Зомби-манифест неолиберального урбанизма

Где искать альтернативу?

Генетическая связь капитала и урбанизации неоднократно подчеркивалась географами и социологами. Например, социолог Анри Лефевр утверждал, что капитализм выживает посредством производства пространства. Географ Дэвид Харви в 1970-е и 1980-е годы развил эту мысль применительно к урбанистике. Именно экспансия «городской ткани» (термин Лефевра) является тем механизмом, с помощью которого капитализм решает проблему избыточного финансового капитала. Рост городов служит важным экономическим стабилизатором капитализма в глобальном масштабе и ключевым фактором его распространения ^[i].

«Капитализм вынужден урбанизировать, чтобы воссоздать себя» ^[ii], — говорит Харви и приводит два известных примера резкого расширения городской среды: одно произошло в Париже в третьей четверти XIX века, другое — в Нью-Йорке в 1940-е — 1970-е годы. И «османизация» Парижа, то есть перепланировка столицы Франции под руководством барона Османа, и кардинальная перестройка столицы США «главным строителем» Робертом Мозесом, по мысли Харви, были, в первую очередь, эффективным средством вывода рынков из кризиса. В результате возникли мощные новые рынки «бульварного» потребления в Париже и пригороды-субурбии в США ^[iii], которые поглотили избыточный капитал путем застройки и привлечения инвестиций. Харви называет этот процесс расползания «городской ткани» «пространственно-временной фиксацией» (spatio-temporal fix).

На более глубоком уровне эти процессы наследуют и в то же время отрицают принцип локализации суверенитета и его сцепки с территорией в производстве геополитики-геоэкономики-геокультуры. Фундаментальную критику геокультуры современной капиталистической мир-системы проводит историк Иммануил Валлерстайн ^[iv]. По его мысли, после Великой французской революции окончательно сложилась привязка суверенитета к территории, и сегодня мир предстает как мозаика ареалов, где каждая группа конструирует свою идентичность, чтобы предъявить права на некоторую территорию. В различные периоды такими субъектами суверенитета выступали политические, экономические и культурные акторы.

Производство «городской ткани» приняло невиданные ранее масштабы: теперь она концентрируется не только в городах, а движется словно сама по себе.

Ни Валлерстайн, ни Харви не предлагают ясного выхода из такого положения дел. Они подробно его описывают как диагносты, но их призыв к альтернативе не вполне конкретен. В этом призыве ясно одно: принцип локализации суверенитета и капитала должен быть преодолен, география переосмыслена и уничтожена в своей нынешней власти. Но, описывая тотальность как тотальность, Харви и Валлерстайн занимаются тавтологией власти, попадая в методологическую ловушку.

Эта проблема идет еще от Маркса, который выступил глубоким теоретиком капитализма и, по словам Эрнста Блоха, вынужден был думать как капитализм, чтобы проникнуть в его логику, подобно тому как следователь начинает мыслить как преступник в целях раскрытия преступления. После этого Маркс, убедившись, что уловил историческую логику, начинает взывать исходя из нее к альтернативе и порождает идеологический проект, который представляет собой нечто совсем другое, нежели его теоретический и диагностический проект.

Подобное раздвоение повторяют практически все критические мыслители: сначала описывают «тотальность тотальности», потом переходят к страстным призывам альтернативы. В такой модели любая альтернатива, находящаяся «за» пределами системы, вскоре присваивается ей, временные автономные зоны (по Хаким-Бею) становятся полем для новой пространственно-временной фиксации, а критических мыслителей и художников — во многом справедливо — обвиняют в том, что они удваивают власть и служат дальнейшей экспансии и усилению гибкости критикуемого ими порядка.

Однако, как показывают Валлерстайн и Харви, капитал сам же производит новую реальность, отрицая и сметая свои предыдущие состояния. Анализ Валлерстайна мало касается урбанизации, а ведь именно в резком расширении городской ткани после неолиберального поворота 1980-х происходят необратимые трансформации обществ и государств. Настолько сильные, что становится возможным говорить о конце национальных государств (nation-state end ^[v]). Возможно, именно неолиберализм и его «городской взрыв» являются тем поворотным пунктом, в котором капитализм, по мысли Маркса, сам произведет альтернативу, которая его уничтожит. Только вот окажется ли эта альтернатива тем, на что мы возлагали надежды?..

Поляризованный город модерна

Советский географ Борис Борисович Родоман ^[vi] признает необходимость городов как центров концентрации и создания различных ценностей, но при этом их недолюбливает: ведь города уничтожают природу. В качестве выхода Родоман предлагает модель поляризации биосферы: города и зеленые зоны образуют две параллельные сети, «разводятся» по разным полюсам в пространстве.

Борис Родоман часто рисует по кальке один и тот же пейзаж: он называет его «Любимый пейзаж Родомана», после чего дарит его друзьям и любимым. Сам Родоман отказывается трактовать его, однако, учитывая наличие нескольких сквозных тем в творчестве ученого, я считаю его аллегорическим изображением opus magnum географа — поляризованной биосферы, а в нашем контексте — поляризованного индустриального модерного города ^[vii].

Тогда горы на рисунке представляют города — «вершины духа», а озеро — природные заповедники. Пейзаж можно продолжить вширь в заданном формальном ритме, и тогда другие горы и озера создадут две перемежающиеся сети — городской и природной ткани. При взгляде на ландшафт сверху мы получим подобие поляризованной биосферы — модели предлагаемого Родоманом мирного сосуществования цивилизации и природы. Интересно, что некоторые горы на его рисунке также содержат в себе зеленые зоны: это уже поляризация внутри города, то есть парки. Если уменьшить масштаб рисунка в духе любимого ученым фрактального самоподобия, то весь рисунок в целом можно прочесть как изображение города с зонированием разного уровня или же его части, где цветовая раскладка тождественна стандартной раскладке географической карты: поселения обозначены оранжевым, природа — сине-зеленым.

20-километровая зона вокруг столицы превращается в сплошную многоэтажную застройку, формируя непрерывную агломерацию, образования наподобие «Коротищ» (Мытищи+Королев+Пушкино+Щелково).

Отдельный интерес для интерпретации составляют оранжевый круг вверху и знаки внизу. Круг в моей трактовке — это не только солнце, но и обозначение возможности взгляда сверху — взгляда, который открывает аллегорическую сторону рисунка, позволяя прочесть в нем схему поляризованного ландшафта. Кроме того, оранжевый круг — это и традиционное изображение города на географических картах, и означающее горных вершин, и обобщенный вид на них сверху. Сложнее дать трактовку нижним знакам. Располагаясь примерно там, где располагается легенда на картах, они могут указывать как на второй — условный — характер рисунка и возможность его расшифровки, так и на некую «подземную» реальность ландшафта. Рискну придать этому значение подстилающей абстракции, которая опосредует весь ландшафт. Например, в случае капиталистического города и урбанизации такой абстракцией является капитал, производящий урбанизированный ландшафт (или урбанизированное пространство) посредством пространственно-временной фиксации.

Имел ли в виду именно такие построения Борис Борисович Родоман или нет — неизвестно. Однако, если учесть определяющее значение концепции поляризации ландшафта для его творчества и крепкую марксистскую выучку советского географа социально-экономической специализации, моя трактовка довольно закономерна.

В любом случае родомановская поляризация позволяет построить также модель поляризованной городской ткани. Распределение по оси «культура — природа» можно заменить или дополнить социально-экономической поляризацией «трущобы — элитная застройка». Эти две поляризации в постиндустриальном городе стремятся к совмещению — точнее, к гибридизации природного «зеленого» и элитного полюсов.

Поляризация — это модель формирования зрелого индустриального модерного города и тот принцип мышления, который до сих пор по инерции часто применяется к городу постмодерна. Но, хотя процессы поляризации продолжают происходить в неолиберальном городе и современная урбанизация усиливает поляризацию, на мой взгляд, процессы второй половины XX века радикально изменили город, в то время как Харви с Валлерстайном продолжают судить о городе и мире с позиций модерна, хотя Харви и описывает неолиберальные трансформации.

Неолиберальные города — это города для предпринимателей, а не для горожан.

Весь XX век критически настроенные мыслители и художники имели перед собой поляризованный городской ландшафт и жили в нем. Свою цель они видели в разрушении границ, видимых и невидимых, в их преодолении. Соответственно сложилась определенная традиция борьбы внутри поляризованного города. Труды Вальтера Беньямина, Анри Лефевра и Мишеля де Серто сформировали т.н. урбанистический метанарратив, дающий в руки художникам теоретический аппарат для различных практик «разрушения» внутригородских стен. Фланирование, ситуационистский дрейф, городские тактики — все это орудия критического художественного арсенала, призванные «раскачать» ситуацию, осуществить «право на город», умножить городские пространства.

Важным понятием на этом этапе развития критического урбанизма была предложенная Фуко «гетеротопия», то есть пространство, «выламывающееся» из городских порядков, место, в котором свое право на город может осуществлять сразу несколько групп населения — в различных режимах, создавая в одном физическом месте как бы различные смысловые пространства. Горизонтом критических художественных практик XX века была именно гетеротопия — многомерность городского пространства, стремление к которой чаще осуществлялось в прямом противостоянии Системы и Индивида в трансгрессии городских границ, производимой прямым, неопосредованным локальным телесным действием ^[viii].

Парадокс в том, что капитал параллельно, а часто и совместно проводил свою трансгрессию, и, кажется, на этапе неолиберализма мы получили качественно другую ситуацию, когда накопленные противоречия и множественные «преодоления» принципиально изменили положение вещей, создав ситуацию постгорода. И старой концепции поляризации в этой ситуации уже недостаточно.

Неолиберальный постгород: нормализация квир-онтологий

Неолиберальный город (постгород) продолжает поляризовать пространство, однако делает он это с бóльшим размахом и хаотичностью, переводя поляризацию внутрь и тем самым разрывая себя на части. Разломы и конфликты идентичностей интериоризируются, а гетеротопия, согласно теоретику постгорода географу Дмитрию Замятину ^[ix], выворачивается наизнанку: не физическое место может содержать много режимов и дискурсов, но само пространство формируется как сеть отрицающих друг друга, взаимно «слепых» мест. Замятин пишет: «Постгород означает в онтологическом смысле амбивалентное сосуществование сопространственностей, рождение нового типа места, отрицающего “по-гегелевски” само себя, появление видимого феноменологически пространственного “негативизма” (имея в виду негацию по Адорно) ^[x]».

В качестве образной иллюстрации этих процессов приведу работы Дмитрия Замятина из его серии «Геокалликратия», общим для которых является жест псевдокитайской восточной каллиграфии, совершаемый поверх существующей городской схемы, которая выполнена в традиционной для западной системы мышления планировочной проекционной сетке. Это черный фундаментализм, одновременно отрицающий подложку, но не убирающий ее, вступающий с ней в сложный режим сосуществования пространств и мест.

Сегодня единая современность ставится под вопрос в тотальной сконструированности пространств. На место единому глобальному пространству приходит сопространственность. Возвращается античное понимание пространства как хоры со своей системой координат для каждого места. Только теперь множественность этих хор изменчива и подвергается постоянной реиндивидуации, хоры не стабильны и не эссенциальны, как в античные времена, а вступают друг с другом в ситуативные партнерские и антагонистические отношения. И оператором этого нового понимания пространства, расползающегося по планете, выступает неолиберальный город.

Начиная с 1980-х в мире происходит новый «городской взрыв». Производство «городской ткани» приняло невиданные ранее масштабы, теперь она концентрируется не только в городах — цельных и отграниченных, отгороженных явлениях, — а движется словно сама по себе, чаще всего даже не формируя городов в привычном смысле этого слова. Исследователи-урбанисты, например Найгель Трифт и Эш Амин, говорят о необходимости переосмысления понятия «город» и замены его на более широкое понятие «городское», обозначающее сложную сеть постоянных индивидуаций со множеством акторов, где человеческое переплетено с нечеловеческим: машинным и природным.

Неолиберальная логика проводит тотальную ресурсную реструктуризацию, в которой ресурсом является все: материя, люди, процессы, бренды, представления, образы, руины... В философии постструктурализм уравнял эти сущности, разместив их на единой сложной материальной поверхности, и различные версии философии нового материализма (спекулятивный реализм, объектно ориентированная онтология) все многообразнее выражают это новое состояние мира. Единственным критерием для вынесения суждения в неолиберализме признается эффективность. Все становится взаимозаменяемым монетизируемым ресурсом: и нефтяные скважины, и образы, и «духовные ценности».

В новой практике управления городом эффективность также ставится во главу угла. Поэтому неолиберальные города — это города для предпринимателей, а не для горожан. Огромные финансовые излишки пространственно фиксируются через урбанизацию посредством двух основных процессов.

Первый — бустеризм — стратегия быстрого развития городов любой ценой, в котором лавинообразное расширение «какой угодно» городской ткани «заземляет» избыточный капитал в девелоперской деятельности и создании новой инфраструктуры. Второй — реструктуризация уже существующей, но малоэффективной городской ткани посредством джентрификации. Как показал географ Нил Смит, джентрификация запускается со стороны капитала и имеющегося неравенства между существующим и потенциальным рентным доходом с городской недвижимости (rent-gap theory), а не со стороны потребительского спроса, и является новым городским фронтиром, ареной борьбы полюсов, которая происходит уже внутри неолиберального города ^[xi].

В итоге возникает два городских фронта: один находится на периферии производства городской ткани, а другой — множественный, реструктурирующий — рассеян внутри нее. Эти процессы хорошо видны в сегодняшней Москве. С одной стороны, идет мощная и хаотичная девелоперская застройка Подмосковья, население которого в ближайшие пару десятков лет, по некоторым оценкам, увеличится на 5 миллионов человек ^[xii]. 20-километровая зона вокруг столицы превращается в сплошную многоэтажную застройку, формируя непрерывную агломерацию, образования наподобие «Коротищ» (Мытищи+Королев+Пушкино+Щелково).

С другой стороны, центр Москвы в последние годы проходит интенсивную джентрификацию и туристификацию — то, что Дмитрий Ольшанский назвал «когалымской урбаниной». Схожие процессы в Нью-Йорке происходили в 80-е — 90-е годы XX века. В результате подобных процессов, по словам Харви, глобальные города сегодня стали глобальными паразитами, в которых красиво потребляют то, что в материальном плане производят в других местах — т.н. потогонных фабриках, гигантских агломерациях третьего мира.

Другой пример неолиберальной реструктуризации — столица Чукотки, город Анадырь. В 2000-х годах команда Романа Абрамовича провела здесь комплексный ребрендинг. Образные ресурсы сегодня так же монетизируются, как и «классические» минеральные, и их точно так же надо «добывать», то есть проводить ребрендинг. Команда московских креативщиков совершила то, что многие восприняли как анадырское чудо: в городе появился ряд знаковых строений вполне в постмодернистском духе — например, дом-медведь и самый большой в мире памятник Николаю Чудотворцу, стоящие рядом. Кроме того, была проведена мощная «добыча» образных ресурсов, возникли новые бренды: «Artика» (новое монументальное искусство), развлекательный центр «Баклан», радио «Пурга». На улицах появились плитка и хипстерские велостоянки, советские панельные дома раскрасили в яркие цвета, а московский центр современной культуры «Гараж» провел фестиваль современной культуры.

Квинтэссенцией подхода стал музейный центр «Наследие Чукотки», где на стеклянных подиумах перемешаны все возможные экспонаты. Старинные ритуальные предметы «коренных» народов соседствуют с поделками современных мастеров, которые в новой экономике идентичностей вынуждены «работать чукчами», подобно крокодилу Гене из советского мультфильма, который днем работал крокодилом в зоопарке, а вечером одевался и шел домой играть в шахматы. Тут же рядом — чучела птиц и зверей, картины советских художников, рекламные материалы спонсоров, просто современные промышленные предметы. Все экспонаты выложены на стеклянные поверхности в контражурном освещении, так что их фактуры не разглядеть, они превращаются в силуэты, подобные картинкам, приплывающим пользователю интернета по поисковому запросу. В ресурсной неолиберальной логике все равно всему, anything goes; главное — успешность и эффективность. Музей наследия превращается в конструктор идентичности, где посетителю предлагаются различные ингредиенты, чтобы «собрать» самого себя.

Так сегодня функционирует городская ткань — глобально-планетарный гибрид, адский бульон, городское, в котором происходят постоянные процессы распада и сборки идентичностей, коммуникативные поножовщины и войны под постоянными вторжениями всеобщего Внешнего — «ножа мясника» (пользуясь терминами философа Резы Негарестани). Как сказал один из героев сериала «Westworld», «Ад опустел, все бесы уже здесь!» — и эта реальность производится именно неолиберальным городским.

Можно ли вообще помыслить альтернативу в ситуации, когда внешнее и внутреннее вывернуты и пронизывают друг друга, а городская ткань приняла планетарный масштаб? Любая внешним образом понимаемая альтернатива быстро становится новым ресурсом. Какое-то время тактический урбанизм рассматривался как альтернатива неолиберальному урбанизму, однако его методы (локальная множественность, grassroots, DIY-инициативы) совпадают с характером неолиберальной урбанизации ^[xiii]. Локальные телесные действия расшатывали государственническую модернистскую структуру городской ткани, действуя в одном потоке с неолиберальной рыночной трансгрессией капитала, которая фактически и уничтожила национальное государство. Возможно, это именно та точка, где праволиберальный и леволиберальный проекты совпадают, направляясь к общему горизонту, который Маркс назвал «коммунизмом», и горизонт этот производится самим капитализмом.

Этот парадокс — эффект разрыва между теоретическим проектом Маркса и его идеологическим проектом, который унаследовали все позднейшие построения критической теории. Однако современная критическая теория должна каждый раз переформулировать положение вещей в новых терминах: ведь, по словам Харви, долгие годы проводящего глубокий анализ Маркса, «капитализм никогда не является постоянным» ^[xiv]. Он адаптивен и создает подвижные реалии. В неолиберальной ситуации подвижность этих реалий переходит на новую качественную стадию, порождая в городской ткани квир-онтологию. И это разделение примерно соответствует той границе, которую Майкл Хардт и Антонио Негри проводят между модерным городом и постмодерным, возникающим тогда, когда, согласно их теории, глобальная Империя создает «выровненный мир» ^[xv].

Квир, обычно понимающийся радикальными мыслителями в освободительном ключе, оказывается авангардом неолиберальной урбанистической трансгрессии, которая создает армию прекариата, зомби-армию.

Может быть, это и есть начало коммунизма? Но только реального коммунизма, оказывающегося совсем не тем утопическим светлым горизонтом, к которому взывали. Славой Жижек в фильме «Marx: reloaded» приводит беседу с Негри, сказавшим ему: «А представляешь, если коммунизм на самом деле похож на ситуацию с картины Брейгеля “Пословицы”, когда каждый живет в меру своей глупости?» Возможно, мясное поле контингентности, современная городская ткань — это проблеск того реального горизонта, который производит капитал. Вопросом о парадоксальном «коммунизме капитала» заканчивает Паоло Вирно свою книгу «Грамматика множеств» ^[xvi]. На вопрос, чего ждать от этого «коммунизма капитала», теоретиками предлагаются разные ответы. Хардт и Негри считают что множества (multitude), субъект позднего капитализма, разорвут своего отца — капитализм — изнутри, а Жижек критикует эту позицию как теоретическую ошибку, идущую еще от Маркса, ибо эти грезы капиталистического горизонта производятся «изнутри» капитала, принадлежат ему и трансгрессия капитала не может преодолеть свой предел ^[xvii].

Как бы то ни было, интенсивность процессов продолжает нарастать. В пространстве неолиберализм производит лимб: сотни километров тошнотворного «городского» со снятыми различиями, и прекариат — субъект (точнее, «не-субъект») этого пространства, конечно, не единственный, но самый массовый. Как индустриальный капитализм произвел пролетариат, так неолиберальный продолжает производить прекариат — зомби-«не-субъект», полностью лишенный стабильной идентичности. «Плоская онтология» странного материализма в отношении субъектности и при полном критическом снятии эссенциализма становится квир-онтологией. Парадоксальным образом квир, обычно понимающийся радикальными мыслителями в освободительном ключе ^[xviii], оказывается авангардом неолиберальной урбанистической трансгрессии, которая создает армию прекариата, зомби-армию.

Сила зомби в том, что он — проводник энтропии, все, что у него есть, — это тело, но это даже не тело, а булькающая плоть, которая может терять свои части, но продолжать передвигаться с единственной целью — пожрать живого. Возможно, реальный коммунизм — это зомби-постапокалипсис, который уже наступает в больших городах, на новом фронтире. Мы можем сменить работу, профессию, место жительства, ориентацию и даже пол, и мы делаем это много раз. Это настоящая армия, авангардная армия нового, последнего, этапа либерализации: после него наступит настоящий коммунизм, который окажется совсем не тем, чего ожидали и на что надеялись, и появится новый Маркс, на новом, пост-ООО ^[xix], языке напишет «Коммунизм», ужаснется описанному и воззовет к новой альтернативе, к выходу из этого тошнотворного выровненного мира. Но, конечно, это не будет путь назад, потому что любая идентичность сегодня — это постструктуралистский симулякр и новый товарчик. А сейчас процесс, кажется, перешел критическую отметку. Как говорит тот же герой «Westworld», который оказывается созданным андроидом: «Своими грязными руками мы отомстим вам. Вы не понимаете, где находитесь: в клетке своих грехов». И говорит он это своему создателю. Выращена армия, которая сожрет своих хозяев. Зомби, ангелы энтропии, выращенные и живущие в лимбе и языке, ни живые, ни мертвые.

Реальный коммунизм — это зомби-постапокалипсис, который уже наступает в больших городах.

И главный ужас — мы внезапно узнаем в том, чего боялись и что считали жутким Иным, самих себя. Но в этом перевороте и состоит неожиданно обнаруживаемая альтернатива: мы не доктор Франкенштейн, мы — его дитя, тот самый монстр, от которого мы собирались убегать. И, значит, мы должны оторвать голову своему создателю...

С этим нужно свыкнуться: мы — полный квир, и мы хотим ЕСТЬ!

* * *

Теперь повторю еще раз.

— Урбанизация — это вывод рынков из кризиса путем территориальной фиксации избыточного финансового капитала и ключевой фактор распространения этого капитала вместе с производством городской ткани.

— Неолиберальный период (с 1980-х годов) характеризуется самым масштабным городским взрывом. Вместо цельных городов появляется «городское» — явление планетарного масштаба.

— Неолиберальная урбанизация расширяет городскую ткань на двух фронтах: вовне, а также путем внутренней реструктуризации, основным механизмом которой является джентрификация, создающая новый, тотальный, внутренний фронтир.

— В результате наряду с продолжающейся в «городском» поляризацией возникает побочный продукт — лимб: выровненное пространство квир-онтологий, основным субъектом которого является «не-субъект» — прекариат, «бездомное» множество (multitude).

— Способен ли этот квир, зомби — ангел энтропии, осознав свою монструозность и сконструированность, «сожрать» своего хозяина или его трансгрессия установлена пределом капитализма — этого автор не знает. Все написанное он применяет к себе изнутри и снаружи, будучи, как и многие ныне живущие, омерзительной квир-тварью с плавающей идентичностью.

---

^[i] David Harvey. The Urbanization of Capital. Studies in the history and theory of Capitalist Urbanization. — Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1985.

^[ii] D. Harvey The Urban Experience. — Oxford: Blackwell, 1989 / Перевод В.В. Вагина (2009).

^[iii] См., например: D. Harvey. A Brief History of Neoliberalism. — Oxford University Press, 2005; Д. Харви. Неолиберальная урбанизация.

^[iv] Валлерстайн И. Анализ мировых систем и ситуация в современном мире. Пер. с англ. П.М. Кудюкина. Под ред. Б.Ю. Кагарлицкого. — СПб.: Университетская книга, 2001.

^[v] См., например: Saskia Sassen. Territory, Authority, Rights: From Medieval to Global Assemblages. — Princeton University Press, 2006.

^[vi] Борис Борисович Родоман (1931 г.р.) — советский и российский географ, публицист, теоретик географии. Развиваемые Родоманом построения теоретической географии и предлагаемые им модели отражают особенности ландшафта СССР и России. Разработал концепцию картоидов как особого языка теоретической географии. Ряд картоидов демонстрировался на выставках современного искусства, например, на выставке «Метагеография» в ГТГ (2015), где они воспринимались как параллельные и близкие московскому концептуализму опыты и документации психогеографических практик советской интеллигенции.

^[vii] О поляризованной биосфере и комплексе географических идей Б.Б. Родомана на поле искусства см.: Б. Родоман. Поляризованная биосфера. Сборник статей. — Смоленск: Ойкумена, 2002; Н. Смирнов. Борис Родоман. Дискретизация территории: тело и текст // ХЖ, № 96, сс. 98—105.

^[viii] Подробнее описание критических и исследовательских художественных практик в городе XX века см.: Н. Смирнов. Искусство действия в городской среде // Городские исследования и практики. Том 1. № 1. — М.: ВШЭ, 2016. Сс. 39—54.

^[ix] Дмитрий Николаевич Замятин (р. 1962) — российский географ, культуролог, поэт, эссеист. Автор оригинальных концепций гуманитарной географии и метагеографии. Понимает географию с постструктуралистских позиций языка и текста, в центр своей деятельности ставит понятие пространства, к которому ищет подход со стороны географических образов. В последнее время работает с теориями постгеографии и постгорода, выходя на поле современного искусства. Научный консультант и сокуратор проектов «Метагеография».

^[x] Дмитрий Замятин. Постгеография города: стратегии пространственного воображения // Русский журнал.

^[xi] Neil Smith. The new urban frontier. Gentrification and the revanchist city. — Routledge, 1996.

^[xii] Подмосковье ожидает коллапс.

^[xiii] См. об этом: Neil Brenner. Is «Tactical Urbanism» an Alternative to Neoliberal Urbanism?.

^[xiv] Д. Харви. Неолиберальная урбанизация.

^[xv] Хардт, Негри. Империя. — Праксис, 2004. Сс. 12—13, 309.

^[xvi] Paolo Virno. A Grammar of the Multitude: For an Analysis of Contemporary Forms of Life. Trans. Isabella Bertoletti, James Cascaito and Andrea Casson. — N.Y.: Semiotext[e], 2004. — 120 р.

^[xvii] Славой Жижек. «Объект желания» как внутренний предел капитализма. О Майкле Хардте и Антонио Негри. Перевод и примечания Михаила Немцева.

^[xviii] См., например: Донна Харауэй. Манифест киборгов.

^[xix] ООО — объектно ориентированная онтология — теория в философии, развиваемая Грэмом Харманом, принадлежит к семейству новых философских теорий, называемых странным реализмом, спекулятивным реализмом etc.

Понравился материал? Помоги сайту!