Роман Попков: «Сегодня у НБП тысячи лиц»

Юлиана Бардолим поговорила с Романом Попковым, который возглавлял московское отделение НБП и успел побывать политзаключенным, и выяснила, что общего между акцией в ХХС и акциями прямого действия и где грань между искусством и политикой.

— Рома, чтобы нам всем было легче ориентироваться в ходе беседы, скажи, пожалуйста, ты нацбол бывший или настоящий?

— Конечно, настоящий. Нацболы — это ведь не просто партия и не просто идеология национал-большевизма. В 1990-е и 2000-е слово «национал-большевизм» заиграло новыми красками, стало обозначением определенного психотипа, определенного стиля жизни. Думаю, что не все люди, которые сейчас связаны со структурами, курируемыми Эдуардом Вениаминовичем Лимоновым, являются нацболами в классическом понимании, и наоборот, за пределами нынешней лимоновской партии вполне есть нацболы.

— То есть движение не зависит от создателя, а живет собственной жизнью?

— Это не движение, а, если угодно, мировоззрение. Я знаю нацболов, которые не принадлежат сейчас ни к одной политической партии. Среди них есть люди, прошедшие школу акционизма НБП, есть те, кто не застал НБП. Нацбол обладает рядом определенных характеристик: он не склонен к компромиссам, чужд политтехнологиям и верен своим идеалам. Безусловно, нацбол — это идеалист, и я уверен, что таких людей немало.

— Я практически не знакома с деятельностью НБП, но тем не менее, как это принято в русской литературной традиции, у меня была собственная картинка в голове, согласно которой НБП — это авторский художественный проект большого русского писателя Эдуарда Лимонова, который является не просто хедлайнером, а художественным руководителем этого процесса и за его спиной толпы прекрасных лицом и телом юношей и девушек. При этом он считает себя не только автором, но и обладателем авторских прав, монополистом уличного процесса, поэтому, когда сейчас в России появились новые уличные движения, он воспринял их не просто как конкурирующую фирму или какие-то симулякры, а именно как посягательство на его интеллектуальную собственность. В его сегодняшней позиции чувствуется не ревность политика, а ревность художника. В чем мое видение ситуации соответствует действительности, а в чем нет?

— Лимонов, безусловно, являлся отцом-основателем всего этого веселого движа. Если бы не было Эдуарда Лимонова, то не было бы НБП и не было бы нацболов как культурологического и политического явления. Но если бы был только один Эдуард Лимонов, если бы вокруг него в разные периоды не группировались мощные личности, то всего этого тоже не было бы. Помимо Лимонова отцами-основателями были еще как минимум два человека: Егор Летов и Александр Дугин, которые в разное время с разной степенью скандальности от партии отвалились, но они оба сыграли важнейшую роль в формировании НБП и нацбольского дискурса. Летов принес в партию ярость рок-андеграунда, именно Летов привлек в партию огромное количество панков, уличных леваков, подтянулась целая плеяда рок-музыкантов. Концерты, андеграундные клубы — все это тоже стало частью НБП. Дугин, эдакий брахман НБП, наоборот, принес в партию эстетский интеллектуализм. Он писал совершенно улетные тексты в «Лимонке» со строчками «Наша Родина — смерть», рассказывал прекрасные сказки про тамплиеров пролетариата. Потом, правда, он ушел в совсем другие миры, начал желать, чтобы партийцы крестились в старообрядчество и отращивали бороды, а потом и вовсе влюбился в Путина и стал писать про геополитику. Но в середине 90-х вклад Дугина в НБП был очень велик.

Нацбол обладает рядом определенных характеристик: он не склонен к компромиссам, чужд политтехнологиям и верен своим идеалам. Безусловно, нацбол — это идеалист.

У Лимонова есть такая черта — он не может на протяжении долгого времени выносить рядом с собой харизматичных личностей, поэтому лимоновский пул партстроителей и «икон стиля» постоянно обновлялся. Например, в нулевые годы рядом с Лимоновым был Владимир Абель, который оказал невероятное влияние на НБП классического периода. Это был гениальный стратег и тактик, и акции прямого действия того периода — это во многом его заслуга. Он модернизировал сообразно текущему моменту многие лозунги НБП. Например, выдвинул лозунг «Революция в России, а не война в Чечне», приучил нацболов к правозащитной тематике. Абель пользовался авторитетом за пределами НБП — и среди либералов, и среди левых. Идея надидеологической, право-левой оппозиционной коалиции — это же идея, которая именно ему первому пришла в голову, именно он ее проталкивал еще в 2004 году, за четыре года до «Маршей несогласных» и за семь лет до Болотной площади. И, как многие нацболы, Владимир Абель был очень талантливым человеком, писал умопомрачительные стихи:

Награда мне будет в мире ином.
Другая Россия — мой истинный дом.
Ее нет на карте, но мне наплевать.
Я хату покинул, ушел воевать.
Не за Родину-мать, но за Родину-дочь —
Светлее, чем солнце, безумней, чем ночь...

Это вот строчка из стихотворения Абеля, написанного во время заключения в «Лефортово».

НБП — плод творческих, организационных усилий большого количества людей. Людей тяжелого калибра.

— Тем более, учитывая большое количество творческих личностей, имеет смысл поговорить о художественной составляющей ваших акций, потому что со стороны акции выглядели очень эффектно и были хорошо выстроены в сценическом плане, по крайней мере, если судить с позиции зрителя у экрана телевизора. Все в черных куртках, молодые, грозные. Некая театрализация процесса. Какое значение внутри партии уделялось этой картинке, визуальному образу?

— Юля, я думаю, ты преувеличиваешь… У нас не были до такой степени расписаны сценарии акций, чтобы регламентировать, кто в какой одежде должен приходить. Нацболы при всех тоталитарных оттенках в своей пропаганде были очень свободолюбивым народом, там никого нельзя было заставить таскать форму. Вместе с тем НБП была первой в России партией, которая стала по-настоящему модной, по-настоящему стильной. И НБП во многом формировала моду молодых русских радикалов. Да, «Лимонка» однажды написала, что нацбол — это веселый и злой качок, коротко стриженный и одетый во все черное. Автор до определенной степени иронизировал, но нацболы, понимая эту иронию, радостно воспринимали эстетические посылы по своей доброй воле. Люди хотели быть модными и стильными. Людей очень угнетало, что оппозиция в те годы, наоборот, была не стильная. Она была старомодная, пенсионерская — не только по возрасту, но и по цвету, по запаху. Оппозиция — «вязаная шапочка». Мы хотели быть яркими. И, конечно, НБП воспринимала западные веяния, стиль западных радикалов. Читали про это в журналах, переводили для «Лимонки». Но все это получалось как-то само собой. Была свежая, солнечная молодая стихия.

— То есть артистический антураж имел место быть, и если вы к тому же являлись законодателями мод, значит, в акциях уже имелась сильная художественная составляющая. И в связи с этим хочу задать очень важный для меня вопрос: ты отсидел два года в тюрьме за потасовку с ментами в ходе одной из ваших акций. И Толоконникова с Алехиной получили «двушечку» за акцию в ХХС. При этом ваша акция в первую очередь политическая, а их, как они сами утверждают, художественная. Где лежит граница между искусством и политикой?

— Я думаю, что Pussy Riot себя как минимум недооценивают, потому что акция была более чем политическая. Призывать высшие силы свергнуть тирана — в чем может быть больше политической страсти? Предвижу возмущенные вопли в свой адрес со стороны многочисленных ненавистников Pussy Riot, но тем не менее скажу: Pussy Riot — это политика серьезная, фундаментальная, заимствованная из средневековых ересей. Политика-мистика, политика большой духовной мощи. Так что пусть не прибедняются.

— Твой срок в тюрьме и их — это равнозначные события?

— Вряд ли можно это сравнивать. Я получил срок не за акцию, а за политическую стычку. Мы защищали нашего лидера, Эдуарда Лимонова, от нападения прокремлевских провокаторов. И с их, и с нашей стороны применялась физическая сила.

Pussy Riot получили свой срок за то, что озвучили некие политические истины. Я думаю, что здесь политики было даже больше, чем в нашем случае.

Но тем не менее Pussy Riot близки нацболам того классического периода. Раньше чутье политического момента, понимание того, что является в данный момент главной политической мишенью, было у НБП. Раньше НБП владела языком политического манифеста. Умела соединить манифест и молитву. Сейчас это четкое видение мишени, безошибочное чутье, единение манифеста и молитвы есть у Pussy Riot.

И это беда Лимонова, что он не понимает этого, отчаянно зажмуривается и не желает этого видеть.

— Когда я беседовала с Эллен Блуменштайн, главным куратором очень важной немецкой художественной институции KunstWerke о ее выставке про РАФ, она мне сказала, что судебные процессы над РАФ можно сравнить с процессами над Pussy Riot: и в первом, и во втором случае процессы имели гораздо большее влияние на общество, на его дальнейшее развитие, чем сами акции и/или теракты. Почему суды над нацболами, которые тоже оказывались за решеткой после акций, не имели такого резонанса?

— Судов было много. Были суды над отдельными нацболами, а были и огромные процессы, например, как процесс над участниками акции «мирного захвата приемной администрации президента». 39 человек сидели в трех громадных клетках: в одной юноши, в другой девушки, в третьей несовершеннолетние. Зрелище было жуткое и средневековое. Говорить о том, что дела были совсем нерезонансными, нельзя. Дело в том, что эти суды шли в иной атмосфере. В те времена значительная часть интеллектуальной России еще не была готова сочувствовать методам НБП и героике НБП. В середине 2000-х почти всем же казалось, что все не так уж и плохо: мы ведь ездим в Европу, читаем «Живой Журнал», а тут нам какие-то типы кричат про диктатуру. Многие закрывали глаза, многим было неприятно, что нацболы бьют в свои колокола, нарушают приятную дрему. Хотя отдельные, островидящие, начинали понимать, что происходит в России, и присматривались к этим судам. Например, суды над нацболами-декабристами впервые привлекли внимание либеральной прессы, покойная Анна Политковская стала ходить на эти суды и сделала массу комплиментарных материалов по нам, хотя по тем временам это было немыслимо — «Новая газета» вступается за нацболов.

Нацболы при всех тоталитарных оттенках в своей пропаганде были очень свободолюбивым народом, там никого нельзя было заставить таскать форму.

Так что эти суды все же стали точкой примирения нацболов и части либеральной общественности. Нацболы заставили себя уважать своей жертвенностью, а государство своей жестокостью заставило от него отвернуться. Все это имело определенный исторический смысл.

Суд над Pussy Riot — несколько иная штука. Когда девчонок ввели в клетку в Хамовническом суде, общество было уже очень сильно разогрето. Многими годами сопротивления, смертями, преступлениями власти. Уже была масса фальсификаций, масса лжи, разоблачений. Уже рухнули многие иллюзии и многие надежды. Общество уже готово было слушать Толоконникову. Нацболам же за пять лет до этого очень тяжело было пробиваться через толщу самодовольства, через желание граждан быть беззаботными. Русские вообще очень любят быть беззаботными.

— Но если вернуться к параллели с РАФ, то они как раз были порождением сытого общества — «скучающие детки из богатых семей».

— Нацболы, безусловно, тоже были детьми. Не в плане возраста, незрелости, а по умению реагировать на события живо и непосредственно. И мы сильно скучали, да. Мало кто был из богатых семей, наверное, даже никто, но из хороших семей точно были многие. Нацболы не только боролись с несправедливостью. Они хотели жить яркой и полноценной жизнью, а Россия ни в 90-е, ни сейчас не дает такой возможности. Дети устали бояться своих отцов. Дети устали бояться ментов, тычущих им дубинкой в грудь. Устали бояться крепостной армии с зажравшимися военкомами и вонючими военкоматами. Устали бояться коррумпированных преподов в вузах и техникумах. И дети устали презирать все это. Атмосфера серости, беспросветности, в которой постоянно находились дети из хороших, но небогатых семей, рождала шаровые молнии нацболов. Но это был очень веселый бунт. Бунт веры в жизнь, в возможность праздника любви, в победоносную войну. И очень не прав Захар Прилепин, в своем романе «Санькя» описавший нацболов мрачными, депрессивными типами, которые на партсобраниях сидят — рефлексируют, любовью занимаются — рефлексируют, на акцию прямого действия идут — рефлексируют. Ну это же неправда. Мы очень весело, озорно бунтовали, и даже трагедии смертей наших товарищей не лишали партию солнечности.

— И я так думала — что чудовищно мрачная публика!

— Нацболы чужды рефлексии, сомнениям. Наоборот, они бежали от этого всего. Это были удалые, веселые люди, которые умели сочетать обаятельный цинизм и искренний идеализм. Гусары.

— Но до людей, незнакомых с ситуацией, эти гусарство и удаль не доходили. Я вот, как человек поверхностный, посмотрела на символику, и мне дальше копаться, лезть внутрь, изучать нравы и обычаи больше не захотелось. И я никогда не могла этого понять: почему при таком обширном контингенте крупных художников нельзя было создать новый, свой, оригинальный символ без намеков?

— НБП берет свое начало в 1993—1994 годах, это время стремительной веймаризации России. Символика НБП была одновременно плевком в тогдашнюю компрадорскую буржуазию, которая успела разжиреть за короткое время на распиле общенационального достояния, и мобилизующим призывом к тем, кто желал возрождения страны. Попытка соединить в одном флаге левую и националистическую символику — сама по себе дико скандальная акция. Потом ситуация изменилась, лозунги трансформировались. Мы от многого отказались. Отказались от лозунга «Сталин — Берия — ГУЛАГ». Отказались от многого одиозного. Но от флага так просто не откажешься. Были товарищи, которые умирали под этим флагом. Это была часть нашей партийной истории.

— Скажи, а возможно сейчас появление партии вроде НБП, но уже без тех отцов-основателей, какие были у партии тогда? Без того литературно-музыкального бэкграунда?

— А это и не надо. Зачем? Да, нацболы выделялись на общем фоне других политических сил — казенных, лицемерных и пыльных. Мы через эпатаж, через художественный жест несли новую искренность. Сейчас художеств и эстетики в политике и так предостаточно, одна Толокно чего стоит. Хорошего, острого политического акционизма — много. Искренних и талантливых людей в политике, в протестном движении — много. Больше, чем в наше время.

— Но нет такого, как Летов.

— Летов, насколько мне известно, умер. Есть масса живых. Второе поколение Pussy Riot в этом году устроило акцию-рейд по нефтевышкам «Роснефти». Они водружали на трубы портреты Сечина, заляпанные нефтью, пели песню, в которой уравнивали нефтяные и лагерные вышки. Сравнивали Россию с красной тюрьмой. А первое поколение Pussy Riot мужественно противостоит тюремной тирании. На оккупай-абаях сотни активистов устроили свой город, читали стихи, книги, пели, влюблялись, бодались с ОМОНом. Это как бункер НБП, только не в подвале, а под небом Москвы. Отмороженные афашники разгромили Химкинскую горадминистрацию. Превратили подмосковный сонный город в палестинский квартал. Гражданские активисты выходят с фаерами на Красную площадь и шлют на три буквы Госдуму, пытающуюся возродить совковую регистрацию по месту жительства. Тысячи волонтеров устроили самую креативную избирательную кампанию в новейшей истории России. Сегодня у НБП тысячи лиц.

И так далее. Это все жизнь. Это все по-настоящему, как и любили нацболы. Лимонов сколько угодно может проклинать современность в ЖЖ, говорить, что все это не кошерно, и трясти старыми подвигами его былых однопартийцев. Это не очень умно и очень не по-нацбольски.

Понравился материал? Помоги сайту!