Гия Канчели: «Происходящее вокруг не прельщает светлой надеждой»

В этом месяце музыкальное издательство Warner/Chappell Music объявило о начале сотрудничества с грузинским композитором Гией Канчели. Первым плодом этого проекта стал альбом «Другой Канчели», в который вошли джазовые вариации знаменитых мелодий композитора из кинофильмов и спектаклей («Мимино», «Несколько интервью по личным вопросам», «Ханума», «Король Лир» и др.) в исполнении грузинских и латышских джазменов, аранжированные Георгием Кикнадзе. Этот альбом станет первым официальным изданием на территории России «прикладной» музыки Гии Канчели, сделавшей его известным в 70-е. Пользуясь поводом, Денис Бояринов поговорил с композитором по телефону о том, как с альбомом «Другой Канчели» реализовалась его давняя мечта.

— Где вы сейчас находитесь?

— У себя дома в Тбилиси.

— Вы переехали в Тбилиси? Вы ведь жили в Бельгии долгое время.

— Нет, я не переехал в Тбилиси. Я живу в Антверпене и несколько раз в году бываю в Тбилиси.

— Вы не хотели бы вернуться в Тбилиси насовсем?

— Вы знаете, мне недавно исполнился 81 год. Я не очень здоровый человек. Не думаю, что мне много осталось. Задали бы вы мне этот вопрос лет 35 назад — я бы легко на него ответил. А сейчас… В Бельгии у меня замечательные условия для работы, а в Тбилиси я бываю время от времени.

— Вы говорили неоднократно, что стали композитором благодаря джазу. Расскажите, как вы полюбили джаз и какой джаз полюбили.

— Виновен в этом Гленн Миллер со своим оркестром, который после окончания Второй мировой войны появился на советских экранах в трофейном фильме («Серенада Солнечной долины». — Ред.). Главными героями в этом фильме были Гленн Миллер и его музыканты. В это время мне было лет 12—13, и я влюбился в эту музыку. После этого началось мое общение с джазом. Я не буду перечислять всех великих исполнителей тех времен — могу назвать Оскара Питерсона, Эллу Фицджеральд, Стена Кентона, Майлза Дэвиса и так далее, и так далее.

— Как вы добывали в Тбилиси джазовые записи, ведь в Советском Союзе это было большой проблемой?

— Так, как все. Если кто-то привозил какую-то пластинку, ее копировали на рентгеновских пленках. Я слушал знаменитую передачу Уиллиса Коновера — с большими ухищрениями, сквозь глушения.

— Почему же вы не стали джазменом?

— Я собирался стать именно джазовым музыкантом. Первое желание получить консерваторскую специальность было обусловлено только тем, чтобы в будущем, в моих мечтах, встать перед биг-бендом и продирижировать той музыкой, в которую я был влюблен. Но когда я поступил в консерваторию, я встретился с дирижером Джансугом Кахидзе, и эта встреча изменила мою жизнь и все мои планы. Я не меньше, чем джаз, полюбил классическую музыку.

— Ваша мечта продирижировать биг-бендом так и не исполнилась?

— Нет, не осуществилась.

Я собирался стать именно джазовым музыкантом.

— Правильно ли я понимаю, что альбом «Другой Канчели» — это в некотором смысле реализация вашей мечты встать перед биг-бендом?

— Ну естественно. Я вам должен сказать, что на протяжении всей моей долгой жизни я плодотворно работал в кино и драматическом театре. Я написал музыку к десяткам фильмов и, наверное, к такому же количеству спектаклей. И в этих спектаклях и фильмах мне приходилось писать музыку, близкую к джазу, — легкую музыку, даже цирковую, с буффонадой. Я выполнял волю режиссеров. Поэтому мои потребности в общении с джазом на протяжении всей моей жизни время от времени удовлетворялись.

— Несмотря на то что широкой аудитории, особенно на территории Советского Союза, вы известны как автор музыки к фильмам и спектаклям, она никогда не была должным образом записана. Альбом «Другой Канчели» — чуть ли не первое и единственное издание вашей музыки в этом жанре. Почему? Вы считали свою музыку для кино и театра несерьезным развлечением?

— Нет, я всегда относился к ней серьезно. Просто у меня не было времени ей заниматься и привести ее в удобоваримый вид. Потому что я всегда был занят симфонической музыкой, а последние лет 15—20 работал и над камерной музыкой. А моя прикладная музыка была не собрана, не систематизирована, не переоркестрована и не записана. Несколько лет тому назад я решил все права на мою прикладную музыку передать сыну Сандро, вкусу которого я абсолютно доверяю. Он занялся ей, и постепенно она стала приобретать... ну, как-то такой нормальный вид. Допустим, появилась одна тетрадь — 32 фортепианные пьесы на кинотеатральные темы. Потом появилась другая тетрадь, где эти темы написаны для скрипки и фортепиано. Потом появилась версия для альта и фортепиано. И так далее, и так далее.

Появление диска «Другой Канчели» не потребовало от меня никаких усилий. Им занимались мой сын и музыканты, принявшие участие в записи. Я услышал ее на всем готовом.

— Сейчас вы еще слушаете джаз?

— Естественно, слушаю. Когда я нахожусь в нескончаемых тбилисских пробках и сижу за рулем, я слушаю джаз. У нас есть радиостанции, которые передают джаз — как современный, так и классический.

— Считается, что как композитор вы по-особому работаете с паузами и тишиной. Вы согласны с этим?

— Кроме понятия тишины для меня и моего творчества определенное значение имеют темп и время. Я пишу не только тихую музыку, но и медленную. Вы знаете, когда я учился в музыкальной школе, я довольно прилично играл то, что можно было играть медленно. Как только надо было сыграть что-нибудь быстрое, у меня возникали проблемы. Видимо, это была элементарная лень. А потом, постепенно, это перешло в мое мировоззрение. Но я бы не сказал, что только протяженность времени и тишина имеют главенствующее значение. У меня еще бывают довольно мощные кульминации и подход к ним. Единственное, что у меня отсутствует, — это длинные эпизоды быстрой музыки. Видимо, это не мое.

— Одно из последних ваших сочинений называется по-итальянски «Al Niente», что означает «в никуда».

— Уход в тишину.

— Можно ли сказать, что это ваш композиторский метод или кредо?

— Наверное, можно.

— Кого вы считаете композиторами-единомышленниками?

— Очень близкий мне человек — Альфред Гарриевич Шнитке. Арво Пярт. Валентин Сильвестров. Я называю фамилии тех людей, общение с которыми у меня продолжается по нынешний день. Я даже продолжаю общаться в меру возможностей с ушедшим из жизни Альфредом. Передо мной висит его фотография, и каждый раз, когда у меня возникают трудности (а они возникают довольно часто), мне всегда кажется, что оценка того, что у меня не получается, исходит от него. Несмотря на то что с Пяртом и Сильвестровым мы встречаемся довольно редко, внутренняя связь между нами существует.

Пока же власть делает все, чтобы незыблемо оставаться на своем месте. Поэтому я перестал приезжать в Россию.

— Для людей, интересующихся музыкой XX века, ваши встречи — это встречи титанов. Очень интересно узнать, как выглядела ваша последняя встреча с Валентином Сильвестровым.

— С ним я в основном разговариваю по телефону. Последняя наша встреча состоялась в Киеве, где был мой авторский концерт, в котором участвовал Гидон Кремер, а дирижировал Роман Кофман. Валя все время был рядом со мной — на репетициях и на концерте. Это было года два или три назад. Телефонная связь между нами происходит постоянно. Хотя в последнее время, после 2014 года, в связи с событиями, которые происходят на Украине, мне приходится его очень часто успокаивать и выражать надежду, что в конечном итоге все станет на свои места.

— Говорят, что Валентин Сильвестров сейчас запрещает исполнять свои произведения в России в связи со сложными российско-украинскими отношениями. Вы тоже резко высказываетесь в адрес Владимира Путина и российского правительства, но вам не приходила в голову мысль поступить так же, как Сильвестров?

— Я никогда и никому не запрещал играть свою музыку. Мне очень приятно, что она в России исполняется.

Вы знаете, меня очень многое связывает с Россией, с Большим залом Московской консерватории, с Санкт-Петербургской филармонией, с Екатеринбургом, с Нижним Новгородом. После родной грузинской культуры для меня самая близкая культура — русская, перед ней я не устаю преклоняться. Но я считаю, что, как и в любой демократической стране, власть в России должна меняться. Пока же власть делает все, чтобы незыблемо оставаться на своем месте. Поэтому я перестал приезжать в Россию. Вот и все.

— Давайте лучше снова про музыку поговорим. Что вы дальше будете делать со своей прикладной музыкой? Что последует за альбомом «Другой Канчели»?

— Я не знаю, что будет потом. Моя прикладная музыка находится в руках моего сына. Хотя несколько лет тому назад Раймонд Паулс по своей инициативе записал целый диск, где использовал темы из моей прикладной музыки. Он сыграл как пианист.

(В разговор вступает Сандро Канчели): Извините за вторжение. Я сейчас веду разговор с Раймондом Паулсом о переиздании этого диска на территории России. Он здесь не выходил. Диск так и называется «Паулс играет Канчели». Я надеюсь, что он станет нашим следующим проектом с музыкальным издательством Warner/Chappell в России.

— Гия Александрович, что вы сейчас сочиняете?

— У меня закончены два сочинения: фортепианное трио и еще одно сочинение для испанского духового квинтета со струнным оркестром. Пока я в ожидании исполнения этих двух сочинений. Еще у меня есть одно предложение из Лондона, которое я пока что обдумываю.

— Вы пишете только на заказ? Вы не хотели бы написать что-нибудь для себя — или композиторы так не работают?

— Как не работают — работают. Но слову «заказ» я предпочитаю слово «предложение». И эти предложения мне поступают все время. Мне даже приходится от чего-то отказываться, а что-то обдумывать. Я называю их «предложениями», потому что я не бываю ограничен ни в чем — ни в составе, ни в характере… Я соглашаюсь только в том случае, когда ощущаю полную свободу.

— Вы — автор семи симфоний. Вы на этом закрыли свой симфонический цикл — не возникало идеи вернуться к нему и написать восьмую?

— Нет, не возникало. Потому что я 7-ю симфонию назвал «Эпилогом» и на этом поставил точку. Хотя все мои симфонии в пределах 25—30 минут, но именно после 7-й симфонии у меня появились сочинения, которые длятся намного больше. Естественно, я их мог бы назвать симфониями, но я этого никогда не делал.

Я даже продолжаю общаться в меру возможностей с ушедшим из жизни Альфредом Шнитке.

— Почему со временем ваша музыка становится все более трагической?

— Наверное, потому, что происходящее вокруг не прельщает светлой надеждой. Когда-то, лет 30—40 тому назад, я надеялся, что пропасть между разными религиями будет постепенно сокращаться, но со временем эта пропасть увеличивается, и я не знаю, чем это может закончиться. Я уже не говорю об изощренности терактов, которые заставляют по-другому смотреть на окружающий мир. Я категорически не приемлю утрированный национализм, граничащий с нацизмом. Может быть, поэтому в моей музыке печаль постепенно перевоплощается в трагизм. Но вспомните творчество великого Шостаковича.

— В каком вашем произведении звучит самый оптимистический Канчели?

— Может быть, в произведении, которое называется «Светлая печаль», где использованы фразы Шекспира, Гете, Пушкина и Галактиона Табидзе. В нем поют два солиста-дисканта и хор мальчиков. Думаю, что в этом произведении надежда ощущается.

— Спасибо, Гия Александрович, за разговор. Доброго вам здоровья, и я надеюсь, что день, когда вы приедете в Россию, когда-нибудь наступит.

— Я искренне хотел бы на это надеяться.

Понравился материал? Помоги сайту!