «звуковые барьеры радиовещания», как это называлось в пору детанта теми, от кого возведение оных барьеров зависело. Еще через пятнадцать лет издан там, где должен был выйти изначально, — в стране, говорящей и читающей по-русски.

Небольшая — в шесть листов — повестушка оказалась «томов иных, изрядных, тяжелей». Что и неудивительно. Поскольку так об этом — о всеобщем и тотальном озверении глазами настоящего зверя — никто еще, прежде Георгия Владимова, не писал. Да и после, насколько мне известно, попыток ни превзойти, ни просто подражать не предпринималось. И не потому, что тема стала закрытой — закрытых тем в литературе не существует, — но потому, что история, которую написал автор «Верного Руслана», была проработана «от и до», а другой такой — или хотя бы сходной — не случилось.

В самом начале истории хозяин Руслана, вологодский вертухай, намеревается своего — ставшего ему уже ненужным — пса пристрелить. Но не делает этого. Потому как передумал. Если бы пристрелил — на четвертой, например, странице, — не понадобились бы последующие сто семьдесят. Потому как не было бы самой истории. Был бы только двулапый зверь, убивший зверя четырехлапого. Который ему, двулапому и говорящему, стал более не нужен. Потому как кончилась Служба. И не осталось ему больше места в том аду, который он привык считать жизнью, поскольку никакой иной жизни не знал и не представлял, что какая-то иная бывает. И тем, кто окружал его в этом живом аду, места не осталось тоже.

Вот об этом и стоит задуматься сейчас, по прошествии сорока лет с момента первой публикации «Верного Руслана», тем, кто до сих пор считает, что возврата к описанному в этой повести прошлому быть не может, потому что — не может. Россия так устроена, что в ней ничего необратимого не бывает никогда. И актуальность этого произведения не только не померкла, но лишь усиливается и нарастает. С каждым днем.

---

^[1] Владимов Георгий. Большая руда // Новый мир. 1961. № 7; Три минуты молчания // Новый мир. 1969. №№ 7—9.

^[2] Что происходит в стране. Рассказывает Георгий Владимов // Посев (Франкфурт-на-Майне). 1983. № 8. С. 40—42.

^[3] Там же. С. 40.

^[4] Там же.

^[5] Там же. С. 41.

^[6] Там же.

^[7] Владимов Георгий. Верный Руслан. История караульной собаки // Грани (Франкфурт-на-Майне). 1975. № 96; То же. Frankfurt am Main: Possev-Verlag, 1975.

^[8] Что происходит в стране. Рассказывает Георгий Владимов // Посев. 1983. № 8. С. 41.

^[9] Там же.

^[10] См.: Диалог в прозе: Г. Владимов — Ф. Кузнецов // Литературная газета (Москва). 1976. 18 февраля.

^[11] Советское издание романа Г. Владимова «Три минуты молчания» (1976) было выпущено с цензурными купюрами — небольшими, но существенными. Издание «посевовское», 1982 года, от этого насилия было избавлено. «Версия, в полной мере авторская, предстает русскому читателю лишь здесь, под этой обложкой», — писал Г. Владимов в предисловии к этому изданию.

^[12] Что происходит в стране. Рассказывает Георгий Владимов // Посев. 1983. № 8. С. 42.

^[13] Терц Абрам. Люди и звери // Континент (Париж). 1975. № 5. С. 367—404.

^[14] Там же. С. 368.

^[15] Там же. С. 402.

^[16] Владимов Георгий. Скребущая песчинка общественной совести // Время и мы (Нью-Йорк — Москва — Иерусалим). № 133. 1996. С. 224.

^[17] Там же.

^[18] Там же.

^[19] См.: Трагедия верного Руслана. Интервью с Г. Владимовым // Московские новости. 1989. № 4. 22 января.

^[20] Цит. по: Владимов Георгий. Бремя свободы. — М.: Вагриус, 2005. С. 222.

^[21] Цит. по: Владимов Георгий. Бремя свободы. — М.: Вагриус, 2005. С. 258—259.

^[22] Совокупный тираж всех десяти книжных изданий «Верного Руслана», вышедших в 1989—2007 годах, составляет 411 000 копий.

^[23] См., например: Владимов Г. Верный Руслан. История караульной собаки // Воспоминания охотничьей собаки / Ред.-сост. Алексей Суров. — М.: Патриот, 1992. С. 111—208. (Здесь повесть Г. Владимова соседствует с произведениями Вирджинии Вульф, Франца Кафки, Израиля Меттера, Людвика Ашкенази и М. Эльберда). См. также: Владимов Г. Верный Руслан. История караульной собаки // Верный Руслан. Три повести о собаках. — Красноярск.: Гротеск, 1994. (А в этой антологии Г. Владимов угодил в одну компанию с Д. Лондоном и упомянутым И. Меттером.)

^[24] Владимов Г. Верный Руслан. История караульной собаки // Владимов Г. Собрание сочинений: В 4 т. — М.: NFQ/2Print, 1998. Т. 1. С. 235—370.

^[25] Владимов Г. Верный Руслан. — СПб.: Азбука-классика, 2007.

Понравился материал? Помоги сайту!