Битва за Москву

Город в России стал темой для широкой публичной дискуссии сравнительно недавно. Это произошло в начале 2010-х годов, когда начали стремительно появляться и проявляться ключевые производители урбанистического дискурса — «Стрелка», The Village, Илья Варламов и Максим Кац с их «Городскими проектами», Высшая школа урбанистики, Московский урбанистический форум, фестиваль «Делай Сам», Partizaning, а вслед за ними и другие медиа и институции, транслирующие пока еще неведомые для слуха внимательно следящего за модой читателя слова «урбанистика», «урбанист», «городская среда». Важным импульсом к фокусировке внимания общественности на городе послужило движение «за честные выборы» 2011—2012 гг., одним из лозунгов которого был «Это наш город!», а один из лидеров — Алексей Навальный — призвал протестующих баллотироваться в муниципальные депутаты.

Эта протестная волна катализировала появление во многих районах Москвы независимых муниципальных депутатов и вызвала к жизни новую форму гражданских активистов — активистов городских. Начал бурно формироваться букет феноменов, до сих пор качественно не осмысленный, который нарекли зомби-понятием «хипстеры», чем во многом закрыли ходы к осмыслению. У публичных спикеров на страницах газет и в описаниях лекций начал появляться титул «урбанист». Все в едином порыве начали обсуждать качество городской среды, свои чаяния, требования и экспертные мнения по поводу того, как правильно прокладывать велодорожки, сколько нужно ставить лавочек и как же нам сделать так, чтобы было «как в Европе». Ключевые производители дискурса, к которым все пристальнее присматривалось правительство Москвы, обеспечивали наполнение дискурсивного поля новыми понятиями и зарубежными экспертами — Яном Гейлом, Энрике Пеньялосой, Вуканом Вучиком и незримо присутствующим Ричардом Флоридой.

Кризис ставит жесткое условие публичного одобрения любых решений партии и правительства.

Мало кто видел в разворачивающейся погоне за благоприятной городской средой работу идеологий — разговор о них практически не шел. Отдельные попытки некоторых игроков поднять вопросы идеологии отметались, как не имеющие отношения к открывшейся новой реальности настоящих, конкретных дел, направленных на решительный качественный скачок в светлое будущее. Казалось, что образовавшиеся экспертные и активистские силы, наделенные верой и знанием в диалоге с озаботившимися общественным благом властями, отбросят все идеологические разногласия и вместе построят новые принципы городской жизни. Чего, разумеется, не произошло.

Параллельно с восторгами от парка Горького, соседских обедов и появления пешеходных зон в центре Москвы в обиход москвичей начали входить такие понятия, как «градостроительный конфликт», «расширение вылетных магистралей», «Петр Павлович Бирюков». Оказалось, что помимо улыбчивого Сергея Капкова на электрокаре в городской администрации есть еще крепкий хозяйственник Бирюков, практикующий ковровое благоустройство, и зловещий Марат Хуснуллин, чьи строительные амбиции не знают слова «урбанистика». Эти люди, по сути дела отвечающие за физическое производство пространства города, не спешили корректировать свою практику в угоду разговорам о городской среде.

Оптимизировалось и сокращалось здравоохранение, осуществлялись слияния школ, а ГБУ «Жилищник» с энтузиазмом занималось опустыниванием районов.

Отдельные образцово-показательные заповедники «нового русского урбанизма», расположенные, разумеется, в Центральном административном округе, появлялись, и некоторые из них действительно были симпатичны. Но уже тогда можно было заметить, как за декларируемой ценностью города в масштабе человека начинает проявляться, если называть вещи своими именами, идеология неолиберализма. Парк Горького, которому в один голос пели дифирамбы все городские издания, оказался слишком шумным и насыщенным активностями для пожилых посетителей и, кроме того, переориентировался на более платежеспособные группы населения — в первую очередь, на креативный класс. Пешеходные зоны также оказались неоднозначным явлением, поскольку были результатом того, как поняли городские власти понятие пешеходной инфраструктуры: тотально, нечувствительно к деталям, не заботясь о существующих и будущих смыслах.

У сэра Теренса Дэвида Джона Пратчетта в цикле фэнтези-романов о Плоском мире есть такой персонаж — Смерть. Смерть живет в собственном мире, однако с интересом смотрит на мир живых и даже иногда пытается его копировать для того, чтобы внучка Сьюзан чувствовала себя как дома. Так, например, у Смерти есть ванная комната, где есть красивые, но твердые полотенца, а трубы сделаны из цельного куска металла, без полости внутри, по которой могла бы течь вода. Эта ванная комната — точная метафора того города, который строило для москвичей правительство Москвы. Ведь те качества и элементы городской среды, что мы наблюдаем в восхищенных репортажах Ильи Варламова о городах Европы и Америки, — это не только и не столько продукт дизайна, сколько продукт демократического процесса, системы сдержек и противовесов, научного анализа, общественного обсуждения и долгосрочного планирования. Демократический процесс, конечно, не защищает от градостроительных ошибок, но он позволяет их признавать. В Москве же даже тот минимальный демократический процесс, который существовал, в последние годы стремительно сворачивался и подменялся технологиями псевдововлечения.

На наших глазах были упразднены муниципалитеты и демонтирован институт публичных слушаний. Вместо этого были созданы площадки «Активного гражданина» и «Молодежного парламента», позволяющие как бы участвовать в принятии решений и в других аспектах жизни города, а на самом деле подменяющие вовлечение и волеизъявление горожан геймифицированным участием в аккламации. Выборы мэра Москвы и выборы в Московскую городскую думу (а впоследствии и в Государственную думу), несмотря на то что на первых Алексей Навальный получил второе место, деморализовали оппозицию, объем вложенных усилий и ожиданий не соответствовал результату. Учреждения социального обеспечения, административный ресурс и советники управ в каждом подъезде смогли переварить почти все протестные усилия.

Электоральная база протестов 2011—2012 гг. была в значительной степени убаюкана на глазах оживающей сказкой хипстерского урбанизма, дающего ощущение «как в Европе» здесь и сейчас. На фоне этого оптимизировалось и сокращалось здравоохранение, осуществлялись слияния школ, а ГБУ «Жилищник», созданное по образцу советского ПЖРО, с энтузиазмом занималось опустыниванием районов, игнорируя предписания ДПиООС по ограничению покоса зеленых насаждений. Неолиберальная политика снижения издержек и переложения расходов на жителей разворачивалась все сильнее.

И вот в 2016 году городское пространство в Москве наконец проявило себя по-новому — уже не как царство благожелательного или равнодушного консенсуса, а как поле битвы. Градостроительные конфликты пришли почти в каждый район. Парк «Дубки», парк «Торфянка», дорога в Раменках, парк «Кусково», парк Дружбы, сквер у гостиницы «Спутник», поля Тимирязевской академии, апартаменты в Теплом Стане, точечная застройка в Тропареве-Никулине, снос Таганской АТС и еще десятки и сотни градостроительных конфликтов, вокруг каждого из которых жители районов объединялись, выходили на митинги, формировали межрайонные коалиции. На районных митингах все чаще звучали призывы баллотироваться в муниципальные депутаты на следующих выборах с тем, чтобы в районах было не по одному настоящему депутату, а по возможности все.

Также на этих митингах прозвучал важнейший тезис, что градостроительные проблемы районов — не отдельные случаи, каждый из которых необходимо тщательно разбирать, но результат системной дисфункции градостроительного права в Москве. Системной дисфункции, по сути дела наделившей неограниченной властью Градостроительно-земельную комиссию Марата Хуснуллина.

Наконец, все сильнее звучала тема окружающей среды — со ссылками на 42-ю статью Конституции РФ, закрепляющую за человеком право на благоприятную окружающую среду. И если на заре московской урбанистики эко-активисты вызывали скепсис у городских активистов, то сейчас стало понятно, что город и природа — не только не взаимоисключающие, но органически переплетенные вещи.

А пока районы полыхали в градостроительных конфликтах, пока их жители отбивались от строительной техники и боевиков из «Офицеров России», нападавших на митингующих на глазах у бездействующей полиции, сытый искусствовед Григорий Ревзин расписывал в своих статьях, как москвичи, словно бараны, сами потянутся на свежеблагоустроенные улицы в Центральном административном округе. Ведь, объяснял он, эти улицы теперь оформлены по всем законам урбанистики ведущими специалистами — то есть по стандарту, разработанному на «Стрелке» чуть позже окончания работ по благоустройству и в соответствии с пожеланиями жителей, которых опрашивали уже в ходе проведения работ… Тем временем муниципального депутата района Хамовники Александру Парушину, попытавшуюся задать вопрос о вырубке Кускова и Лужников, выгнали с Московского урбанистического форума охранники Марата Хуснуллина, дав всем понять, что форум — не место для дискуссий.

Одновременно горожане почти привыкли постоянно иронически изумляться фестивалям, непрерывно идущим во всем ЦАО и заполняющим улицы и площади все более и более немыслимыми малыми архитектурными формами. Впрочем, «горожане» — не совсем точное обобщение. Речь, скорее, идет о тех, кто включился в урбанистический процесс в начале 2010-х годов. Для большинства москвичей в скульптурах «Урбантино» не было ничего предосудительного. Эти фестивали, проходящие на созданных для креативного класса пешеходных зонах, были направлены отнюдь не на хипстеров, но на тех, кто до сих пор был обделен вниманием московских властей, — небогатых жителей спальных районов, которые выбираются в центр города нечасто и в целом не против увидеть там любую «движуху». Для креативного класса правительство Москвы тем временем придумало гораздо более изощренную уловку.

Дело в том, что креативный класс хорошо чувствует себя в стабильных, растущих экономиках. Продукт его труда отнюдь не относится к товарам первой необходимости. Таким образом, креативный класс оказывается в уязвимом положении, когда дело доходит до экономического кризиса. Спрос на услуги креативного класса падает, снижаются гонорары за проекты, расширяется спрос на низкоквалифицированных креативных специалистов, которые согласны работать на еще более плохих условиях. Впрочем, это касается коммерческого сектора. Российская экономика устроена так, что государство является наиболее стабильным заказчиком в кризис. Но государство понимает сложное положение креативного класса и предлагает ему контракт, который подразумевает даже не столько покупку у креативного класса его услуг, сколько покупку его лояльности. Если в докризисные годы можно было обслуживать госзаказ и одновременно выступать с критикой существующего положения дел, то кризис ставит жесткое условие публичного одобрения любых решений партии и правительства.

Александру Парушину выгнали с Московского урбанистического форума, дав всем понять, что форум — не место для дискуссий.

И ровно тут рассыпается представление о том, что урбанистика — это за все хорошее против всего плохого. И открывается подлинная идеологическая и политическая природа городских процессов. Может ли урбанист, наблюдая сотни градостроительных конфликтов в Москве, заявлять, что в Москве с приходом Собянина покончено с точечной застройкой? Может ли урбанист посещать Московский урбанистический форум, на котором не звучит ничего, кроме осанны Собянину? Впрочем, за это лето само слово «урбанист» стало ругательным, связанным с непрофессионализмом, дурным вкусом и полной нечувствительностью к реальности. Отмыть это слово от ругательных коннотаций может только гражданская ответственность профессионального сообщества. Но профессиональное сообщество еще не успело сформироваться, а гражданской ответственности угрожает искушение лояльностью.

Эти два тренда — с одной стороны, требование демократического градостроительного процесса со стороны жителей районов и потребность в гражданской ответственности профессионалов, с другой, непробиваемая решительность неолиберального альянса власти, бизнеса и лояльного креативного класса — задают то политическое поле, в котором будет формироваться новый дискурс городского развития. Сложно представить точно, как этот процесс будет происходить. Но я вижу здесь большой ресурс для самоорганизации: для привлечения профессионалов в активистские проекты по разработке инсургентных планов развития районов и создания профсоюзов урбанистов (или, если угодно, городских инженеров); для объединения различных районных инициативных групп в общемосковскую коалицию, создания платформы активистской и профессиональной взаимопомощи и обмена компетенциями; для народного просвещения в области градостроительства, территориального и муниципального управления, городской экологии. Впереди выборы муниципальных депутатов, и у коалиции есть шанс провести огромный корпус независимых депутатов в районные муниципальные собрания. И начать строить демократию, собственно, с самого низа. А вместе с демократией — и спрос на настоящих профессионалов.

Многие из этих процессов уже идут, пусть в не до конца проявленных форматах или только на уровне обсуждений, интенций, пожеланий. Но главное — понимать, что эпоха хипстерского урбанизма, аполитичного счастья от того, что ты впервые услышал о понятии Анри Лефевра «право на город», безвозвратно прошла. Пора отстаивать это право в идеологической и политической борьбе, а не думать, что оно — лишь один из объектов потребления. Пора вернуть этот город себе.

Понравился материал? Помоги сайту!