Андреа Пето: «Венгерское государство поддерживает сайт, где молодые женские тела выставлены на продажу папикам»

Уже на этой неделе Москву ждет симпозиум «Женщины, мужчины и дивный новый мир», который организован проектом «Общественная дипломатия. ЕС и Россия» и пройдет 23—24 марта в DI Telegraph. Кольта представляет его участников: видных академических специалистов по гендеру и практиков в этой сфере из Европы и России.

На этот раз наш собеседник — профессор Центрально-Европейского университета в Будапеште, автор пяти монографий и нескольких сотен статей Андреа Пето. Пето исследует сравнительную историю гендера, женские движения, ее интересует тема гендера и памяти. Для Кольты с Пето поговорила Анастасия Каримова.

А вот здесь вы можете прочитать разговор с другой участницей симпозиума — Аленой Поповой, активисткой, выступающей за принятие в России законов о домашнем насилии и декрете для пап.

Не забывайте регистрироваться на странице симпозиума в Facebook!

— Мы живем во времена усиления политики, отрицающей либеральные ценности. Это характерно и для Венгрии. Что это меняет в правах женщин и гендерной проблематике в целом?

— Укрепление позиций правых политиков ведет к усилению антифеминистской политики, это хорошо заметный тренд. Но надо понимать, что рамки, в которых происходят эти процессы, довольно широкие. Если судить по результатам опросов, посвященных тройному кризису 2008 года (кризису миграции, безопасности и экономики), то можно обнаружить, что ценности неолиберальной рыночной экономики и права человека вполне могут существовать в сознании людей отдельно друг от друга. Сегодня есть рыночные экономики, которые работают эффективно, обеспечивают благосостояние избранных социальных групп и в то же время отвергают правозащитный дискурс; для такой экономики права человека — слишком дорогая издержка, препятствующая процессу производства.

Поэтому многие правительства решили создать государства, которые подчеркивают ошибки и поражения предыдущей системы и предлагают взамен вполне реальную и приемлемую альтернативу — для многих, но не для всех. Эта новая система называется «нелиберальным государством», и оно переопределяет социальные ценности и роли. Создание такого государства не может произойти без борьбы, и частью этой борьбы является как раз дискурс вокруг семьи и женщин, который находится под ударом с двух сторон.

С одной стороны, неолиберализм как экономическая, социальная и ценностная система двинулся в направлении фундаментализма и установил связи с новым патриархатом (или «неолиберальным неопатриархатом», как называет это явление Беатрикс Кэмпбелл). Эта система оказалась намного более жестокой и гораздо более эффективной, чем ее предшественники. Именно внутри такой системы чувства и женское тело — не больше, чем потребительские товары: хороший пример тому — венгерский сайт знакомств Puncs.hu, существующий на государственные дотации, где молодые женские тела выставлены на продажу «папикам» (sugar daddies).

С другой стороны, мы видим антигендерные движения, которые приобретают силу по всей Европе. Их цель — это реакция на упомянутые кризисы, и в ответ эти движения подвергают сомнению репродуктивные права женщин, атакуют ценности и политику гендерного равенства, проблемы ЛГБТКИА (лесбиянки, геи, бисексуалы, трансгендеры, квиры, интерсексуалы и асексуалы. — Ред.), сексуальное просвещение, гендерные исследования как научную дисциплину и сам принцип политической корректности. Как я объясняю в статье, написанной вместе с Эстер Ковач, руководительницей программ Фонда Фридриха Эберта, и Вероникой Гжебальской, исследовательницей из Польской академии наук, сама тема гендера стала точкой консолидации, своего рода «символическим клеем».

— То есть?

— Это феномен, который можно наблюдать на трех уровнях. Прежде всего, политическое правое крыло включило в свою повестку целый ряд различных спорных вопросов под общей зонтичной конструкцией, названной «гендер». В основном эти вопросы рассматриваются как часть прогрессистской политики. «Гендерная идеология» стала маркером провала репрезентации этой политики в массах, а сопротивление этой предположительной «идеологии» стало инструментом для отказа от разных аспектов нынешнего социально-экономического порядка. Таких, например, как примат политики идентичности над вопросами экономики, влияние транснациональных институтов и мировой экономики на национальные государства, отстранение политических элит от повседневных реалий сограждан, а также социальная, культурная и политическая безопасность, которая, с точки зрения людей, ослабевает.

Демонизация «гендерной идеологии» стала центральным риторическим инструментом для тех, кто пытается определить для широкой аудитории, что теперь нужно понимать под «здравым рассудком». Вот так создается новый консенсус насчет того, что теперь следует считать за норму, за легитимное. При этом важно заметить, что эта социальная мобилизация, подразумевающая ненависть к «гендерной идеологии» и политкорректности, не только демонизирует мировоззрение оппонентов и отвергает парадигму прав человека, в течение долгого времени бывшую основой относительного политического консенсуса в Европе и Северной Америке, но и предлагает альтернативу, которая многим людям кажется вполне реалистичной и приемлемой, поскольку она фокусируется на семье, нации, религиозных ценностях и свободе слова. Эта альтернатива особенно привлекательна, потому что построена на позитивной идентификации со свободным решением каждого человека и обещает безопасное сообщество, исцеляющее от индивидуализма и отчуждения.

Наконец, борьба с «гендерной политикой» и «культурным марксизмом» позволила создать полноценные альянсы и объединить акторов, которые не обязательно были готовы консолидировать свои усилия в прошлом. К этому альянсу присоединились широкий спектр христианских церквей, ортодоксальные евреи, исламские фундаменталисты, мейнстримные консерваторы и радикальные правые партии, а в некоторых странах — даже футбольные хулиганы.

— Но ведь эти процессы происходят не только в ЕС?

— Если мы посмотрим на Турцию и Россию — на эти две так называемые нелиберальные демократии, — то мы увидим, что они все-таки отличаются от систем, которые мы видим внутри ЕС. Поэтому, с одной стороны, нормативный и нормализующий потенциал ЕС в рамках принципа мягкой силы работает в этом смысле достаточно хорошо. Но вопрос, скорее, в том, что мы понимаем под «нормализацией»: процедуры или ценности? И если речь идет о последних, то какие ценности мы конкретно имеем в виду? Тот факт, что нынешние правительства Венгрии и Польши находятся в процессе строительства новых государственных систем взамен старых, указывает все-таки на провал нормотворчества в ЕС. Именно по этой причине мы с Вероникой Гжебальской придумали термин «полипоральное государство», описывающий нелиберальные тенденции в ЕС. Полипоральные грибки появляются в тех местах, где структура дерева (или, в нашем случае, государства) повреждена; в этот момент грибковая формация начинает строить свою собственную, параллельную структуру. Эта параллельная государственная структура проявляет себя тремя способами: зеркально повторяя функции государства, подпитывая свой дискурс (основанный на источниках и идеях другого рода) и меняя ценности, управляющие обществом.

Пример такого зеркального повторения функций государства — это консервативные женские организации, чье число значительно выросло за последние пару лет. Этот рост был отчасти обусловлен созданием параллельной системы НКО, неправительственных организаций, учрежденных правительством, так называемых GONGO (government-organized non-governmental organizations), которые выдвигают скромные требования — от трудовых прав женщин до возвращения молодых матерей на рынок труда, хотя среди них есть и организации, борющиеся с семейным насилием. Последнее особенно важно у нас в Венгрии, поскольку ратификация Стамбульской конвенции (Конвенции Совета Европы о предотвращении и борьбе с насилием в отношении женщин. — Ред.) принесет Венгрии новые финансовые дотации, которые правительство планирует пустить именно в систему GONGO, для которых центральной ценностью является лояльность государству.

Вторая функция полипорального государства виднее всего в дискурсе безопасности: все эти разговоры о «Джордже Соросе», о «мигрантах» и «гендере» увеличивают чувство незащищенности, на фоне которого государство может выступать в роли спасителя нации.

Наконец, третья функция — это так называемые семейные ценности. В этой системе женщины нет вообще, она становится частью семьи, и даже само государство рассматривается как большая семья.

Таковы три фактора, которые создают иное, полипоральное, государство. До определенных пределов все государства носят паразитический характер, но полипоральное государство — это идеальная, наиболее совершенная форма паразитизма.

— Год назад вы говорили, что риторика венгерского правительства по продвижению «традиционных семейных ценностей» не подкреплена реальными действиями. Что-то с тех пор изменилось?

— Эта «традиционная семейная структура» не так уж традиционна, как можно подумать. Семейная политика внутри нелиберального государства в реальности сильно отличается от позиции христианских консерваторов. Венгерское правительство риторически заявляет о поддержке любых семей, но в практическом смысле этого не происходит. Консервативные ценности — это не больше чем фиговый лист. За этой риторикой стоит стремление к обладанию силой: экономической, социальной и символической. В этом отличие Венгрии, например, от Польши, где партия «Право и справедливость» (правящая консервативная партия Польши. — Ред.) вводит пособия для поддержки матерей (в рамках развернувшейся в Польше борьбы с абортами. — Ред.) и тем самым пытается как бы реконструировать государство всеобщего благосостояния, отмененное в рамках политики жесткой экономии. Но, если вы посмотрите на Венгрию, вы не увидите никаких попыток правительства изменить существующие репродуктивные права. Сегодня аборт более или менее свободно доступен. Возможность беспрепятственно сделать аборт была учреждена в Венгрии специальным декретом после массовых изнасилований, совершенных солдатами Красной армии в январе 1945 года, и вплоть до 1990 года он регулировался дополнительными поправками.

В нынешней Конституции Венгрии человеческая жизнь охраняется с момента зачатия. Но правительство не решается на открытую дискуссию по пересмотру старых правил, и на это есть веские причины. Количество абортов постоянно снижается, хотя противозачаточные таблетки не покрываются медицинской страховкой. Опросы показывают, что более 70% венгерских женщин готовы и хотят защищать свои репродуктивные права. На данный момент я считаю, что по этому вопросу у нас достигнут вполне приемлемый компромисс, затрагивающий все заинтересованные стороны, хотя некоторые политические силы уже начали говорить о «здоровье» женщин вместо прав женщин.

— Но правые партии и политики ведь тоже включают женскую повестку в свои программы…

— Крайне правые исходят из идеи взаимодополняемости мужчин и женщин. Эта политика идентичности основана на представлении о женщинах как о матерях, заботливая роль которых распространена на нацию как таковую. Этот сексизм в политике, конечно, не ограничивается одними правыми. Хиллари Клинтон во время своей кампании тоже выступала в качестве бабушки, и Луи Си Кей тоже говорил в своем шоу, что нам нужна заботливая «мать» в Белом доме. И он не шутил. Но роль женщин так или иначе меняется от «тыловой поддержки» к товарищам по оружию.

В этом смысле крайне правая политика присваивает достижения женского освободительного движения, не заметить которые невозможно. Но это риторика, основанная на разделении «они и мы», то есть фундаментально антидемократичная. Теперь весь вопрос в том, как прогрессивные движения будут реагировать на эти практики присвоения: эмоционально, оскорбленно, обвиняя и стыдя или все-таки попробуют понять, что позволяет правым так успешно присваивать их повестку, и попытаются вернуть ее обратно.

Риторика прогресса, концепция «новой женщины» будут присвоены антимодернистскими политическими силами, которые в своей политической мобилизации эффективно используют чувство разочарования. Если прогрессивные политики не придумают альтернативы, процесс нового «очарования» будет возглавлен правыми, создающими вокруг себя эмоциональные сообщества.

— Коснулись ли Венгрии массовые протесты или флешмобы, аналогичные #MeToo?

— Я приведу пример одного подобного флешмоба. В последние годы Венгрия стала известна благодаря «неортодоксальным» решениям старых и хорошо известных политических проблем. Например, старый вопрос о превращении женских тел в товар тоже был решен у нас довольно неортодоксально. Речь идет о том самом сайте Puncs.hu, сайте для sugar daddies.

Sugar daddy — это обычная финансовая схема, которая включает в себя богатых женатых пожилых мужчин, покупающих молодых, красивых и одиноких женщин для собственного развлечения, — неизбежный результат социального неравенства. Сама бизнес-модель коммодификации женских тел зародилась в США. Ее идеология была основана помимо других медиапродуктов на таких популярных фильмах, как «Pretty Woman» (1990), которые преподносили мечту о том, что продажа секса — это обычная профессия, а между клиентом и поставщиком возможна «настоящая любовь», предполагающая даже брак. Новшество внутри этой модели теперь заключается в том, что эта финансовая схема используется в США в том числе студентками для оплаты своих студенческих кредитов, и деньги, полученные таким образом, становятся нормированной стратегией максимизации их доходов.

Теперь эта схема, возникшая в результате обнищания государства всеобщего благосостояния и сокращения государственного финансирования в высшем образовании, достигла и пределов ЕС. Хорошо известно и задокументировано, как структурное неравенство приводит женщин из Восточной Европы не только в сферу ухода за людьми в более богатой части Европы, но и в публичные дома Цюриха или Амстердама, предоставляющие дешевый доступ к телам этих женщин определенным мужчинам. Но схема sugar daddies использует не только лазейки в правовых нормах, но и дискурс «свободы выбора», который рассматривает удовлетворение эмоциональных и физических потребностей пожилых, но богатых мужчин как «свободный выбор» женщин. В то время как во Франции и Бельгии сайты «папочек» сталкиваются с судебными исками, инициированными государственными чиновниками, в Венгрии ситуация сильно отличается.

Социальное положение женщин в Венгрии действительно ужасно, в структурном отношении женщины поставлены в неравноправные условия в политическом, экономическом и культурном смыслах. Согласно Европейскому индексу гендерного равенства, Венгрия занимает второе снизу место в рейтинге перед Грецией. Поэтому секс-бизнес процветает в Венгрии десятилетиями. Будапешт называли «Бангкоком Европы», еще после 1989 года неолиберализация создала здесь все предпосылки для процветающей секс-торговли: рыхлое регулирование, коррумпированные чиновники, нерегулируемый рынок труда и экономически уязвимые женщины... Но одним из ключевых элементов этого неофициального социального контракта была его невидимость для «нормальных и порядочных» граждан, поскольку клиенты секс-индустрии как раз относятся к этой так называемой респектабельной социальной группе.

Однако недавно в «неортодоксальной» венгерской политической культуре была пересечена консенсусная «красная» линия невидимости. Массовое недовольство вызвала рекламная кампания сайта Puncs.hu с билбордами вокруг университетов и со спонсируемыми рекламными объявлениями на Facebook. Эта реклама насмехалась над женщинами, которые все еще работают вместо того, чтобы обслуживать богатых мужчин и получать гораздо больше денег. Компания начала новый бизнес и в Румынии, где веб-сайт с папиками начал привлекать молодых женщин, этнических венгерок, хлипким обещанием легкой и хорошей жизни в роли «сладких девочек». Но эта ситуация содержала в себе и другие «неортодоксальные» элементы.

Во-первых, основатели этого сайта были поддержаны в качестве многообещающего стартапа деньгами Европейского союза ($14 млн), распределенными венгерскими государственными органами. Во-вторых, стало известно, что одним из основателей компании является генеральный директор венгерского нефтегазового концерна MOL. В-третьих, реакцией на эту кампанию стал совместный протест различных политических деятелей в глубоко разделенной стране — как раз аналог #MeToo. Протестовали не только феминистки, но и консервативные члены венгерского отделения транснациональной организации по борьбе с правом на аборт CitizenGo.org, собравшие 20 000 подписей в поддержку запрета сайта. Появились статьи об ответственности интеллектуалов, в которых ставились неудобные вопросы о коллаборации и сопротивлении.

Но, в отличие, например, от кампании жен австралийских военнослужащих, которые успешно протестовали против оплачиваемых государством секс-услуг для их мужей, их венгерские коллеги, боровшиеся с финансируемой государством коммодификацией женских тел, были менее успешны. Либеральный политик Нора Хайду из партии Együtt направила заявление в Управление по контролю за медиа, которое его отклонило, поскольку ведомство не обнаружило никаких доказательств того, что отношения между «сладкими папочками» и «сладкими девочками» носят исключительно сексуальный характер.

— Мы стали свидетелями так называемого мигрантского кризиса в Европе, коснувшегося, в частности, и Венгрии. Эти события как-то повлияли на гендерные нормы?

— Я могу поделиться личным опытом. Кризис беженцев стал поворотным моментом для многих, особенно для нас, сидящих в академической башне из слоновой кости. Для нас было важно, что Центрально-Европейский университет, где я работаю, открыл свои помещения для беженцев. Преподаватели, персонал и студенты собирали пожертвования посменно. В некотором смысле отсутствие реакции и некомпетентность государства открыли пространство для активных действий различных гражданских организаций. Нам было очень интересно взаимодействовать с венгерскими женщинами, которые обратились в ислам, потому что вышли замуж за мусульман. У этих женщин существует очень мощная ассоциация в Венгрии, и они были движущей силой этой гражданской инициативы — они говорили на арабском и поэтому пользовались бóльшим доверием беженок. У этих женщин было по два-три сотовых телефона, они перемещались из одного места в другое, координируя гуманитарную деятельность. Это развенчивает стереотип о пассивной исламской религиозной женщине, которая сидит дома, заботясь о детях. Они выходили из домов вместе со своими детьми, они были активны и организованны. Кризис беженцев изменил положение этих женщин в обществе.

— Вы приедете в Москву на гендерный симпозиум. О чем вы будете говорить?

— Тони Джадт в своей статье 2009 года о будущем социал-демократии писал, что страх необходим для переосмысления будущего прогрессивных ценностей, поскольку никто не прогнозировал, что свободный мир 1920-х закончится таким ужасным образом. Поэтому я буду говорить в Москве о том, что необходимо глубоко прочувствовать наш страх, который все мы испытываем сегодня, наблюдая за тем, в какую сторону идет общее движение, потому что это тот же самый феномен. Разрушение нашего политического сообщества, каким мы его знаем, схоже с тем, что происходило во время Второй мировой войны, и представляет собой реальную опасность. Просто вспомните, что сексуальные рабыни в Императорской армии Японии назывались «женщинами-утешительницами» и вермахт управлял системой борделей. Не случайно «Рассказ служанки» Маргарет Этвуд, который был опубликован в 1985 году, стал широко обсуждаться только недавно (роман Этвуд рассказывает историю женщин в антиутопической среде, чья единственная функция — рожать детей для офицеров с бесплодными женами. — Ред.). То, что оплачиваемая работа становится привилегией, а не правом, коренным образом меняет материальные условия эмансипации женщин. Равенство женщин начинается с равенства в работе, и, надеюсь, оно не закончится переопределением того, что является оплачиваемым трудом. Очевидно, что социальное воображаемое в настоящее время переосмысляется, но как и кем? Я попытаюсь ответить на эти вопросы.

Понравился материал? Помоги сайту!