19 февраля 2019Литература
124

Исключительность книжного

Вышел русский перевод «Книжных магазинов» Хорхе Карриона

текст: Андрей Тесля
Detailed_picture 

Ключевое для Карриона противопоставление: книжного — библиотеке. При всем их родстве — и при том, что рождение библиотеки можно возвести к древним «книжным», тем местам античного мира, где книги копировались и распространялись, где скапливались «оригиналы», с которых делались копии, и где можно было не только купить или заказать свой экземпляр, но и взять на время, — библиотека, по мысли Карриона, противоположна книжному. Тот — всегда о временном, преходящем; библиотека — хранит. И способна хранить столетиями, в идеале не озабоченная тем, нужно ли кому-то в данный момент или в ближней перспективе то, что заполняет тысячи ее стеллажей, — книги, брошюры, газеты, сейчас утратившие актуальность, которые приобретут десятки лет спустя, когда они окажутся (возьмем простейший случай) непреднамеренными свидетелями времени, отражениями и фиксациями того, что никто не намеревался запечатлевать сознательно и даже не ведал о том, что ухватил в тексте — помимо воли, сознательных рассуждений и предположений. Книжный — до тех пор, пока остается таковым, не перерождаясь уже в нечто принципиальное иное, — весь о рассеянии, книги в нем делают остановку — и чем более она краткая, чем быстрее они переходят в руки других, тем лучше с точки зрения владельца; правда, последний, в свою очередь, получает интерес в глазах других в той мере, в какой он не просто стремится к рассеянию, а движим более конкретным — к тому, чтобы именно эти книги попадали в определенные руки, чтобы встречи их не были случайными, — но это ведь само собой разумеется, иначе время существования книжного будет мимолетно.

В своей рассеянности и быстроте отдачи, распространения книжный обретает надежду на собственную долговременность.

Книжные оставляют в этом мире немного следов — до тех пор, пока они существуют, они являются частью городского ландшафта: в них встречаются, делают покупки, смотрят новинки или роются в букинистических залежах — к ним привязываются или недолюбливают, но продолжают посещать за неимением лучшего, однако редко делают предметом самостоятельного рассмотрения, а затем они исчезают — без архивов (кроме финансовых, тех, что заботливо откладываются в документации налогового ведомства и банков), почти всегда без воспоминаний — разве что мельком, в нескольких словах, попутно.

© Ад Маргинем Пресс, Музей современного искусства «Гараж», 2019

В нашем сегодняшнем мире нет ничего более банального, чем посетовать на «смерть книжных», вытесняемых онлайн-магазинами и электронными книгами, — или, парадокса ради, начать утверждать, что с «бумажной книгой рано прощаться», или вовсе стоит оставить надежды, или счастливо разувериться в грядущей смерти последней. Но в стороне от всех этих не очень интересных (хотя бы в силу того, что основные аргументы давно известны и тасуются знакомым образом) споров лежит другой разговор — о самом феномене книжного, расцветшего в прошлом веке, который действительно идет если не к завершению, то к качественному перерождению.

Прошлый век стал и веком массовой грамотности, принципиально изменившей облик повседневности, и, соответственно, веком книжных: книга за это время перестала быть чем-то особенным, обратившись в элемент поездки, коротания времени в пути — в связи с чем (и отчасти формируя эти привычки) появились книжные лотки и магазинчики на железнодорожных станциях и вокзалах. Новый читатель появился уже в XVIII веке — экстенсивный на смену интенсивному, поглощающий книги одну за другой — в том числе и ради простого «убийства времени», сокращения переживания пустого ожидания в пути между точками на железнодорожной линии или оставаясь наедине с собой и стремясь отвлечься от себя. Вместо того чтобы читать немногое усердно, читатели, стремящиеся потратить время, забыться в ином (на чем построена одна из самых старых аналогий чтения и путешествия), или в поиске информации, мыслей, образов — прагматическом или отвлеченном — научились читать «естественно», то есть делать это, не задумываясь (стр. 253).

Но вместе с тем книги и книжные проделали и другую эволюцию — массовое чтение пребывало в сложном переплетении с «избранным», для своих. И здесь книжные оказывались не только точками, где любители конкретного рода литературы, симпатизанты того или иного способа смотреть на мир могли найти свое, и не только местами встреч между ними — они становились (впрочем, в этом отношении лишь продолжая практики минувших столетий) издательскими предприятиями. И читатели ведь оказываются и авторами — либо становятся ими.

«Естественное» чтение рождается через утрату — «способности концентрироваться на одном-единственном тексте», что ведет к «обретению яркого спектра, иронической и критической отстраненности, способности связывать и истолковывать одновременные явления» (стр. 253). Впрочем, не очень понятно, что в этой реальности делать автору — ведь он надеется пусть не на то, что его текст будет прочитан сам по себе, вне «связей и истолкований» с одновременными явлениями, но хотя бы на то, что читатель сконцентрируется на нем достаточным образом для выделения среди других «явлений»: ведь, чтобы сопоставлять и соотносить, следует и выделять, и обосабливать. Зигфрид Кракауэр в начале 1920-х учил молодого Адорно «особому, гедонически-субверсивному прочтению философских текстов», упражняясь над «Критикой чистого разума»:

«Вместо того чтобы пытаться постичь сложную систему во всей ее полноте, они выискивали в текстах любопытные противоречия» [1].

Но то чтение было поверх иного, устоявшегося — и закрепощающего, делающего текст глухим для читателя; это было научение, как услышать за омертвевшими конструкциями то, что некогда породило их. «С самого начала он показал мне, — вспоминал Адорно о Кракауэре, — что философская работа — это не только теория познания, анализ научно обоснованных суждений в конкретных условиях, но и некий зашифрованный текст, из которого можно вычитать что-то об уровне мышления в данный исторический момент с робкой надеждой приблизиться к истине» [2].

Книжные, о которых в первую очередь повествует Каррион (мельком пробегая гигантов, от нью-йоркских до пекинских и шанхайских, о которых ведь мало что можно сказать по существу, кроме масштабов — миллионов наименований, десятков тысяч квадратных метров торговых площадей и прочего подобного, важного и удобного, но вполне заменяемого иным аналогичным вплоть до уходящего в бесконечность Amazon'а), — это книжные, далекие от универсальности — «имеющие свое лицо»: ведь это и значит быть особым, обращенным к одним и не только неинтересным другим, но и не интересующимся другими, явно посторонними ему.

Книжные, о которых интересно рассказывать, — не о совокупности книг, но о соседстве, о возможности встретить книгу, о которой не только не задумывался, но и не знал несколькими минутами ранее, — взять ее в руки, будучи привлеченным соседством с другой, обложкой, переплетом, выбором бумаги, подбором шрифтов — или рекомендацией владельца или другого посетителя. Эти книжные — отнюдь не о книгах, которые нельзя найти в других местах, а о том, что в других местах ты не будешь их искать, не обратишь на них внимания, пройдешь мимо — в поисках известного и, следовательно, упуская возможность встречи с тем, что тебе необходимо или желанно, но о чем ты сам еще не знаешь. И как существовать этому в новом мире — где вроде бы все работает против таких книжных, где выживающие — все более туристические объекты или уже не очень книжные, а места, где можно приятно провести время, выпить кофе, купить открытки и забавный значок, — не очень понятно. Всегда можно сказать, что одно сменится другим, те же потребности будут удовлетворены другим образом, — но форма опыта изменяется, и, следовательно, то, что порождала предшествующая, станет невозможным. То есть это — вновь о времени, об уникальности исторического и о том, что еще недавно привычное, естественное перестает быть таким, сменяясь иной естественностью и оставляя уникальные, более невоспроизводимые объекты.

Х. Каррион. Книжные магазины / Пер. с исп. А. Дунаева. — М.: Ad Marginem Press, музей современного искусства «Гараж», 2019. 304 с.: илл.


[1] М. Миттельмайер. Адорно в Неаполе. Как страна мечты стала философией / Пер. с нем. В. Серова. — М.: Ad Marginem Press, 2017. С. 33 — 34.

[2] Там же, с. 34.

ПОДПИСЫВАЙТЕСЬ НА КАНАЛ COLTA.RU В ЯНДЕКС.ДЗЕН, ЧТОБЫ НИЧЕГО НЕ ПРОПУСТИТЬ


Понравился материал? Помоги сайту!

Сегодня на сайте
C-17Молодая Россия
C-17 

Молодой архитектор Антон Федин представляет себе мир, который весь целиком состоит из одного бесконечного города

10 декабря 20211426
Делиберация и демократияОбщество
Делиберация и демократия 

Александр Кустарев о том, каким путем ближе всего подобраться к новой форме демократии — делиберативной, то есть совещательной, чтобы сменить уставшую от себя партийно-представительную

8 декабря 20211893