«Напечатать книгу — это поступок, как и любой другой феминистский жест»

Мария Нестеренко — филолог, куратор ф-серии издательства common place. Недавно издательство собрало всю необходимую для продолжения своей деятельности сумму на «Планете». В издательском плане — в том числе две феминистские книги. О них и о многом другом с Нестеренко побеседовала Александра Талавер.

— Расскажи, как ты пришла к работе над феминистской историей русской литературы. У тебя ведь есть и другие проекты?

— Мое постоянное место работы — это Музей истории ГУЛАГа. Там есть маленькое издательство, где я и служу редактором. Несмотря на маленький коллектив, планы у нас самые амбициозные. Скоро выйдет абсолютно грандиозная штука — «Словарь арготизмов» Леонида Городина. Человек сидел и, как сокровища какие, все эти «пайки» и прочее собирал.

А вообще я докторант Тартуского университета. Тема моей диссертации звучит так: «Проблема женского литературного труда в России в первой трети XIX века». Интерес к женской поэзии начался с того, что в начале 2010-х поэт Максим Амелин дал почитать мне распечатки стихов поэтессы Анны Буниной. Я абсолютно влюбилась и в этот казавшийся тогда странным язык, и в ее судьбу — такую нетипичную для того времени. Бунина относилась к древнему, но захудалому роду. В семье было достаточно много детей. Когда умирает отец, она забирает свою часть наследства и уезжает в Петербург. Она тратит деньги на учителей, изучает французский, английский, математику, через своего брата она знакомится в 1811 году с адмиралом Шишковым, основателем достославной «Беседы любителей русского слова», с которой тоже все не так просто, как представляли в советское время. Он принимал живейшее участие в ее биографии.

Результатом этого увлечения стал подготовленный в 2016 году вместе с Амелиным том «Анна Бунина: Неопытная муза. Собрание стихотворений». Но к тому времени я уже год погружалась в это все в Тарту.

— А как началось твое сотрудничество с common place?

— Банально. Они искали редакторов, я откликнулась. Меня более-менее уже знали по «Горькому». Мне предложили отредактировать книгу о молоканах и прочих сектантах Овсянико-Куликовского — литературоведа и лингвиста, которого мы совсем по другим работам знаем, ведь правда? По его «Истории русской интеллигенции». А тут какие-то прыгуны и прочее. Мне всегда было дико важно, что называется, «угореть» по полной от того, что я делаю. Я так увлеклась, что нашла еще один его текст на эту тему. Потом ребята спросили меня, что бы я хотела делать самостоятельно как редактор. О серии тогда речи не шло. Я придумала книжку «Авторицы и поэтки».

— Расскажи подробнее об этой книге.

— Насколько я знаю, ничего подобного раньше не было издано. В книгу вошли статьи женщин-критиков, написанные в 1830-х — 1870-х годах, — речь в них идет о положении женщины в обществе и участии в литературном процессе.

— Как тебе кажется, что нового можно узнать, исследуя эти тексты, о гендерном порядке в классической русской литературе?

— Здесь, конечно, сложно уложиться в короткий ответ. С одной стороны, надо говорить о положении женщины в литературе, а с другой стороны — об истории русской критики. Сентиментализм, в целом вовлекавший женщин в культурное производство, настороженно относился к женским писательским опытам. Мужчины выступали в роли менторов. Александра Зражевская цитирует обращенное к ней письмо Жуковского, который настаивал на том, что «авторство выводит женщин из тихого круга, что все женщины-писательницы составляют исключение и очень дорого заплатили за блестящую славу свою, что это нечто такое, что должно иметь влияние на целую жизнь». Переосмысление статуса женщин-литераторов происходит в 1830-е — 1840-е годы. Но чем ощутимее присутствие женщины, тем сильнее атака против нее. Вот что писал Белинский в ту пору: «Но нет, очень понятен этот сен-симонизм, эта жажда эманципации: их источник скрывается в желании иметь возможность удовлетворять порочным страстям... Une femme emancipée — это слово можно б очень верно перевести одним русским словом, да жаль, что его употребление позволяется в одних словарях, да и то не во всех, а только в самых обширных. Прибавлю только то, что женщина-писательница в некотором смысле есть la femme emancipée». Каково? По-моему, весьма пикантно, учитывая изменения взглядов будущего Белинского. Однако находились женщины, которые не считали должным молчать. Одна из них — как раз Александра Зражевская, к сожалению, печально кончившая свои дни в сумасшедшем доме. Она написала памфлет «Зверинец», где под зверинцем понимался, собственно, современный ей литературный процесс. Текст и сейчас поражает своей остротой и своевременностью.

— Как редактор серии о женской прозе, ты считаешь свою деятельность феминистской?

— Если бы словосочетание «культурный феминизм» не обладало конкретным значением, то я назвала бы себя именно так. Мне интересно копаться в прошлом и находить там фигуры, достойные внимания современного читателя. Один из моих коллег в интервью «Полке» говорит: «Наши занятия феминизмом, скорее, культурно-эстетические, потому что равноправия нужно добиваться все-таки не книжками и не инклюзивными перформансами, как мне кажется, а на повседневном, на эмпирическом уровне. Да, многие талантливые писательницы начала прошлого века незаслуженно оказались в тени, и в этом смысле они мало чем отличаются, скажем, от забытых писателей-народников». А я так не думаю. Равноправия нужно добиваться всеми возможными способами, в том числе и такими, э-э-э-э, странными, на первый взгляд. Конечно, опубликование забытой писательницы никогда не заменит протест или акцию. Писателям-народникам я очень сочувствую, но все-таки к народничеству, к народнической литературе был хоть какой-то интерес. Хотя и правда: кто теперь помнит Решетникова? Я всего лишь хочу сказать, что напечатать книгу — это поступок, как и любой другой феминистский жест. Это ни в коем случае не акт жалости: щас мы вытащим на свет божий убогоньких да сироньких. Нет, все это отличная литература, которую я не стесняюсь предлагать читателю.

— В чем отличия женской серии common place от других феминистских издательских проектов? Например, No Kidding Press или проекта «Женская история для детей»?

— Все очень просто. Мы издаем забытых русскоязычных писательниц. No Kidding — я просто восхищаюсь тем, что и как делает Саша Шадрина, потому что их производственный цикл на порядок сложнее. Ну а название последней серии отвечает само за себя. Мне вообще кажется, что книжная сфера всегда становится важным местом высказывания. Вторая половина 2010-х показала, что можно говорить о своего рода движении: появляются женские книжные издательства и серии, различные формы активизма, фемзины, каналы, посвященные женскому в литературе, и многое другое.

— Как ты находишь и отбираешь авторок для серии?

— Создается впечатление, что они сами меня находят. Очень хорошо помню, что о первой книге серии «Одеяло из лоскутьев» я узнала от замечательного литературоведа, профессора МГУ Марии Викторовны Михайловой, принимающей в серии большое участие. Она как-то упомянула, мол, вот была писательница из Ростова-на-Дону (а это моя малая родина). Я, естественно, отправилась в библиотеку и обалдела от того, каким, с одной стороны, наивным, а с другой — вполне себе хитрым оказалось это «Одеяло из лоскутьев». Так же и с другими писательницами. «Аничкина революция» попалась мне в списке запрещенных книг, то есть она вышла лишь однажды, в 1928 году. Оказался очень хороший роман. Запретили его якобы за эротические излишества, но там нет ни одной эротической сцены. Зато есть изображение нового общества и главная героиня, которая никуда не может примкнуть. Фабульно это очень похоже на «Гадюку» Толстого. Но вышли вещи одновременно. Могу предположить, что общим источником послужил какой-нибудь случай, описанный в газете. Но это мои домыслы. «Фронт» Ларисы Рейснер — тут все понятно. Я не читала, решила прочитать и влюбилась в эту прозу. А о Триоле недавно Игорь Гулин написал чудесную статью.

— Расскажи о том, что у вас сейчас готовится.

— Выходят две книги. Елена Колтоновская — абсолютно забытый критик 1890-х—1910-х годов. Она много писала о новой русской литературе начала XX века, уделяя особое внимание писательницам, и вписывала ее в контекст литературы мировой, опиралась на психологическую школу литературоведения и философию жизни. С Анной Мар все еще интереснее. Возможно, кто-то помнит ее ужасные издания 1990-х, но она гораздо выше и утонченнее всего этого. Она вообще была удивительная. Писала декадансную прозу, была одной из первых сценаристок. В книгу вошло почти все, что удалось найти. Получился такой пухленький том.

— Если говорить о возрождении истории русской женской литературы, здесь возможны две стратегии. Какая тебе ближе: включение женской прозы в основной канон или, скорее, проблематизация самой идеи канона?

— Мне кажется, что не приходится говорить о возрождении. Даже нельзя сказать, что традиция была прервана, потому что уж, конечно, Каролина Павлова, Евдокия Ростопчина читали друг друга или Бунину. Были и другие имена, менее яркие. В какой-то момент они были забыты, заслуженно или нет — мы уже никогда не узнаем. Были попытки еще в XIX веке создать этакие каталоги женщин-писательниц. То есть изначально их рассматривали как что-то отдельное от «большой литературы». Был, например, такой Н.И. Билевич, у него есть два эссе, посвященных писательницам XVIII века и писательницам XIX века. А еще был Михаил Макаров, прославившийся в юности не очень удачным изданием «Журнала для милых», а в зрелом возрасте он написал целый цикл, посвященный писательницам былых времен и своим современницам.

Про канон — это вообще очень хороший вопрос. Восьмидесятые годы ХХ столетия — время, когда в американских университетах утвердились различные левые течения: постмарксизм, постколониализм, феминизм, queer studies, culture studies, black studies — короче, все то, против чего восставал Гарольд Блум. У нас этого, понятное дело, не было. Мне с учетом всего того, что мы знаем, конечно, интереснее проблематизация самого канона. Почему женщины не попали в канон в XIX веке? Очень просто: они получали совершенно другое образование, готовившее из них матерей и жен, а не ораторов и политиков, вот отсюда и корни. Зражевская писала: «Дайте женщине школу, подчините ее с детских лет труду, труду и труду, учредите женские университеты, кафедры и тогда посмотрите: дастся ли женщине сильный и тонкий рассудок, основательность, гениальность, изобретательность и переносчивость трудов». Литература тоже ведь далеко не сразу стала профессией, да еще и уважаемой.

— Вообще сейчас много занимаются русской женской литературой XIX века?

— Исторически так получилось, что русскими писательницами XIX века больше интересовались западные слависты. Прежде всего, стоит отметить работы Катрионы Келли, Венди Росслин, Дианы Грин и других. Классической книгой стал труд Ирины Савкиной «Провинциалки русской литературы», без ссылки на который не обходится уже ни одна работа в подобном ключе. Нельзя не отметить фундаментальную работу Евгении Строгановой «Классики и современницы. Гендерные реалии в истории русской литературы XIX века».

— Что нового можно вообще ожидать в этой области?

— Уже можно объявить, что в издательстве «Новое литературное обозрение» запускается серия «Гендерные исследования». Это будет серия, скорее, с уклоном в культурную антропологию. Идет работа над двумя книгами.

— Как тебе кажется, нужно убеждать публику в том, что у вещей, которые были выброшены из истории искусства, есть художественная ценность?

— В этом смысле у common place и у самой феминистской серии уже есть кредит доверия. Хотя с первой книгой было безумно страшно. Сейчас другое: вышла книга — она состоялась. Хорошо, если кто-то из критиков откликнется на нее, ну а нет — значит, нет.

Понравился материал? Помоги сайту!