Привилегии и метафизика в Третьяковской галерее

Летом 2015 года в московском Мультимедиа Арт Музее прошла выставка «Норильский комбинат. 8 десятилетий». Незадолго до того компания «Норильский никель» стала попечителем музея. Вместе с директором музея Ольгой Свибловой, выразившей признательность компании за поддержку, выставку открывала Ольга Голодец, вице-премьер Российской Федерации. Голодец подчеркнула, как важно сегодня для страны, что благотворительный фонд генерального директора «Норильского никеля» Владимира Потанина поддерживает не только музеи, но и социальные проекты, а также «успешно продолжает сегодня традиции уважения к истории, уважения к памяти, уважения к профессионализму».

Из уважения к истории стоит напомнить, что Голодец сама когда-то работала в «Норильском никеле»: в 2001—2008 годах она была заместителем по персоналу и социальной политике тогдашнего генерального директора компании Михаила Прохорова. После того как компанию возглавил новый директор Владимир Потанин, она ушла со своего поста вслед за Прохоровым, но в конфликтный период междуцарствия сумела провернуть операцию с негосударственным пенсионным фондом «Норникель», обеспечив бывшим членам совета директоров фонда пожизненные ежемесячные пенсии 125—150 тысяч рублей, а себе самой — 200 тысяч. Позднее, уже на государственных постах, Голодец руководила рядом непопулярных мер: слиянием московских школ на должности вице-мэра города в 2010—2011 годах и, уже как вице-премьер, — реорганизацией Российской академии наук. Тогда Голодец выступила с инициативой передачи имущества академии под управление Федерального агентства научных организаций, что многими было воспринято как очередной подрыв российской науки во имя коммерции.

Примат интерфейса потребления над спецификой производства.

Деятельность Голодец можно описать как сочетание неолиберальных мер, поощряющих конкуренцию и избавляющих государство от социальных обязательств, перекладываемых на плечи частных корпораций, и неоконсервативной патриотической идеологии, стремящейся обеспечить стабилизацию государства в новой социально-экономической конфигурации. (Подробнее о таком гибриде меркантилизма и неолиберализма, характерном для современной России, вы сможете прочесть в интервью социолога Александра Бикбова в этом номере «Разногласий».)

Но вернемся к отношениям Ольги Голодец с культурой. В октябре 2015 года она вместе с министром культуры Владимиром Мединским открыла выставку Валентина Серова в Третьяковской галерее на Крымском Валу, и министр тогда сказал, что эта экспозиция должна «сломить тенденцию и “побить” посещаемость старого исторического здания Третьяковки» — что позднее и произошло. Владимира Путина во время его нашумевшего визита на выставку, экскурсию по которой ему провела директор галереи Зельфира Трегулова, сопровождали они же: Мединский и Голодец.

Для Третьяковки, как и для «Норникеля», Голодец не совсем чужая: в 2015 году после скандально резкого решения Мединского о смене директора галереи советником нового директора Зельфиры Трегуловой стала дочь Голодец Татьяна Мрдуляш.

С Зельфирой Трегуловой побеседовал Глеб Напреенко.

* * *

— Можно ли обозначить какие-то новые идейные ориентиры в выставочной деятельности Третьяковской галереи сегодня?

— В выставке Гелия Коржева мы стремимся снять предвзятые клише и стереотипы, которые, к сожалению, в нашей стране очень живучи — причем стереотипы как левого, так и правого толка. Я стараюсь всегда воспринимать явления в их многогранности и не делить на черное и белое, на правых и левых, красных и белых. Выставки искусства второй половины XX века как раз будут направлены на то, чтобы посмотреть на это искусство вне политики и вне партийной принадлежности, непредвзято — посмотреть на все, что происходило, как на единый процесс.

Долгое время мы воспринимали искусство Советского Союза второй половины XX века в полярности официального/неофициального. Но на самом деле, несмотря на существование железного занавеса, художественные процессы в СССР и в мире шли параллельно. Например, то, что вы увидите на выставке Коржева, становилось также сутью работ Люсьена Фройда и Фрэнсиса Бэкона.

Не случайно мы делаем в следующем году выставку, посвященную оттепели. Это великий период, когда в культуре произошел переход от коллективного к индивидуальному сознанию, к праву на собственный внутренний мир и вынесению своих сложных раздумий вовне, в искусство. Коржев, как и Таир Салахов, чью выставку мы недавно закрыли, — плоды как раз этого перехода. И если снять идеологическую зашоренность нашего восприятия, то где у Салахова или Коржева пропаганда радостного труда советского человека? Нет ее! У Салахова — меланхолический взгляд на место человека в мире, у Коржева господствует трагическое переживание всемирной драмы.

Я мечтаю в 2018 году сделать ретроспективу Ильи Кабакова. Уже ведутся переговоры с другими институциями; пока эти переговоры не вышли на уровень договоренности, но желание мое очень сильно. Столь же важно было бы организовать и ретроспективу Михаила Рогинского.

Людям сложно жить, и музеи дают им внутреннюю стабильность.

— Как формировать тот объективный взгляд на искусство, о котором вы говорите?

— Важно не только что ты показываешь, важно, как ты показываешь. Выставка сегодня должна быть серьезным посланием, месседжем, который надо донести до зрителя. Нужно выстроить ее так, чтобы посетитель воспринимал это послание не через чтение экспликаций, но чтобы говорил сам набор работ, говорила вся архитектура выставки. Для оформления выставки Коржева мы пригласили архитектора Евгения Асса, и экспозиция выглядит невероятно современно. Я уверена, что у любого человека после просмотра этой выставки сформируется абсолютно определенное представление о том, что есть искусство, каково его место в нашей жизни. Нужно стремиться к эмоциональному потрясению, к постановке стереотипов под вопрос — это и есть интерпретация.

А следующая выставка в том же пространстве, выставка Айвазовского, — представьте себе — тоже с архитектурой Евгения Асса. Мое восприятие Айвазовского изменил Аниш Капур, обративший при посещении нашего музея внимание на картину «Черное море» — в самом деле, абсолютно беспредметную композицию. Капур сказал: это же абсолютная метафизика, ровно то, чем я занимаюсь! Весь Айвазовский — про могучую стихию, перед которой человек беспомощен, и это абсолютно современная и актуальная тема. Сегодня время быть объективными.

— И все же — что это за объективность — если сформулировать кратко?

— Беспартийность. Право на свой взгляд. Поэтому мы и заняты поисками того, что интересно современному восприятию, современному сознанию.

— То есть вы пытаетесь создавать такие экспозиции, которые по-разному бы отвечали на запросы и восприятие того или иного зрителя?

— Да. И, например, на Серове это получилось. Для этого во всей выставке должна присутствовать пульсация творческой личности, творческой энергии. И на Серове посетители ее почувствовали.

— На сайте Третьяковской галереи в отчете о деятельности Фонда поддержки музея за 2015 год указано, что фонд в прошлом году был реструктурирован и инвестировал в проекты галереи в четыре раза больше денег, чем в предыдущем году. Итак, в финансировании Третьяковской галереи увеличивается процент частных денег?

— Разумеется, увеличивается. Но увеличивается и процент того, что мы зарабатываем сами — в том числе за счет посещаемости. Общий процент доходов — около 40 процентов с учетом пожертвований — и не считая того, что пошло в фонд.

— Имеется ли тенденция к снижению значения государственного субсидирования?

— Мы все прекрасно понимаем, что государственные дотации сейчас снижаются, и нам еще в этом смысле повезло, так как мы — один из важнейших музеев России. Но впечатление, что раньше музеи делали свои проекты исключительно на государственные деньги, абсолютно ошибочно: почти все выставочные проекты делаются на привлеченные деньги. Выставки Серова и Коржева были организованы полностью на частные деньги. Разумеется, такие выставки приносят нам доход. Одновременно мы расширяем и другие доходные отрасли — например, открыли на том же Крымском Валу небольшой музейный магазин, который тоже приносит нам неплохой доход.

— Стремление к повышению автономности учреждений культуры — это пожелание Министерства культуры?

— Да, они в этом очень поддерживают музеи. И я давно пришла к выводу, что если у тебя есть что предложить спонсорам — проект резонансный или обреченный на успех (причем предложить правильным людям), — то вы найдете бюджет, даже несмотря на то что сейчас у многих компаний непростые времена. С Коржевым я пошла к Алексею Николаевичу Ананьеву (председателю совета директоров ОАО «Промсвязьбанк», основателю Института русского реалистического искусства. — Ред.), у которого потрясающее собрание картин Коржева — причем он, став главным спонсором выставки, разрешил выбрать из своей коллекции именно то, что подходило для нашей экспозиции.

— И вы направляете полученные деньги на привлечение посетителей?

— Да, потому что мы понимаем, что эти вложения нам вернутся — с новыми посетителями. При этом мы ввели бесплатные среды на Крымском Валу, бесплатные среды на выставках Салахова и Рокотова. Работа по привлечению людей в музеи имеет два смысловых уровня. Один — общегуманитарный, государственный: людям сегодня достаточно сложно жить, и музеи дают им ту психическую подпитку, которая позволяет им оставаться на плаву, дает им внутреннюю стабильность. Другой уровень смысла — наши посетители приносят тот доход, который мы можем направлять на то, чтобы привлечь их снова и снова и чтобы они провели здесь как можно больше времени: не только на выставке, но и на концерте, лекции, кинопоказе. Я очень горжусь тем, что мы запустили кинопрограмму — у нас есть редчайшая по нынешним временам возможность показа кино с пленок 16 и 35 мм.

— Как вам и вашей команде удается привлекать такие обширные частные инвестиции? Благодаря связям?

— Я уже сказала: нужно, чтобы у тебя было что-то всерьез интересное, что предложить инвесторам. Да, важны связи — например, мои еще со времен работы в Музеях Кремля. Сохраняются хорошие отношения с нашими традиционными спонсорами: ВТБ и British Petroleum. И мы расширяем круг партнеров — поэтому нам важны сотрудники, которые имеют опыт общения с потенциальными спонсорами. Также нам важно привлекать молодых специалистов, способных решать новые задачи по развитию галереи, которые перед нами ставит время. Я рада, что к нам приходят молодые профессионалы — и в выставочном деле, и в стратегическом развитии, и с пониманием музейного маркетинга. (Здесь Трегулова имеет в виду, среди прочего, директора Фонда поддержки галереи Оксану Бондаренко и своего советника Татьяну Мрдуляш, занимающуюся главными вопросами развития, — эти подробности выпали из текста интервью при его заверке директором.)

— Что входит сейчас в понятие «развитие» для галереи?

— Сейчас для нас главное — форма обращения со зрителями. Музей должен ориентироваться на тех, для кого он создан, и уделять огромное внимание интерпретации. Если раньше в музеи приходили зрители не менее образованные, чем часть наших специалистов, то сейчас ситуация иная…

Так как мы ориентируемся на будущее, нам важны молодые сотрудники, которые транслируют точку зрения нового поколения, — и то, как нужно передать этому поколению то национальное достояние, ту национальную идентичность, которая заключена в нашей галерее. Люди вашего поколения не будут читать 500-страничные книги, им нужна острая и точная подача материала — и тогда они тут же интересуются и включаются.

— Планируется ли внутренняя реструктуризация галереи?

— Разумеется. С нашей ориентацией на будущее мы должны развивать службу маркетинга, нам надо наращивать новые подразделения, связанные с фандрайзингом, с созданием системы базовой лояльности, бонусов и привилегий — что на Западе называется membership… Все это — абсолютно необходимые в современном музее элементы. Кроме того, мы будем стараться делать так, чтобы рабочий процесс становился более интенсивным и чтобы тот фонд заработной платы, который вряд ли в ближайшее время решительно изменится, более рационально распределялся между теми, кто реально готов работать и делает это с ощущением невероятного энтузиазма в связи с причастностью к реальным и живым процессам изменения. Для молодых людей сегодня это очень важно.

— Сокращения сотрудников возможны?

— Они неизбежны.

— В научных отделах?

— Мы пока только в начале пути, но поймите, что речь идет именно о рационализации, а не о каких-то массовых сокращениях. Возможно, будут сокращения и в каких-то технических службах; пока рано об этом говорить. Каждый раз так или иначе будет идти речь о конкретном, индивидуальном случае, и так же внимательно мы будем подходить к набору новых кадров. Из кого выбирать, нам есть — уже выстроилась очередь из молодых людей, которые хотят у нас работать.

* * *

В ответах Зельфиры Трегуловой на мои вопросы озвучиваются идеологемы и тенденции, которые будут раскрыты в других материалах этого номера «Разногласий». Деполитизация прошлого и осуждение «крайностей» (левого и правого, красного и белого) анализируются в интервью Ильи Будрайтскиса как орудия консервативной идеологии, характерные для российской музейной политики. В том же интервью вы сможете прочесть об идеологеме «объективного» суда над историей, который должен вестись именно из путинской эпохи.

Отказ от текстуальности и энциклопедичности во имя зрелищности и театральной силы впечатления — важная тенденция в современной общемировой трансформации музеев, как объясняет в своем интервью Александр Бикбов. Тот же Бикбов рассказывает о двояких целях современной культурной политики в России (о которых Трегулова говорит как об уровнях отношения к зрителю) — превратить культуру в средство политической и социальной стабилизации и повысить ее рентабельность.

О посещении музея как ритуале, примиряющем зрителя с его неудовлетворительной жизнью, можно будет прочесть в статье Кэрол Данкан и Аллана Уоллака.

Про Третьяковскую галерею и другие музеи как производителей национальной идентичности и попросту национализма вы сможете прочесть в статье Сергея Гуськова и Александры Новоженовой.

Наконец, в тексте экскурсии художницы Андреа Фрейзер по Филадельфийскому художественному музею будут затронуты вопросы привилегий и деления на социальные классы в музее (о которых Трегулова говорит в связи с программами лояльности).

* * *

В большинстве своем российские музеи, вопреки повсеместным заявлениям о своей открытости потребителям, не любят критики (кроме той, на которую у них уже заготовлен ответ) и воспринимают ее как порчу пиара. Например, за критические высказывания в адрес политики директора «Гаража» Антона Белова критик Анна Толстова была исключена из списка лиц, приглашаемых на открытия «гаражных» выставок. Особенно бессмысленной провозглашается критика, затрагивающая место институций в социальной и исторической ситуации, а обычный ответ-отмашка на такую критику гласит, что столь общие вопросы выходят за границы компетенции данной институции. Подобное разграничение компетенций закрепляет установившееся в обществе разделение власти и статус-кво. Мысль о необходимости сохранения существующих иерархий формулируют порой в виде заповеди «нельзя кусать руку дающего» — или, как объяснила Зельфира Трегулова в интервью Илье Азару, «поскольку господин Мединский является моим прямым работодателем, я не комментирую ничего, связанное с ним».

Если здесь можно говорить о коррупции, то уже общегосударственного, а не внутриинституционального уровня.

Интеллигентная лояльность Трегуловой помимо высоких организаторских способностей, вероятно, была одной из причиной ее нового назначения. Как сформулировал еще до своего увольнения Сергей Капков: «Новый руководитель галереи — человек очень системный, неконфликтный, человек, который может выстроить отношения и с городскими властями. ... Зельфира сможет вернуть былую славу так называемому новому зданию, потому что оно находится на стратегическом маршруте между парком Горького с музеем современного искусства “Гараж” и классическим зданием Третьяковской галереи. Мы планируем, что это будет большой музейный квартал. С прошлым руководством ГТГ нам не удалось договориться, чтобы сдвинуть дело с мертвой точки. Предыдущее руководство игнорировало все инициативы города». За выполнение «инициатив города» и взялась сразу новый директор.

При Трегуловой галерея стала более открытой — но открытой в первую очередь городским и федеральным властям и лишь во вторую (как следствие) — посетителям и медиа, с которыми все активнее работают пиар-службы. Это как раз то, чего не происходило в достаточной для властей мере при предыдущем директоре Ирине Лебедевой (которая была сотрудником Третьяковки еще задолго до своего назначения на этот пост, в отличие от пришедшей извне Трегуловой). Новый директор демонстративно порвала со слухами о коррупции в Третьяковке, ходившими ранее, в частности, вокруг экспертизы произведений (хотя с коррумпированной экспертизой боролась уже Лебедева): при Трегуловой отдел экспертизы упразднили, и был издан приказ о запрете частной экспертизы сотрудниками внутри галереи.

Распахнувшаяся навстречу пожеланиям власти Третьяковка — показательный полигон реализации новой модели культурной политики со всей ее логичной прагматикой и противоречивой идеологией. Политически учреждения культуры в этой модели должны быть подконтрольны государственной власти. В случае Третьяковской галереи связь музея и властей становится почти семейной (я имею в виду Ольгу Голодец и Татьяну Мрдуляш). И если здесь можно говорить о коррупции, то уже общегосударственного, а не внутриинституционального уровня. На уровне идеологии тут требуются «объективность» и воздержанность от крайностей, консервативное уважение к опытным властям предержащим и национальному достоянию — вся та лояльность, которую Трегулова продемонстрировала своей выставкой «Романтический реализм». Патриотическую риторику сопровождает риторика сострадания и благотворительной помощи обездоленным: искусство в музее как доступное утешение и поддержка для усталых и несчастных российских граждан.

Вы устарели — пора омолаживаться!

Одновременно экономически от институций требуется быть все менее зависимыми от государства и все более привлекательными для платежеспособных посетителей и для инвесторов. (Тут также многое зависит от связей — некоторые институции идут на гораздо более отчаянные шаги, как, например, ММСИ, где с 28 марта будет проходить отныне ежегодный коммерческий фестиваль Art up Art in — «попытка найти точки соприкосновения между искусством XX—XXI веков и визуальной философией известных на российском рынке компаний».) Здесь уже нет места состраданию: вместо него говорят о рационализации и эффективности как разумных объяснениях сокращения штата сотрудников. Озвучивается уже не столько патриотическая повестка, сколько идея отставания от мировых тенденций музейного дела, которые надо срочными темпами перенимать и осваивать. Не к месту тут и разговоры об уважении к старшим: вы устарели — пора омолаживаться! (О провинциальном и колониальном самосознании передовых российских институций вы сможете прочесть в тексте Андрея Шенталя в этом номере.)

Все эти противоречивые ноты идеологии — преклонение перед национальной мудростью и восторг перед модернизированной молодостью, сострадательность передвижников и жесткость экономической оптимизации — прозвучали в моей беседе с Зельфирой Трегуловой, приведенной выше в сокращенном виде.

Как указала Трегулова, развитием музея занимается в первую очередь ее советник Татьяна Мрдуляш. Если сосредоточиться на изменениях во внутреннем устройстве Третьяковки, можно кратко суммировать происходящие перемены так: повышается доходность галереи, но фонд заработной платы сильно не увеличивается. Наращиваются универсальные подразделения любой капиталистической институции культуры, связанные с пиаром, маркетингом и фандрайзингом и призванные обеспечить производство и посещаемость ярких, привлекательных мероприятий. Но реструктуризация и сокращения грозят техническим и sic!) научным отделам.

Татьяна Мрдуляш была секретарем состоявшегося летом 2015 года Конкурса на разработку концепции развития Третьяковской галереи и программы ее реализации. Организатором конкурса выступила Оксана Бондаренко, директор Фонда поддержки галереи, а консультантом — Наталья Сергиевская, заместитель генерального директора по развитию Политехнического музея. Татьяна Мрдуляш до того также работала в Политехническом — где тоже была советником директора. В конкурсе победили две иностранные компании — Event Communications и АЕА Consulting. Первая из них, британская Event Communications, до того, в 2010 году, выиграла конкурс на аналогичную модернизацию Политехнического музея.

Как бы ни понимать историю с Event Communications, в любом случае она о том, как одна и та же иностранная компания может разрабатывать проекты музеев совершенно разной специфики, опираясь на очень ограниченный круг сотрудников этих музеев, в случае Третьяковки — в основном на Татьяну Мрдуляш, очевидно, далекую от научной деятельности.

Капитализм второго поколения.

Мы видим здесь примат универсальной менеджериальной и управленческой логики над научной спецификой того или иного музея и одновременно интерфейса потребления над спецификой производства — короче говоря, формы над содержанием. Думается, предпринимаемыми мерами — обилием интересных мероприятий, зрелищностью подачи, дружелюбным интерфейсом — Третьяковке действительно удастся произвести большое количество довольных потребителей культуры. Возможно, мы откроем таких потребителей в самих себе — или станем производителями культурных услуг в этом музее. Но, может быть, стоит задуматься, за счет чего достигается такая модернизация в современных российских условиях? В какие общественные отношения погружено то, что выглядит объективным улучшением, то, что считается нелепым критиковать?

* * *

Ситуация по-своему символичная. Пока старшее поколение постсоветской элиты в лице Ольги Голодец проводит непопулярные решения социальных вопросов в жизнь, младшее в лице Татьяны Мрдуляш занимается, кажется, несомненным добром: обустраивает и модернизирует культуру — а также поддерживает благотворительность и Навального. Расхваленный Ольгой Голодец на открытии выставки о «Норникеле» фонд Потанина также поощряет филантропию. (О музейной программе этого фонда можно будет прочесть в статье Татьяны Сохаревой.) Удивительно, насколько это связанные вещи — прославление благотворительности и прославление конкурентности и инициативности, поддержка волонтерских программ и повышение эффективности труда... И как часто эти идеи исходят именно от богатых представителей элиты. Кажется, это то, что описывают как капитализм — уже не «дикий» капитализм российских 1990-х, а зрелый и нормализованный. Капитализм второго поколения.

Казалось бы, при чем здесь искусство? Входят ли пенсия вице-премьера РФ, слияние школ, резкие меры министра культуры, благотворительность или деятельность компании Event Communications в мою компетенцию как искусствоведа? Уверен, что да — если не сводить искусство к «метафизике», «эмоциональному потрясению» или «трагическому переживанию всемирной драмы».

Понравился материал? Помоги сайту!