Русская поэзия в эпоху bot-to-bot-коммуникации

Излет две тысячи восемнадцатого года.

Небеса темнеют, погода портится, новости беспокоят — и волна правой реакции, кажется, вот-вот захлестнет мир. От Венгрии до Польши, от Австрии до Бразилии у власти все чаще обнаруживаются крайние консерваторы, играющие на имманентной склонности крупного капитала к автократии. Автократия эта опирается на новейшие технологии: в повестке дня — анализ «больших данных» и «цифровых следов» миллионов пользователей, проекты новых «файрволов», призванных окончательно сегментировать интернет-пространство, «кибербригады» тех или иных спецслужб и, наконец, зловещая система «социального рейтинга» (активно тестируемая сейчас в Китае). Под сенью подобных событий разобщенное и растерянное население планеты попеременно пытается то игнорировать тревожные знаки новых времен, то извлекать мазохистское удовольствие из максимально отчужденного созерцания близящейся катастрофы.

И, быть может, именно общая ненадежность и двусмысленность исторической ситуации сделали в последнее время столь популярным жанр разговоров с сетевыми ботами и интернет-помощниками вроде Siri или Алисы (скрины диалогов можно часто увидеть в Facebook или «ВКонтакте»). Склонность к таким беседам показательна: растущее недоверие между людьми находит выход в общении с программой, а легкая абсурдность ответов интернет-помощника на мгновение словно бы приоткрывает перед пользователем глубоко иррациональную природу современного социально-политического контекста — уродливо мутирующего позднего капитализма.

Впрочем, боты привлекают не только обычных пользователей; все чаще и чаще ими интересуется и современная поэзия.

На территории русского языка наиболее методично жанр «разговоров с ботами» исследует поэт Юрий Рыдкин (житель белорусского Гомеля, тонкий ценитель текстов Маргариты Меклиной и Евгении Сусловой, создатель киберзауми и гиперссылочной поэзии, публикующийся на «Полутонах», «Дискурсе» и «Стенограмме»).

В качестве типичного примера можно рассмотреть цикл Рыдкина «1968—2018», посвященный пятидесятилетию майских событий во Франции, — короткую «art-беседу с сетевым ботом», реагирующим на лозунги студенческой революции 1968 года: «Все, что священно, — враг. — Со мной ничего не случилось, со мной все в порядке», «Представь себе: война, а на нее никто не пошел. — Ты слишком безграмотен, чтобы считать себя “гением”! Гений — это я!», «Звонит будильник! Первое унижение за день. — Я — русский человек, поэтому я знаком с русской культурой», «Вставай, проклятьем заклейменный университет! — Нам нужно заканчивать наш разговор, я должна уходить. Спокойной ночи» — и так далее.

Как же анализировать подобные вещи?

Очевидно, поскольку и слова, и их порядок по большей части задаются не автором, постольку исследование парадигматики и синтагматики текстов вряд ли окажется продуктивным. Но пространство языка, как доказывал Юрий Степанов, «трехмерно» — помимо парадигматики и синтагматики существует еще и прагматика; и, кажется, именно это «третье измерение» более всего интересует Рыдкина. А значит, для адекватного понимания цитированного выше произведения нужно отвечать на вопросы о прагматике авторского жеста — каков этот жест, чем обусловлен, на что направлен?

Прежде всего, отметим, что Рыдкин подчеркнуто равнодушен к развлекательному измерению беседы с ботом. Большинству пользователей, публикующих свои разговоры с Siri или Алисой, нравится, когда интернет-помощник отвечает или неожиданно, или глубокомысленно, или абсурдно — собственно, только такими (способными повеселить человека) беседами и делятся в социальных сетях. Юрий Рыдкин, напротив, никогда не занимается отбором «интересных» ответов — его удовлетворяет любая, какая угодно реакция бота. Таким образом, читателю предъявляется вовсе не коллекция перлов и острот, рандомно выданных программой, но, скорее, запись почти бихевиористского исследования, построенного по классической схеме «стимул — реакция». Мы знаем, что сколь угодно «человечная» реакция бота — результат однообразной работы неких алгоритмов, паттернов, программных шаблонов и блоков; однако и стимул — задаваемый Рыдкиным вопрос — также представляет собой настоящий шаблон («Будьте реалистами, требуйте невозможного!», «Под булыжниками мостовой — пляж» и так далее). Таким образом, столкновение двух политических повесток, правой и левой, сводится в цикле «1968—2018» к столкновению двух наборов клише: прочно ассоциируемые с интернет-политикой авторитарных государств боты (используемые для создания требуемого информационного фона, порождения однотипных комментариев и DDoS-атак на оппозиционные ресурсы) механически реагируют на революцию мая-68, тоже выродившуюся в набор из двух десятков механически повторяемых лозунгов.

Несомненно, подобное «запирание» политических антагонизмов в пространстве поэтического произведения может показаться тривиальным бегством от мира; и потому нужно учитывать, что прагматический жест Рыдкина вовсе не исчерпывается парой-тройкой бесед с Алисой — он и значительно шире, и значительно радикальнее.

В частности, автору данной статьи действительная амплитуда обсуждаемого жеста стала понятна лишь после получения личного письма от Юрия Рыдкина. Изысканно-вежливое, это письмо (с просьбой о рецензии) было сознательно выстроено как шаблон — и заканчивалось характерной фразой «я держу в уме и учитываю Вашу занятость, а потому любой Ваш ответ приму с благодарностью» ^[*]. Важно, что мы наблюдаем здесь ту же самую схему, что и в арт-беседах Рыдкина с сетевыми ботами: подача некоего стандартного стимула — и заинтересованное ожидание реакции, которая может быть любой, какой угодно. Но, очевидно, реальное поле возможностей не слишком широко: поскольку отправитель и получатель письма не знакомы лично (и потому им недоступны способы непосредственного реагирования вроде дружеской беседы, потасовки, нецензурных проклятий или распития алкоголя), постольку реакция получателя неизбежно окажется реализацией одного из стандартных паттернов (спокойное согласие, вежливый отказ, трусливое игнорирование). Иными словами, сталкиваясь с посланием Рыдкина, адресат действительно вынужден реагировать как сетевой бот.

Можно было бы сказать, что, пока технологии заняты анабазисом бота к человеку, Юрия Рыдкина интересует катабазис человека к боту.

И важно отметить, что в подобной операции нет никакого высокомерия — ибо первым человеком, которому поэт предлагает поискать в себе бота, оказывается… сам Юрий Рыдкин. Страница Рыдкина в Facebook (где преимущественно и разворачивается его художественный проект) являет собой плотную череду намеренно шаблонных стимулов и шаблонных же реакций: Рыдкин то публикует изображения известных картин (визуальные клише), в которые вставляет собственные фотографии, то имитирует роботоподобные ответы на вопросы, которые будто бы задают ему известные личности или искусственный интеллект. «ИИ: Юр, а ты можешь что-нибудь сочинить прямо сейчас, в рифму и по мотивам классики?))) ЮР: Конечно. Читай в комментарии», «Андрей Белый: Юрий, что там вообще под моим именем происходит?! ЮР: Ой, Борис Николаевич, я вам это лучше при встрече растолкую», «Пушкин: Но я никогда не прогуливался с господином Синявским! ЮР: Так в том-то и соль, Александр Сергеевич, в том-то и соль», «Хьюстон: Помнишь, Юра, как ты, будучи юнцом, любил мой голос?.. ЮР: Я и сейчас его люблю, Уитни…», «Шарлотта: Я не Бронте, я Корде! ЮР: Ц…» Поэт словно бы старается стать чистой реакцией на стимул, поведенческой схемой, раз за разом отрабатывающей ту или иную ситуацию. С прилежанием, напоминающим о Дмитрии Пригове, Рыдкин ежедневно публикует по два-три-четыре шаблонных мини-диалога — примеры своеобразной bot-to-bot-коммуникации, постепенно (с уходом живого общения) все более превалирующей в мире. Эти диалоги, как правило, игнорируются литературной френдлентой Рыдкина, что вполне логично — автор намеренно ведет себя как бот, а на ботов стараются не обращать внимания. Но сама вялость реакции чрезвычайно показательна: Рыдкин по некоему заданному шаблону старательно окликает литературное сообщество, которое в ответ не менее шаблонно реагирует на это окликание. И теперь мы можем оценить масштаб творческой задачи: уже не отдельный сетевой бот, не Siri и не Алиса — но вся современная русская поэзия становится объектом длительного бихевиористского исследования, проводимого по заветам доктора Уотсона.

В этом, казалось бы, есть что-то от пустого, бесплодного умствования, от холодной мозговой игры; однако необычность ситуации как раз в том, что прагматический жест Рыдкина (моделирование bot-to-bot-коммуникации) задействует не только когнитивные способности поэта — но все его тело целиком. Стратегия «становления ботом» отчасти вынужденная: проживая вдалеке от российских столиц и будучи (вследствие несчастного случая) прикован к инвалидному креслу, Рыдкин физически не может принимать непосредственное участие в литературной жизни России. Казалось бы, в эпоху интернета данное обстоятельство не должно являться проблемой. Но как раз избранный Рыдкиным способ максимально шаблонного окликания поэтического сообщества, демонстрирующий слабую ответную реакцию, вскрывает (и художественно удостоверяет) тот факт, что для успешного накопления символического капитала в этом сообществе по-прежнему крайне желательно использование тела (в смысле непосредственного присутствия человека на тех или иных вечерах, лекциях, презентациях, дискуссиях, фестивалях и так далее). Отказ же от телесной вовлеченности в литературный процесс (либо ее принципиальная невозможность) неизбежно делает вас в той или иной степени ботом.

При этом в последние несколько лет боты стали одними из важнейших акторов человеческой истории. Деятельность компьютерных алгоритмов влияет на курсы валют, котировки акций, результаты выборов, формирование (либо, напротив, размывание) общественных и политических повесток по всему миру. И потому нет ничего удивительного в том, что авангард российской поэзии (в диапазоне от «генеративной поэтики» Павла Жагуна до «спам-машин» Лактат Гагариной и Доры Вей) все чаще занят попытками осмыслить агентность ботов.

Проект Юрия Рыдкина, на первый взгляд, должен располагаться где-то совсем рядом. Однако (несмотря на программные заявления автора о необходимости эмансипации машинного, о слиянии биологического и кибернетического) как раз в этих текстах чувствуется что-то очень человеческое: на пороге новых темных времен, в эпоху господства программ и анализа цифровых отпечатков, где-то на восточном краю Белоруссии под сенью тридцатилетней постсоветской автократии в инвалидном кресле сидит человек, сознательно ставший ботом русской литературы и последовательно демонстрирующий всю глубину отчуждения, постигшего современных людей. Это не родители, это не супруги, это не коллеги, это не друзья — это на фоне зловещего правого поворота боты общаются с ботами, обмениваются шаблонными фразами, отрабатывают устойчивые паттерны и схемы.

Впрочем, данная — казалось бы, совершенно новая — ситуация, обусловленная технологическим прогрессом начала XXI века, подспудно поднимает хорошо знакомые русским читателям темы. Невозможность настоящего вопроса и искреннего ответа; вечное постылое «мимо» и «невпопад»; диалог, распадающийся, не начавшись, на ряд бессмысленных фраз; отчаянные реплики в пустоту; ощущение перманентного провала коммуникации и уходящей за всем этим жизни — вот истинно поэтическое измерение проекта Юрия Рыдкина, и здесь он вплотную подходит к самым высоким литературным образцам, также порожденным в мрачные периоды отечественной истории, — пьесам Чехова и стихотворениям Льва Рубинштейна. Под шелест совиных крыл Победоносцева, под грохот громоздких речей Андропова, в мире без надежд и перспектив оба этих предшественника Юрия Рыдкина каждый на свой манер объясняли нам одно и то же — человек человеку бот.

Кажется, для того чтобы обозначить проблему человеческого отчуждения в эпоху политической реакции, описанную и Чеховым, и Рубинштейном, нам не хватало одного точного слова — и вот оно наконец нашлось. Что ж, дорого яичко к Христову дню.

---

^[*] Публикуется с разрешения Юрия Рыдкина

Понравился материал? Помоги сайту!