Владимир Семенихин: «За продуктовый набор уже никто не отдавал свои работы»

Фонд культуры «Екатерина» вслед за масштабным проектом о галерейной жизни 1990-х «Реконструкция» и другими подобными проектами сделал выставку об искусстве 2000-х, представив избранные работы из собрания Екатерины и Владимира Семенихиных. Коллекционер Владимир Семенихин рассказал COLTA.RU об ответственности перед художниками, ситуации на рынке и поддержке частных культурных инициатив.

— Получился ли проект про наследие нулевых соразмерным «Реконструкции», выставке про 1990-е?

— Такой задачи никогда не было. «Реконструкция» показывала сегодняшней публике то, что происходило 20 лет назад, а нынешняя выставка — это своего рода пособие для коллекционеров и всех интересующихся. Я ее рассматриваю как инструкцию, объясняющую, как появилась наша коллекция, точнее, ее современная часть. Мы вовсе не собирались показывать все работы этого периода, которые у нас есть. Такой опыт был бы насилием как над любым начинающим коллекционером, так и над зрителем. Обязательно начались бы споры, почему одних художников представлено больше, чем других, а мы хотели уйти от этого и продемонстрировать сам принцип становления нашей коллекции: что легло в ее основание — какие галереи, какие художники, что было доступно для покупки в тот момент.

Мы пришли к актуальному искусству через собирательство классики — школы Айвазовского, Шишкина, Щедрина, затем увлеклись русским авангардом и собрали вполне репрезентативную коллекцию художников группы «Бубновый валет». В середине 1990-х мы заинтересовались нонконформистами и уже начали понимать, что актуальное искусство — вот оно, рядом, в тех же самых галереях, куда мы приходим за более старыми работами. Тогда мы и начали его потихоньку приобретать, хотя фоново актуальное искусство всегда присутствовало в нашей жизни. И, конечно, поддались уговорам наших друзей, которые говорили: «Потом к этому придете, а поздно будет, потому что лучшие работы уже уедут из страны». Из всего этого и выросла интересная, как мне кажется, частная коллекция современного искусства, которую мы продолжаем пополнять.

— Можно ли сегодня говорить о специфике этого периода, сравнивать его с 1990-ми?

— За короткий промежуток времени произошли просто потрясающие изменения всей страны, что, конечно, отразилось и на искусстве. Следующая часть, посвященная 2005—2010 годам, например, уже будет совсем другая, хотя это вроде бы то же самое десятилетие! Художники изменились, работы изменились. Во многом поэтому мы и решили минимизировать количество работ на выставке, чтобы эти изменения стали очевидны.

Коллекционер должен делиться своей радостью с окружающими.

— Почему вы отказались от концепции «Реконструкции» и решили рассказать о нулевых через конкретные работы? Галереи в этот период перестали делать знаковые проекты?

— Это было бы повторением «Реконструкции», а мы хотели, чтобы выставка воспринималась как ее адекватное продолжение, чтобы ни в коем случае никто не сказал: «После реконструкции событий 1990-х вы сделали реконструкцию 2000-х, какими они были только для вас». Это неправда, ведь мы показываем только лишь этап становления нашей коллекции. У нее есть определенные двигатели — работы, которые очень часто запрашивают для других выставок. Мы охотно ими делимся, чтобы представлять художников, потому что считаем, что всегда нужно действовать в их интересах в первую очередь. Мы не кладем купленные работы на полку и не храним их в депозитарии. Мы работаем со своей коллекцией, поэтому наши художники очень часто выставляются.

— Тем не менее почти в каждом зале есть отсылка к той или иной галерее. Зачем это нужно?

— Работы действительно сгруппированы по галереям, которым они принадлежали раньше. Это те места, что были важны для нас в первую очередь, — «Айдан» Айдан Салаховой, XL-галерея Лены Селиной, «Риджина» Владимира Овчаренко, галерея Марата Гельмана и еще существовавшая тогда большая галерея «Кино», питерские галереи, у которых мы часто что-то покупали, — например, галерея Марины Гисич. Но мы не были зациклены на чем-то одном, и в этом как раз соль выставки — мы хотели показать, с каким большим объемом информации и контактов работали.

— Чувствуете ли вы ответственность перед теми художниками, работы которых покупаете?

— Естественно, мы считаем, что собирание произведений для себя, в закрытую кубышку — это уже не коллекционирование, а инвестиция. Коллекционер должен делиться своей радостью с окружающими. Некоторые, конечно, делят ее только сами с собой и со своими родными. Осуждать за это тоже нельзя, потому что у разных людей разный подход к искусству.

С момента создания фонда в 2002 году мы преодолели большой путь и сейчас хотим показывать, на что мы способны, и продолжать культурную работу. Главная задача — делать больше необычных проектов, которые до нас еще никто не сделал. Сегодняшняя выставка — это третий проект, непосредственно связанный с нашей коллекцией. Участвовать в художественном процессе, просто отдавая какие-то работы на выставки, — это одно, а полноценно представить свое видение проблемы — совсем другое. Будет еще и вторая часть, посвященная искусству 2005—2010 годов. Мы обязаны все это делать, потому что работ накопилось так много, что даже огромное выставочное пространство фонда не может вместить все то, что мы собрали.

— Как изменилось восприятие коллекционера с тех пор, как вы увлеклись искусством? В 1990-е дистанции между покупателем и художником практически не было. Коллекционер должен был приятельствовать с художником, быть вхожим в его дом, в полуподпольные галереи, размещавшиеся по чердакам да по подвалам. Сегодня это окончательно ушло?

— Да, конечно, все сильно изменилось, потому что в 1990-е образ коллекционера тяготел над художником. Художник, к своему огорчению, вынужден был расставаться с какими-то работами за видеомагнитофон или вообще за еду, что совершенно не отражало действительной покупательной способности коллекционера. Такое положение вещей было большой удачей для коллекционера, но проблемой для художника.

В 2000-х все изменилось: художники стали востребованы, их стали активнее покупать. Кто-то начал выезжать за границу, наши галереи начали принимать участие в международных ярмарках и прочих шоу, сообщество стало более открытым. За продуктовый набор уже никто не отдавал свои работы. Художники стали знаменитыми, они хотели признания, которое было бы выражено в конкретных цифрах. Такая ситуация, правда, продержалась только до 2008 года. После многие из этих художников улетели в космос и так и не вернулись. Хотя некоторые, наоборот, вернулись и снова стали вполне земными существами с земными запросами.

Это не кризис экономической модели или неправильного управления, ведь он специально создается извне для того, чтобы нам было плохо.

— Вы открыли выставочное пространство в Москве в 2007-м, через год грянул экономический кризис, в воронке от которого мы существуем до сих пор. С тех пор ситуация, кажется, только ухудшается. Как это отражается на коллекционерах и коллекционировании?

— Не скажите, 2008 год был великолепен с точки зрения экономики. К 2012 году ситуация на рынке стабилизировалась практически по всем параметрам. Поэтому сегодняшний кризис для нас несколько необычен — его совершенно невозможно просчитать. Это не кризис экономической модели или неправильного управления, ведь он специально создается извне для того, чтобы нам было плохо. Это совсем другая тенденция. Как в любом спорте, здесь важно, когда тебе пытаются напакостить, попробовать обратить это себе во благо.

Для коллекционера позитивным моментом стало, например, то, что запросы продавцов теперь не такие заоблачные, как были раньше. Но, к сожалению, и возможности коллекционеров точно так же сжались. В целом сейчас, как и раньше, кажется, что одно не очень адекватно другому, но надеюсь, что как-нибудь мы совпадем. Хотя я считаю, что мы достойно держим удар — не превратились в руины, как многие, привыкли к новому обменному курсу и научились с ним жить.

— Что происходит с рынком сейчас? Игроки уходят, цены на произведения искусства падают или, наоборот, растут?

— Я бы сказал, что происходит замещение одних другими. Кто-то, конечно, уходит — по причине банальной человеческой усталости. Но свято место пусто не бывает. Одни институции уходят, приходят другие, более агрессивные и амбициозные. Последние хотят доказать, что у нас в стране все не так ужасно, как кажется, что они готовы идти дальше. То, что наши галереи сейчас закрываются или переформатируются — превращаются по большей части в выставочные залы, означает, что государство так и не нашло адекватную форму поддержки частных институций, которая позволила бы им развиваться.

— Какая форма поддержки вам кажется адекватной?

— Это могло бы быть освобождение от налогов той части средств, которая идет на поддержку культуры, как это происходит в Европе. Сейчас, по сути, государство собирает с нас налоги дважды: сначала как с бизнеса, а потом еще раз как с культурной институции. Это неправильно. Назрела необходимость того, чтобы хотя бы институциям, существующим длительное время, дали дополнительные права. Они не должны называться юридическими организациями, занимающимися, например, торговлей. Ведь торговля искусством отличается от торговли продуктами или промышленными товарами. Тут, конечно, еще непаханое поле работы. Хотелось бы надеяться, что когда-нибудь это будет сделано, пока мы все не вымерли.

— Не планируете ли вы, как Леонид Михельсон или Шалва Бреус, создавать музей под свою коллекцию?

— Мы — довольно консервативные люди и относимся к слову «музей» очень ответственно. Это вовсе не значит, что те, кто собирается открывать музеи, — безответственные. Но мы считаем, что музей должен существовать и после того, как нас не станет. Это же самый важный вопрос — кто будет им заниматься дальше? Как правильно написать юридический статус организации, чтобы она не упала в руки какому-нибудь талантливому адвокату или родственнику, который перевернет твое дело с ног на голову? Никто не может описать правильный механизм сейчас. В более или менее понятной форме он существует на Западе. Но мы не хотим создавать музей на Западе, мы хотим создавать музей здесь! Пока же дальше фонда мы не продвинулись, потому что нужны определенные изменения со стороны государства. Сотрудничество с государственными музеями на сегодняшний день (особенно учитывая существующие юридические нормы) для нас более понятно, чем формирование собственного музея.

Мы — довольно консервативные люди и относимся к слову «музей» очень ответственно.

— То есть вы считаете, что частный музей невозможен в России?

— Почему? Они же уже существуют. Но пока не очень понятно, в форме музея или фонда будет существовать институция Шалвы Бреуса, например. Ведь одно дело — название, а другое — юридическая форма. Что это будет? Закрытое акционерное общество? У нас не существует специального юридического статуса «музей». Это только название.

— Какие задачи решает ваш фонд сегодня? Это пока только способ работать с коллекцией?

— В первую очередь, фонд работает на популяризацию новых идей, художников и течений. И, разумеется, это серьезная помощь для нас как для коллекционеров: такое количество работ требует учета, хранения, реставрации, логистики перемещения между музеями во время выставок, подготовки публикаций и научных материалов вместе с кураторами — всем этим занимается фонд. Команда у нас довольно маленькая, всего человек восемь, но вокруг них существует масса профильных организаций: в одном месте есть талантливые рабочие, которых можно привлечь для ремонта и реконструкции пространства, в другом — люди, которые могут дать совет относительно юридического оформления. Они не входят в структуру фонда, но благодаря им мы можем развиваться всесторонне.

— Фонд располагается в очень людном и символически заряженном месте — практически на Лубянке. Влияет ли это на посещаемость, заходят ли сотрудники соседних учреждений посмотреть выставки?

— Конечно, все приобщаются к искусству! Мы открылись здесь в 2007 году, и для нас это знаковое место. Мы все еще мечтаем о филиале где-нибудь за городом, чтобы мы могли принимать там гостей и приятно проводить с ними время, но, к сожалению, транспортная логистика так устроена, что туда не доехать, не дойти. Пока все-таки нужно быть в центре, потому что так проще для всех. Мы должны быть ближе к транспортным связям. Искусство ведь стоит в очереди за удовлетворением более насущных потребностей.

Понравился материал? Помоги сайту!