Ларс Айдингер: «Я использую не только психологические приемы, но и физиологические возможности»

Несколько дней назад в Москву на открытие 3-го Московского еврейского кинофестиваля приезжал Ларс Айдингер, знаменитый немецкий театральный актер, игравший также в картинах Марен Аде, Оливье Ассаяса и Питера Гринуэя (появление Айдингера с обнаженным фаллосом в «Гольциусе и Пеликаньей компании» послужило поводом для известных инсинуаций со стороны Натальи Поклонской, возмущенной тем, что последнего российского императора играет якобы порноактер). Сергей Сдобнов расспросил Айдингера о его актерском методе и о впечатлениях от работы с Алексеем Учителем.

— Вам ведь уже сообщили о вашей репутации в стенах российского парламента?

— О да. Когда я узнал о том, что кто-то в России действительно считает меня порноактером, то очень смеялся. Потом, правда, когда эту штуку я стал слышать от журналистов снова и снова, я стал размышлять — почему так вышло? Ну да, в «Гольциусе и Пеликаньей компании» Питера Гринуэя есть сцена, в которой мы показываем мою эрекцию. Но для Гринуэя очень важны образы из греческой мифологии, в том числе фаллические, эротические. И порнография в конечном итоге имеет что-то общее со страстью, а мы и хотели показать страсть.

Я удивляюсь, что еще есть люди, которые отделяют телесность от человека. Телесность — неотъемлемая часть нашего бытия. Я вижу себя не только актером, но и художником, для самореализации я использую и свое тело, и свой разум, не только психологические приемы, но и физиологические возможности. Гамлет и Тартюф (наиболее известные роли Айдингера, сыгранные им в постановках Томаса Остермайера. — Ред.) — человеческие персонажи, но при этом они обладают универсальными характерами, каждый из нас может найти в них себя, поэтому эти пьесы и герои универсальны. Мы умираем в каждом моменте, который проживаем: то, что происходит сейчас, для нас уже прошло. Жизнь состоит из множества умираний, с каждым мигом мы становимся ближе к окончательной смерти. Гамлет и Тартюф до сих пор популярны, потому что передают это состояние и наш нескончаемый страх перед жизнью и смертью. Гамлет и Тартюф выражают предельный, экзистенциальный опыт, его можно спроецировать на любого персонажа, даже на Николая II.

— Умирание и обреченность нашего мира — одна из ключевых тем в пьесах Сары Кейн. Ее работы повлияли на вас?

— Безусловно. В первой пьесе трилогии Сары Кейн «Любовь Федры» исследуется феномен любви. Кейн пытается понять любовь, показать, что мы часто сталкиваемся с любовью как романтическим обещанием. Говорить «я буду любить тебя вечно» значит идеализировать себя. Мы не живем вечно и не знаем, что произойдет в будущем. Но я могу сказать: «Я люблю тебя сейчас» — и это намного сильнее, Сара Кейн так и писала.

— Я слышал, вы не используете грим и в одном из интервью говорили, что не чувствуете боли, пока на вас смотрит зритель.

— Как только я накладываю на себя грим, у меня сразу возникает дистанция с самим собой. В немецком языке «грим» означает маску, я не хочу играть на сцене в маске, напротив, я их там сбрасываю. И, конечно, так я становлюсь максимально уязвимым — так что вы, видимо, что-то перепутали. На сцене ты чувствуешь себя ближе к жизни, там возникает момент наиболее интенсивного присутствия. И сильнее всего я чувствую боль, когда вокруг люди. Это одна из причин, почему мне хочется выступать перед публикой. Я очень много думаю о состоянии, когда актер выходит и заполняет все пространство — и в этом моменте и появляется спектакль.

— Вы успеваете играть в телевизионных сериалах, писать музыку к документальным фильмам, выступаете как диджей…

— Да, а еще я коллекционирую украшения и часы. В Германии многие актрисы делают украшения. В России нет такого? Роль актера — лишь часть моего мира, и она необходима мне для достижения собственной экспрессии. Я выбрал путь актера, потому что в этой области меньше всего препятствий для любых действий, в этой профессии я чувствую себя свободным.

— Кроме театральных постановок вы работали и в кино, причем у режиссеров, которые как раз не позволяют своим персонажам излишней экспрессии: у Оливье Ассаяса, Марен Аде. Кино тоталитарнее театра?

— Я ни разу не работал с тоталитарными режиссерами, только с людьми свободного духа, которые предпочитают анархию в искусстве или демократию в лучшем ее понимании. Марен Аде, Оливье Ассаяс и Алексей Учитель — это крайне самостоятельные режиссеры. Когда Учитель работает, то он не знает ничего, движется наугад, но при этом верит в искусство и большое кино. Конечно, в этом чувствуется какая-то маниакальность, но в хорошем смысле слова.

— Для вас переход от кино Ассаяса и «берлинской школы» в кэмповый мир «Матильды» — это консервативный поворот?

— Я не считаю Алексея Учителя консервативным режиссером. Он чувствует себя в кино, скорее, как Феллини или Годар: для них в кадре всегда была важна именно эстетика, а для «берлинской школы», наоборот, принципиальна реализация выбранной темы, а изобразительный язык отходит на второй план.

— Как вы проживаете разные образы последнего российского императора — и сентиментального молодого человека Николя, и Николая II, будущего мученика и одновременно погубителя Российской империи?

— Как актер, я, прежде всего, пытаюсь концентрироваться на той ситуации, в которой находится мой герой. Не надо забывать о том, что Николай — прежде всего человек, он не был сверхчеловеком или героем. Сверхлюди и супергерои существуют только в нашем воображении. Внутренние конфликты Николая II очень понятны мне: каждый человек, который честен с собой, может признаться в том, что управлять такой страной, как Россия, — огромная ответственность и она слишком велика для одного. Я не идеализирую своего героя, а показываю противоречивость и чувствительность последнего российского императора.

Понравился материал? Помоги сайту!