Российский павильон в вечном тумане

Венецианской биеннале двухлетней давности в российском павильоне завершился период правления Stella Art Foundation и Стеллы Кесаевой, представлявший западному зрителю художников московского концептуализма — течения, уже довольно прочно закрепившегося в истории искусства и ставшего товаром на экспорт в хорошем смысле этого слова — еще, конечно, не наравне с авангардом, но явно занявшего место за ним. Ни у кого не вызывает сомнений, что вместе с биеннале 2015 года эпоха больших нарративов отечественного искусства тоже себя исчерпала. Последняя выставка при комиссарстве Кесаевой оказалась довольно противоречивой, тем самым показав, что с экспортом концептуализма можно и перестараться. Стало понятно: российскому павильону надо искать совершенно новый путь, уходить от консервативной и вылизанной репрезентации тяжеловесного (и всеми любимого) канона. Ведь Илья Кабаков, к слову, показывался в российском павильоне еще в 1993 году. Его товарищи — Андрей Монастырский, Вадим Захаров, Ирина Нахова — представляли Россию спустя более чем 20 лет. Таким образом, ожидания перед выставкой 2017 года были довольно значительными. Перед организаторами стояла непростая задача попытаться изобрести адекватную международному художественному контексту форму репрезентации российского искусства, что в определенной степени предполагало выстраивание, пусть и эскизно, истории новейшего искусства.

Комиссаром российского павильона в 2016 году стал Семен Михайловский, занимавший к этому моменту ту же должность на архитектурной биеннале. С последней не обошлось без скандала. Тогда Михайловский был назначен после скоропостижного увольнения Ревзина — буквально за несколько месяцев до открытия выставки. Ревзин ситуацию прокомментировал лаконично: «А нечего про Крым писать!» Особого усилия для считывания послания Минкульта не понадобилось. Михайловский стал во многих смыслах удобной фигурой, за чьи высказывания можно не переживать.

Биеннале современного искусства, отвечающая как бы за все актуальное художественное производство, более значима и опасна, чем формализованные и в среднем пропущенные через цеховые фильтры архитектурные экспозиции. Однако назначение Михайловского на пост комиссара и на художественной биеннале многих, мягко говоря, удивило. Хотя в принципе это следствие проводимой культурной политики — его можно было ожидать. Вообще желание убить двух зайцев одним выстрелом, или то, что можно назвать «экономией имен», становится характерным знаком российской власти на третьем сроке Путина. Ни для кого не секрет, что ротация кадров в политике сведена к минимуму. Если она присутствует, то нередко в феодальном режиме от отца к сыну. Да и в целом «ручная» система управления в ситуации со столь сложными объектами, как Россия, требует минимизации ответственных опосредующих звеньев. В этом смысле происходящее с российским современным искусством — не исключение. Правда, есть определенные поправки. Например, власть может переходить не от отца к сыну, а от матери к дочери, что в среднем вызывает в российском патриархальном обществе меньше вопросов. Но в целом логика примерно та же. В этом смысле ситуация с выставочными павильонами в Венеции вполне вписывается в существующие общенациональные тенденции. Если ремонт дорог в деревне, финансирование провинциальных спортивных клубов, формирование репертуара в столичном театре невозможны без письма президенту страны, то надо ли плодить сущности в современном искусстве?

Михайловский известен, в первую очередь, как ректор Санкт-Петербургского государственного академического института живописи, скульптуры и архитектуры имени И.Е. Репина. Другими словами, человек, как кажется, максимально далекий от современного искусства. Хотя, по мнению министра культуры Владимира Мединского, «современное искусство — это все, что делается сегодня», а значит, формально никаких противоречий нет. В одном из прошлогодних интервью Михайловский поделился мнением касательно будущей выставки в Венеции: «Есть парень, талантливый, одаренный, он делает прекрасные аналитические рисунки, которые мы хотим показать в павильоне. С ним поедут и другие студенты». Кто такие «мы», было не очень понятно; очевидно, что это могло быть лишь личным желанием господина Михайловского — везти студентов своего вуза представлять российский павильон на все еще одной из главных биеннале современного искусства. От Михайловского, кстати, очень долго ждали объяснений по поводу этого абстрактного «мы». Биеннале приближалась, а имя куратора павильона так и не прозвучало. И только за пару месяцев до открытия наконец пришли новости: Михайловский не только комиссар, но и куратор, художники павильона — Гриша Брускин, Recycle Group и Саша Пирогова.

Биеннале современного искусства, отвечающая как бы за все актуальное художественное производство, более значима и опасна, чем формализованные и в среднем пропущенные через цеховые фильтры архитектурные экспозиции.

Ответ на вопрос, почему в итоге отказались от идеи выставлять студентов петербургского вуза, можно найти в заглавном тексте каталога. (Михайловский «посвятил какое-то время поиску талантливых юношей и девушек», но потом был «потрясен» инсталляцией Брускина.) Текст этот — вообще удивительная вещь: он стал своеобразным манифестом деятельности нового комиссара-куратора. Единственное, он так и не удовлетворил желания многих услышать объяснения по поводу совмещенной должности. Но для нашего общества это уже вполне себе традиция — власть не считает нужным объяснять что-либо гражданам. Власть от современного искусства, как политическая, так и финансово-олигархическая, — тоже.

Зато из текста Михайловского можно узнать о его отношении к концептуализму. Тут присутствуют ироничные комментарии о Кабакове и общий итог деятельности концептуалистов, которые все же «заслужили право быть выставленными». Таким образом, российские 2000-е и 2010-е закончились и в Венеции. Больше никаких некогда модных на Западе концептуалистов, отныне — «свежая молодежь», в итоге потесненная художником — выходцем из Советского Союза и советской же андеграундной системы искусства. Гриша Брускин — художник, главное достижение которого, если верить краткой биографии, приведенной на его последних трех венецианских выставках, — это миллионная (дороже, чем Кабаков!) продажа на аукционе «Сотбис» в 1988 году. Уже исходя из этой детали, можно понять, что Брускин хоть напрямую и не примыкает к московским концептуалистам, но, по крайней мере, настаивает на рассмотрении своей фигуры в схожей системе координат. Отношение самого Михайловского к концептуалистам еще более запутанно, и, очевидно, даже его желание порвать с традицией прошлого куратора не смогло увести его достаточно далеко.

Брускин — еще один компромисс 2017 года. Его появление в павильоне комиссар-куратор объясняет эффектом, который на него произвело увиденное в мастерской художника. Это важная деталь, подчеркивающая формат «ручного управления» от искусства вкупе с неподкупностью творческой воли. Концепция павильона выстраивалась именно от работ Брускина. «Theatrum Orbis Terrarum» — название атласа XVI века, первого в истории географического атласа современного типа. На русский переводилось как «Зрелище Круга Земного». По свидетельствам самого Брускина и итальянских искусствоведов, собранным в каталоге, художника уже какое-то время занимали тема «зрелища» и концепция «театра памяти». Его инсталляция посвящена «смене декораций». Три зала заполнены скульптурами, вызывающими ассоциации с «сюрреализмом» позднего левого МОСХа. Гигантский двуглавый орел парит над толпой солдат при оружии, монструозные жители другого зала стоят, словно готовясь к выходу на сцену, хотя никакой сцены и нет, жизнь — это театр, постоянный спектакль, застывший в момент смены декораций, а люди — и актеры, и единственные зрители. Прописные барочные истины.

Надо сказать, что у выставки имеется и политический аспект, самим художником преподносимый как классическая постдиссидентская истина о тоталитарном государстве-машине и его гражданах-винтиках. Хотя двуглавый орел однозначно отсылает к современности, а в солдатах можно узнать государственных охранителей, сгоняемых в Москву в дни народных гуляний, считать что-то более артикулированное невозможно. Но даже в таком расфокусированном виде политика приводит к курьезам. Так, в комментарии куратора персонажи, те самые, скорее, солдаты или солдатики Брускина, неожиданно именуются «митингующими». Если продолжить логику Михайловского, то можно предположить, что орел выступает как бы охранителем культурных ценностей Родины от распада и деградации.

Интернет, к сожалению, работает с перебоями, российский павильон пользуется, как это обычно бывает, большой популярностью, поэтому скачать приложение удается не всегда.

В своем отзыве на биеннале Дмитрий Волчек написал, что не решился критиковать российский павильон, зная, в каких условиях он создавался. И я готов был бы подписаться под этой фразой, если бы весь павильон был отдан Брускину с его туманными (или, если хотите, духовными) намеками и милыми дедовскими политическими спорами с комиссаром. Однако максима «современное значит то, что делается сейчас» (и, видимо, молодыми и современными) добавила к этой и без того помпезной кухонной посиделке несколько новых смыслов, что привело к окончательной потере нити разговора.

Нижний уровень павильона отдан Recycle Group и Саше Пироговой. Художники из Краснодара, работающие с темой мира-антиутопии современных технологий, и видеохудожница, занимающаяся исследованиями динамики человеческого тела в пространстве (по образованию, что характерно, физик). У Recуcle Group, которых сложно упрекнуть в отсутствии честности и старания, — белое пространство с белыми же (как и у Брускина) скульптурами, которые, однако, спрятаны, вмонтированы в наросты на стенах. Метафора, позаимствовавшая сюжет из Данте — грешники в ледяных глыбах. Кстати, это и есть ключевой образ экспозиции, нарочито повторяющийся во всех комментариях к выставке. В нем легко угадывается кураторское желание работать с высоким стилем и с вечными темами. Грешники у Recуcle Group — это грешники виртуального пространства, забаненные различными системами интернет-контроля (читай: выключенные из виртуального бессмертия, то есть убитые). Посмотреть инсталляцию можно, лишь скачав специальное приложение и наведя экран смартфона на белые глыбы. Интернет, к сожалению, работает с перебоями, российский павильон пользуется, как это обычно бывает, большой популярностью, поэтому скачать приложение удается не всегда. Довольно ироничное дополнение к работе Recуcle Group, отсылающей к риторике наших депутатов, которые критикуют интернет и опасности, в нем таящиеся. Антиутопичность виртуальности, отсутствие обещанных в ней свободы и бессмертия превращают это пространство в некую ледяную пещеру, откуда не выбраться, пока тебя кто-то не освободит через экран смартфона.

Вообще стоит отметить, что сразить посетителя «новыми технологиями» или «новыми медиа» — довольно привычный ход для отечественного павильона (сколько было подобного рода фокусов еще во времена Ольги Свибловой), да и для многих стран с сырьевой экономикой. Стоит лишь отметить, что в мире уже лет пять правит пышный бал постинтернет. Или, другими словами, искусство, которое возвращает из виртуальных льдов к реальности, показывая, что, пока мы тратили время, гоняясь за несбыточными мечтами, мир изменился до неузнаваемости. Можно по-разному относиться к постинтернет-искусству, но, так или иначе, по нему можно сверять часы. Пока в России раздают wi-fi и приложения для виртуальных скульптур, в павильоне маленькой Эстонии царствует королева нового постцифрового поколения Катя Новицкова с ее уже ставшими каноническими для новейшей истории искусства картонными скульптурами-обманками, рассказывающими о жизни в пустыне реального. Собственно, из анализа этого сопоставления можно понять, какое место занимает отечественное художественное производство по отношению к остальному миру.

Любопытно, что интерес к «вечным темам» литературной классики присутствует не только в российском павильоне. Главный хит биеннале на фоне скучнейшего и абсолютно провального основного проекта — «Фауст» немки Анне Имхоф. Надо ли говорить, что и здесь высокие технологии и пафос вечных тем играют с отечественным искусством злую шутку. Рядом с аскетичными и безупречно стильными живыми скульптурами Имхоф застывшие виртуальные борцы за свободу, несмотря на свою молодость, к сожалению, выглядят безнадежно несовременно.

Завершает российский павильон видеоработа Саши Пироговой «Сад», которой в театре Михайловского отдано наименьшее пространство и внимание. Десятиминутное видео, снятое и смонтированное так, что невозможно отделаться от ощущения, что это недоделанный эскиз Виктора Алимпиева или ранняя работа Полины Канис. На экране разыгрывается мистический танец — хождение по кругу людей-деревьев, произрастающих из гальки, той самой, что трещит под ногами у посетителей Джардини. В безвоздушном пространстве, наполненном, кажется, только светом, эти плавные движения должны настроить зрителя на что-то очевидно светлое и — прошу прощения за это слово — позитивное. Если пользоваться очевидным, как и все метафоры этой выставки, сравнением, то мы попадаем в некое подобие рая после фантасмагорических страданий современности — митингующих и интернета. Перед входом в зал Пироговой висит предельно абстрактная экспликация, из которой можно узнать, что вечная борьба света и тьмы — лишь видимость. В принципе, в этом есть рациональное зерно. Но, кажется, мы вновь опоздали с диагнозом, однако не настолько, чтобы удивить; все же до радикально иного по отношению к современности архаичного ископаемого российская традиционность и «вечность» не дотягивают. А так современный мир «гипернормализации» и «гибридной войны» потерял четкие градации света и тьмы еще во времена «общества зрелища». И туман Theatrum Orbis вряд ли добавляет к густой пелене реальности что-то существенное.

В сухом остатке российский павильон — это написанная широкими мазками история со счастливым финалом, столь характерная для плакатов официальной культуры. По дребезжащему контуру можно сделать вывод, что художественная репрезентация России в Венеции 2017 года отражает растерянность Минкульта по отношению к современному искусству. С одной стороны, вроде бы налицо попытка диалога, иначе нас бы ждали три зала со студенческими этюдами. С другой, содержательная часть этого диалога пока больше похожа на бормотание — на многие темы говорить нельзя, а на остальные еще не научились. В то же время хочется надеяться, что в рамках следующей биеннале диалог продолжится. А если так, то чувство творческой растерянности у власти — это не так уж плохо на данный момент. И, может, лучше, что продуктивное совмещение одним чиновником трех должностей является непосильной задачей, даже несмотря на все ссылки на человека эпохи Возрождения.

Понравился материал? Помоги сайту!