Ребекка Зорак: «На этом чикагский модернизм умер»

Ребекка Зорак — профессор университета Northwestern, специалист по Ренессансу и по афроамериканским художественным движениям Чикаго 1960-х — 1970-х годов. Александра Новоженова поговорила с Зорак о городской реальности Чикаго. Для российского читателя в этой урбанистической ситуации много непривычного — но кое-что, напротив, резонирует с нашим опытом. Это и глобальное наступление неолиберализма, при котором за все надо платить, и банды гангстеров, которые начинают выполнять функции отсутствующей социальной инфраструктуры, что напоминает о процессах, происходивших у нас в 1990-е, в эпоху «силового предпринимательства».

— Мы сидим с вами в Чикаго, на Северной стороне, в прекрасном университетском пригороде Эванстоне — милейшем и спокойнейшем месте. Чикаго — великий индустриальный город, и впечатление такое, что он процветает. Но в этом году Чикаго достиг пика в уровне огнестрельного насилия за 20 лет. Как это возможно?

— Что Чикаго процветает, кажется потому, что десятилетиями предпринимались огромные усилия, чтобы переизобрести город как культурную столицу, мировой туристический центр постиндустриальной эпохи. Огромные вложения делались в Миллениум-парк, украшение этих улиц и районов, культурные программы, привлекательные для туристов в Даунтауне или отдельных районах Норфсайда. И одновременно с этим — хотя не обязательно из-за этого — происходило фантастическое недофинансирование других районов, наложившееся на долгую историю неравномерного развития разных частей города. Разные люди объясняют огнестрельное насилие в Чикаго по-разному, но есть очевидные и актуальные причины: за последний год закрылось 50 школ, закрываются психиатрические клиники, есть проблема массового тюремного заключения чернокожих молодых людей. Многое из этого объясняется финансовым кризисом, который, скажем, не позволяет городу обеспечить адекватное бесплатное образование каждому ребенку.

При этом есть такая вещь, как тиф-фонды, где лежат миллионы долларов, которые достаются огромным институциям — недавно Университет Де Поля получил из этих фондов деньги на строительство нового стадиона. Но у подобных институций есть другие возможности по привлечению средств, кроме как государственное финансирование. Тиф-фонды существуют в рамках национальной госпрограммы Tax Increment Financing. Это инструмент привлечения средств в города, маркирующий некоторые районы как тиф-зоны, которые подлежат экономическому развитию, то есть в них должны вырасти цены на недвижимость — например, благодаря окультуриванию и украшению этих районов, и в это вкладываются средства. А когда вырастают цены на недвижимость, вырастают и налоги на недвижимость. Налоги взлетают вверх и поступают в государственные фонды, которые недоступны обычным городским службам — они предназначены для девелопмента. И за эти деньги идет большая борьба. Большая проблема в Америке в том, что образование финансируется из налогов на недвижимость. Так что где выше цены на недвижимость, там лучше и школы. Это одна из встроенных в систему форм неравенства. В Чикаго единый школьный округ, и деньги от налогов на недвижимость со всего города идут на один этот округ. Но распределяются они крайне неравномерно. И в районах дорогих частных домов школы просто шикарные, поскольку у людей, которые там живут, есть ресурсы, чтобы влиять на решения города, а другие школы не имеют никаких ресурсов — родителям приходится устраивать краудфандинг, чтобы нанять учителя рисования. Идет постоянная борьба за то, как распределять деньги из этих тиф-фондов. И пока это распределение крайне недемократично, оно не публично.

Где выше цены на недвижимость, там лучше и школы. Это одна из встроенных в систему форм неравенства.

Другая причина того, что в определенных частях Чикаго зашкаливает насилие, — это распределение разных этнических групп по районам. Иммигранты, афроамериканские переселенцы с юга — все они оспаривали границы обитания, решая, кто где должен жить, и все это вылилось в противостояние банд — если говорить про более раннее время. Большая часть насилия — это насилие, связанное с бандами. Но сейчас организация группировок отличается от обычного представления о бандах. В 1990-х и начале 2000-х (хотя процесс начался раньше) проводилась последовательная политика по ликвидации лидеров банд и организованного руководства. Но хотя они, конечно, делали много нехорошего, эти лидеры банд хотя бы контролировали ситуацию. Организация банд была жестче, было больше дисциплины. Сейчас организованная субординация исчезла, при этом подростки имеют бесконтрольный доступ к оружию и наркотикам. До того это все было централизованным — распределение оружия и решения о грабежах, например. Малолетние члены банд не могли просто пойти и сделать что-то по собственному разумению. Их бы быстро приструнили. Сейчас же они идут и убивают кого-то из личной неприязни. А подается это как результат разборок банд. Допустим, они говорят: мы выросли на таком-то районе, принадлежим к такой-то банде, которая связана с более крупной организацией, — но на самом-то деле это очень условные и свободные связи. В середине ХХ века был подъем сильных организаций, на смену которому пришла более хаотическая ситуация, но с гораздо более легким доступом к оружию. И это все на фоне полной депривации определенных районов города в плане медицинского обслуживания, продовольственной инфраструктуры, жилищных стандартов и царящей там безработицы.

— Чикаго, в отличие от средневекового города с солярно-радиальной структурой, расходящейся из центра, то есть из кремля или замка, достиг своего расцвета в индустриальную эпоху. Он имеет нецентрическую регулярную структуру пересекающихся улиц и авеню и отчетливо делится на Западную, Южную и Северную части. И это разделение поддерживается резким расовым и социальным разделением на приличный и преимущественно белый Норфсайд и бедные черные Вестсайд и Сауфсайд.

— Чикаго начался с ядра у озера, там, где сейчас Даунтаун, и расширялся оттуда, но существенная часть первоначального роста происходила как раз в Сауфсайде, там, где сейчас находится Университет Чикаго. Последовательные волны мигрантов занимали те районы, которые были свободны. Другим фактором был великий пожар 1871 года, после него началась активная застройка. Это история разных этнических групп, которые приезжали в Чикаго и начинали строить с того места, где остановились другие. Когда афроамериканцы начали приезжать в Чикаго с американского Юга, из-за расизма для них были закрыты многие районы — для этого существовало много инструментов, в том числе законодательных. В разрешение на постройку дома закладывался запрет на продажу его черным — или, скажем, евреям. Это привело к появлению резких границ. Одни этнические группы въезжали в районы, где жили другие этнические группы, но уехали, так как продвинулись по социальной лестнице или переехали в пригороды. Скажем, Вестсайд и район Бронзвилл были польской территорией, и поляки не включали в разрешение на стройку запрет на продажу домов евреям. Тогда там начали селиться евреи. Евреи не ставили запрета на продажу домов чернокожему населению. Так крошечный Бронзвилл стал черным районом, поскольку больше нигде черным селиться было нельзя. Люди быстро перестали там помещаться — район и так был перенаселен, дома резали на клетушки, и при этом люди не могли переехать в другие места. Законодательные ограничения отменили в 1948-м, и это открыло для черных большие части города. Это не означало, что белые застройщики стали продавать дома черным, но хотя бы теперь отсутствовал запретительный фактор.

Если раньше белый покупал дом у другого белого и на доме лежал запрет на продажу его черным, новый владелец при желании не мог перепродать дом черному, даже если не он этот запрет наложил. Закон был признан неконституционным в Высшем суде, и после этого афроамериканцы начали селиться в Сауфсайде, распространяя зоны своего проживания за пределы Бронзвилла, который остался чем-то вроде культурной столицы черного Чикаго — афроамериканцы прожили там достаточно долго, чтобы основать знаковые для себя институции. В 1940-м в Бронзвилле был основан Комьюнити-арт-центр, и к 1960-му у них уже было к чему обратиться в смысле собственной культурной истории. «Белизна» Норфсайда — это тоже недавняя история, до 1970-х там было много латиноамериканцев, но джентрификация сделала Норфсайд желанным районом для белого состоятельного населения.

В разрешение на постройку дома закладывался запрет на продажу его черным — или, скажем, евреям.

— Одна из замечательных вещей в Чикаго — потрясающие парки, они были организованы еще в XIX веке, и это доступные всем общественные пространства, совсем не похожие на заброшенные государством и капиталом районы нищеты, преступности и социальной деградации. Как это все сосуществует?

— Есть много причин для недовольства тем, как Администрация парков распределяет ресурсы (Администрация парков, или Park District, контролирует пространства публичной рекреации, включая парки, игровые площадки, бесплатные спортзалы и бассейны). И некоторые районные парки или детские площадки в Сауфсайде даже не поливают летом, в Гайд-парке, где я живу, приходится звонить в администрацию, чтобы включили оросители, — при этом в других районах такой проблемы нет. С другой стороны, городские парки — это одно из еще сохраняющихся общественных достояний, и в Сауфсайде есть действительно прекрасные парки, а детские программы Администрации парков, хотя не обязательно равномерно распределяются по городу и на всех их не хватает, все же существуют, и я могу совершенно бесплатно пойти со своим сыном на выходных в бассейн — в определенные часы, конечно. Сегодня, когда почти ничего бесплатного не остается, это просто удивительно.

— Если говорить про ваши интересы в искусстве ХХ века, вы занимаетесь историями, которые происходили именно в Вестсайде и Сауфсайде. Как это вышло?

— Есть маленькая составляющая моего проекта, связанная с Норфсайдом, но ведь это все про то, где люди работали и жили, и если говорить про 1960-е и 1970-е, которыми я занимаюсь, то в это время всего два черных художника в Чикаго выставлялись за пределами Вест- и Сауфсайда. Почти все галереи локализовались в Норфсайде и в Даунтауне, и до 1980-х они вообще почти не выставляли черных художников.

Сегодня почти ничего бесплатного не остается.

— Вы пишете, что Black Arts Movement (Движение черного искусства) вытесняется магистральной историей искусства в Америке: например, в книге «Искусство с 1900-го» текст про это движение и «гарлемский Ренессанс» был заказан другим авторам, потому что ни Хэл Фостер, ни Розалинда Краусс, ни Бенджамин Бухло не хотели за эти статьи браться. Это как бы вторичный феномен по отношению, например, к нью-йоркскому процессу 1960-х.

— Есть идея, что в каждый отдельный момент может быть только один авангард и можно изучать только его или близких к нему художников. История искусства в этой книге организована как последовательность дат, и есть только одна дата, связанная с Чикаго, — это смерть Ласло Мохой-Надя. На этом чикагский модернизм умер. И есть попытка переориентировать американскую историю искусства с того, что происходило в Нью-Йорке — ну и еще чуть-чуть в Калифорнии, но в основном в Нью-Йорке. Это подразумевает внимание к другим режимам производства искусства, а также к вещам, которые происходят за пределами в США, — даже в связи с другими континентами: скажем, черные художники из Чикаго в это время активно ездят в Африку на разные фестивали, устанавливают связи и стараются мыслить в рамках панафриканской парадигмы.

— Сюжет, над которым вы сейчас работаете, — история банды Conservative Vice Lords, до того известной просто как Vice Lords (а после как Allmighty Vice Lords Nation), которая отчасти встала на путь добра и взяла шефство над своим районом и над своим локальным комьюнити — это беднейший район Лоундейл на окраине Вестсайда. Интересны сами два этих понятия — комьюнити и банда. В вашей истории выходит, что банда — это само по себе не плохо и не хорошо, это форма социальной организации, которая может обернуться неожиданной стороной в ситуации, когда район испытывает нехватку в государственных и социальных институтах.

— Не уверена, что дело в оставленности этих районов государством, — в таком разрезе я об этом еще не думала. Если говорить об этой конкретной ситуации, то в результате этнических миграций в городе устанавливаются границы районов, а подростки проводят время на улицах — что само по себе совершенно нормально — и организуются, чтобы противостоять, скажем, польской группировке из соседнего района.

— Но, чтобы получилась банда, недостаточно соперничества мальчишек из соседних районов. Нужно еще, например, оружие.

— Вначале у них не было оружия, только ножи и кулаки. И дело не только в отсутствии государства — дело в том еще, что полиция хватает этих мальчишек за мелкие нарушения и бросает в тюрьму, где они знакомятся с другими мальчишками, и это всегда было частью нарратива банд, что переводит ситуацию с уровня мальчишеских противостояний на уровень организации с собственными целями, членством и так далее. И это проблема массового помещения молодых афроамериканцев в тюрьмы.

— С другой стороны, есть такая вещь, как комьюнити района, — что это такое? В истории, которую вы исследуете, банда и комьюнити в какой-то момент начинают работать вместе.

— Если говорить о Вестсайде, то там есть маленькие бизнесы и крупные компании, которые дают району много рабочих мест. Когда евреи уехали, а черные приехали, многие белые бизнесы все еще оставались там. Эти белые чувствовали определенную ответственность перед районом, где уже не жили. Потом, родители детей, состоявших в бандах, — они тоже составляли комьюнити, поскольку понимали власть, которой обладают банды, и их волновала судьба их детей. Кроме того, в комьюнити присутствовали католическая церковь, разные фонды и организации социальной помощи.

Vice Lords были совершенно не заинтересованы в неуправляемом насилии на подконтрольных им территориях.

— Как эта банда вообще пришла к идее улучшить свой район?

— История такая, что в середине 1960-х членам банды уже было за 30 лет. Они чувствовали, что они — старшее поколение. К ним приходили молодые парни, которые хотели вступить в банду, чтобы «кого-то пристрелить». На вопрос о том, что этот кто-то им сделал плохого и зачем им это, они отвечали: «чтобы сделать себе имя, как вы, парни, в свое время». Vice Lords были совершенно не заинтересованы в неуправляемом насилии на подконтрольных им территориях, то есть насилие для решения своих проблем они считали нормальным, но просто позволить молодежи творить что угодно они не хотели.

Поэтому они задумались, как можно направить молодежь на созидательную деятельность, профподготовку, помощь комьюнити и все такое прочее. Банда представляла это свое решение как сугубо самостоятельное, но я так думаю, что это носилось в воздухе. Тогда появились все эти государственные федеральные программы по помощи населению, ориентированные на сотрудничество. И был такой термин — «максимальное возможное участие». Это подразумевало, что если государство планировало осуществлять социальную поддержку, например, малоимущим детям, то люди, которым это государство собиралось послужить, должны были принимать участие в решениях по этой программе — так что и члены банды должны были быть вовлечены.

— То есть социал-демократические идеи того времени каким-то образом передались этим Vice Lords?

— Они вроде как капитализировались на сдвиге в социал-демократической идеологии государства в сторону открытого сотрудничества с комьюнити.

— При этом не уступая своего влияния на район государству?

— В общем — да.

— На что был похож этот район?

— До того это был еврейский район. Поворотной точкой стало сооружение шоссе, которое перерубило его пополам. Это строительство подразумевало использование права государства на отчуждение собственности — людей выселяли, чтобы снести дома. Чувство связности района было нарушено, шоссе теперь проходило прямо насквозь. Многие еврейские жители тогда уехали, и опустевшие дома заняли черные. К 1960-му район был полностью черным, одним из самых бедных в городе, — и до сих пор таким остался. К концу 1960-х большинство работодателей оттуда ушло. В 1968 году после убийства Мартина Лютера Кинга там случились беспорядки и большой пожар, пострадало или было разрушено много домов, так что непрерывность жилого пространства нарушалась пустырями и заброшенными зданиями. Так что дело было не только в отсутствии государства, но и в разорванности инфраструктуры и жизненного пространства.

— И тогда Vice Lords открыли там свой комьюнити-арт-центр Art and Soul («Искусство и душа»), но не только это?

— У них были магазины мороженого, площадка для подростковых тусовок под названием Teen Town, магазин одежды, закусочная, центр профподготовки для молодежи — частично эти бизнесы были несетевыми, частично принадлежали «Лордам» по франшизе, например, закусочная (это был не «Макдональдс», но что-то вроде того); все это в районе 16-й улицы.

— Что такое комьюнити-арт-центр? Это не галерея, которая показывает какое-то «хорошее искусство», это фактически районный Дом культуры или кружок самодеятельности?

— Самый большой арт-центр в черном комьюнити — это South Side Community Art Center, основанный в 1940 году по инициативе WPA (Works Progress Administration Франклина Рузвельта, государственная программа по обеспечению безработных рабочими местами во время Великой депрессии). Некоторые центры основываются на локальной привязке к району, а некоторые на идентичностях (скажем, черное или другое этническое комьюнити). В этих арт-центрах есть кружки для детей и взрослых, кроме того, там устраиваются выставки. Арт-центр, который организовали «Лорды», был того же рода. У них были разные направления. В основе были кружки. Но были и экспозиционная часть, резиденция для художников, выставочная программа на основе конкурса; в этом крошечном пространстве совмещалось много функций — комьюнити-арт-центр, при этом весьма амбициозный в плане выставок высокого качества и просветительской деятельности.

Музеи были вынуждены рефлексировать свою роль — поддерживают ли они социальное разделение или могут поспособствовать его ликвидации.

— В какой-то момент этот арт-центр начал сотрудничать с Музеем современного искусства Чикаго. Как вышло, что большая государственная арт-институция стала, по сути, сотрудничать с бандой?

— Тогда в мейнстримных, а по сути, в белых институциях США была общая идея, что они должны больше работать с афроамериканцами и конкретно с беднейшим черным населением. Движение за гражданские права добилось больших успехов на уровне принципов, но не имело последcтвий на практике — или, во всяком случае, еще не успело к ним привести. Нищета и дискриминация все еще были чудовищные, и некоторые музеи и другие культурные институции (особенно совсем новые, как, например, Музей современного искусства Чикаго) были вынуждены рефлексировать свою реальную роль — поддерживают ли они социальное разделение или могут поспособствовать его ликвидации. В Чикаго этот вопрос стоял особенно остро в связи с беспорядками и протестами, которые прокатились по Вестсайду после убийства Мартина Лютера Кинга в апреле 1968-го. Думаю, эти события заставили многих людей задуматься. Возможно, сотрудничество с «Лордами» представлялось рискованным, но еще более рискованным было сидеть и ничего не делать.

— Что касается идеологии — Black Arts Movement в целом и комьюнити-арт в черном районе преимущественно завязаны на афроамериканской культурной идентичности и всячески ее утверждают. В этом арт-центре было то же самое?

— Большая часть того, что делали дети, была основана на идентичности. Но, например, художник, выигравший конкурс, который устраивал арт-центр, сориентировался в том, что от него требуется, сделал абстрактную кинетическую скульптуру из отдельных разноцветных блоков, весьма отдаленно напоминавшую женщину с ребенком, и назвал ее «Черная Мадонна с младенцем» — довольно цинично. В центре работали японский художник Сати Ямасито, который расписал арт-центр снаружи звездами и полосками, и другой автор Джефф Арнольд, афроамериканский художник, который был в центре в резиденции и выставлял там свои коллажи, как правило, политические, но не всегда связанные именно с афроамериканской идентичностью.

— Вы участвуете в работе двух художественных институций, связанных с Сауфсайдом: это South Side Community Art Center и кинопроект South Side Projections. Можете про них рассказать?

— Глубокочтимый South Side Community Art Center я уже упоминала, я несколько лет состою в его совете, и моя функция заключается в помощи по хранению и систематизации его обширных коллекций и архивов, потому что своих сотрудников у центра для этого нет. Гениальная вещь, которую сделали основатели центра, — по копейке собрали с комьюнити деньги на покупку собственного здания, и это чуть ли не единственный арт-центр времен WPA, который это сделал, благодаря чему выживал все эти годы на мизерном финансировании. А через свои кружки и программы центр сохраняет глубокие связи с художниками в комьюнити (которые работают в самых разных медиумах). Так что многие этот арт-центр очень любят. Комьюнити, которому он принадлежит, отчасти рассеялось, и, я думаю, одна из текущих задач для центра — установить связь с очень локальным сообществом района Бронзвилл, многое пережившего за последние годы. Что приятно, сейчас центр развил бурную деятельность, расширил штат и получил несколько больших грантов. Что касается South Side Projections, то это куда более молодая и бедная организация, без собственного помещения. Это независимый перемещающийся кураторский кинопроект, который вступает в сотрудничество с другими организациями и пространствами в Сауфсайде для демонстрации фильмов и организации по их поводу дискуссий — часто это малоизвестная социальная документалистика и экспериментальные фильмы. В этой работе я участвовала с самого начала.

— Эти организации вовлечены в движение «Черные жизни имеют значение»?

— Это большой вопрос, на который так просто не ответить. Короткий ответ — да, но эпизодически, через отдельных людей, то есть не институционально. «Черные жизни» — по большей части молодая организация (я имею в виду возраст участников, хотя не всех, конечно), и я думаю, тут есть некоторый поколенческий разрыв — в плане языка и методов. При этом South Side Community Art Center делает сейчас больше выставок с художниками, которые прямо адресуются или вдохновляются движением. В Чикаго это движение очень обширное и объединяет много разных сообществ, при этом оно не сводится к организации, которая называется «Черные жизни имеют значение — Чикаго», многие ее члены состоят в других организациях. Некоторые из них занимаются молодежью и образованием, некоторые — правами мигрантов, жилищными проблемами, полицейским насилием, тюрьмами, квир- и транс-правами и так далее, и в каждой из них есть своего рода континуум групп и отдельных личностей, которые склоняются к милитантным и автономным позициям, а с другой стороны, охотно работают «внутри системы». Многие из них — приверженцы аболиционизма. Раньше этот термин использовали для отмены рабства, но теперь его используют по отношению к тюрьмам и полиции.

Понравился материал? Помоги сайту!