Кто остался с «НОСом»

Фонд Михаила Прохорова, учредитель литературной премии «НОС», объявил об изменениях в составе премиального жюри. Произведения, поданные на соискание «НОСа» по итогам 2011—2012 годов, будут оценивать литературные журналисты Николай Александров и Галина Юзефович, литератор Андрей Аствацатуров и лингвист Максим Кронгауз. Возглавит жюри Константин Мильчин — единственный член прежней судейской команды, сохранивший место в новом составе.

Это первое столь радикальное обновление состава жюри за три года существования «НОСа» (премия создана в юбилейном гоголевском 2009 году). Установка на исследование «новой социальности» — таков один из вариантов прочтения аббревиатуры «НОС» — определила тот факт, что первые два сезона жюри возглавлял авторитетный социолог Алексей Левинсон. Вообще до нынешней реформы оргкомитет «НОСа», который формирует жюри, предпочитал дистанцироваться от людей, тесно связанных с громкими российскими премиями, издательствами и литературными журналами. Именно это прежде всего определило специфику «НОСа». На дебатах этой премии не просто говорили о произведениях, на которые нечасто обращают внимание «Большая книга», «Русский Букер» и «Нацбест»; не менее существенно и то, что говорили о них на профессиональном уровне, которому отечественная литературная общественность, как правило, не готова соответствовать.

Собственно, предыдущий состав жюри и наполнил смыслом оригинальную форму, придуманную устроителями «НОСа». Ставка в этой премии сделана прежде всего на дебаты — открытое обсуждение с участием жюри, экспертов и зала той самой новой социальности, переработанной в новую словесность и явленной в художественных текстах. Эти дебаты, сам интеллектуальный спектакль, разыгранный командой Алексея Левинсона, а в последний год — Марка Липовецкого, для всех, кто следит за судьбой «НОСа», каждый раз оказывались не менее важными, чем имя того или иного финалиста. О том, что побеждали на «НОСе» Лена Элтанг с «Каменными кленами», Владимир Сорокин с «Метелью» и Игорь Вишневецкий с «Ленинградом», справиться можно и в интернете — однако забыть, что к этой победе их привели Марк Липовецкий, Елена Фанайлова, Кирилл Кобрин, Владислав Толстов, Дмитрий Кузьмин и Андрей Левкин (последние двое в качестве экспертов), намного сложнее.

Никаких оснований думать, что неожиданную ротацию спровоцировало как раз присуждение «НОСа»-2011 Игорю Вишневецкому, нет — так, во всяком случае, утверждают бывшие члены жюри. На последних финальных дебатах в феврале 2012 года соучредители премии Ирина и Михаил Прохоровы публично заявили, что их фаворит в коротком списке сезона — Ирина Ясина с автобиографической «Историей болезни». Однако это не помешало жюри при окончательном голосовании вывести в победители повесть «Ленинград» Игоря Вишневецкого.

Официально в качестве основной причины ротации сами бывшие члены жюри называют усталость. Дело даже не в том, что, как говорит Марк Липовецкий, «читать каждое лето по 150—200 книг — нешуточная нагрузка». Проблема в другом. По словам Елены Фанайловой, «основной массив присылаемой литературы демонстрирует плохое состояние русской прозы как в технологическом, так и в идеологическом смысле», а «новая социальность в основанном на духе неолевачества элегантном стиле театра “Ройял-Корт” в русской прозе и не ночевала».

Каких решений стоит ждать от нового жюри? Самый большой соблазн, который, по мнению Марка Липовецкого, ожидает коллег — «идти за мейнстримом и узнаваемыми именами». В сущности говоря, вопрос стоит так: будет ли премия «НОС» в ближайшие три года по-прежнему интересоваться неомодернистской прозой или сделает акцент на текстах, которые быстрее других фиксируют меняющиеся социальные реалии? «Нас интересовали попытки русской прозы выбраться из-под глыб советской графомании. Мы пытались напомнить, что наследуем литературе, где были Андрей Белый, Константин Вагинов, Даниил Хармс, Саша Соколов, Леон Богданов, Белла Улановская, Александр Пятигорский», — говорит член прежнего жюри Кирилл Кобрин. А вот нынешний член жюри Андрей Аствацатуров в публикации двухлетней давности обозначает свои приоритеты иначе: «...Их (неомодернистов. — Ред.) претензии на духовно-эстетическое лидерство мало кому интересны, тем более что эпоха на дворе неолиберальная и каждый сам себе господин; сегодня не время модернистов».

Ту же коллизию председатель обновленного жюри Константин Мильчин, отвечая на вопрос COLTA.RU, предпочел описать через обстоятельства времени: «Хотелось бы выявить тренды этого года хотя бы в литературе нон-фикшн, зафиксировать некую тенденцию интереса к политике уже в текстах 2011 года». На вопрос, следует ли из этого, что словесность может быть принесена в жертву социальности, новый председатель жюри отвечает одновременно и уклончиво, и прямо: «Нигде в уставе “НОСа” не написано, что это премия литературоведческая».

Непросто в ближайшем будущем придется, видимо, не только жюри и его председателю. Возможно, и оргкомитету в течение ближайшего сезона предстоит определиться: то ли основной задачей проекта по-прежнему останется «усовершенствование института отечественной критики», то ли в жюри продолжат работать три (как минимум) практикующих критика, чью работу, по идее, и должен усовершенствовать «НОС». Как Фонд Михаила Прохорова разрешит эту ситуацию, мы узнаем уже совсем скоро: 31 июля премия «НОС» завершает прием заявок на новый сезон.

Прямая речь

Елена Фанайлова

В начале первого сезона премии мне казалось, что в современной русской прозе нетрудно будет обнаружить аналоги «новой драмы», выявить их и представить публике в виде лонг- и затем шорт-листа. В конце сезона стало понятно, что это была утопия, и хотя я продолжала старательно следить за возможностями новой социальности в том массиве прозы, который нам приходилось прочитывать, вынуждена признать: новая социальность в основанном на духе неолевачества элегантном стиле «Ройял-Корт», которая в виде прививки проникла в русский театр, в русской прозе и не ночевала. Социальность понимается русскими прозаиками в тяжеловесном постгорьковском духе, надеюсь, мы обойдемся здесь без имен.

Что касается словесности, то нами было довольно быстро установлено: нас интересует модернистская ветвь ее, которая говорит о русских как о европейцах и которая последовательно искоренялась в советские годы. Грубо говоря, нас интересовала линия Пильняка и Платонова, Саши Соколова и Венедикта Ерофеева. Все наши шорт-листы и победители вполне демонстративны, и меня, признаться, пугало и огорчало недоумение критиков, которые были не в состоянии прочесть этот, на мой вкус, довольно ясный месседж.

Кажется важным добавить, что устроители премии никоим образом не оказывали на жюри давление и не пытались навязывать свое видение литературного процесса.

С сожалением должна сказать, что основной массив присылаемой литературы демонстрирует плохое состояние русской прозы как в технологическом, так и в идеологическом смысле. Исторического и человеческого опыта много, а отрефлексировано из рук вон дурно.

Рассуждать о других премиях и о том, каким станет новый «НОС» при новом составе жюри, мне, очень прошу простить, совсем неинтересно. Я по определению с большим сомнением отношусь к современной русской прозе, а при новой культурной политике в стране у литературы в ее парадно-премиальном варианте есть слишком большие шансы впасть еще в большую местечковость и национальный аутизм, чем еще год назад.

Марк Липовецкий

Говорил многократно и скажу еще раз: жюри «НОСа» абсолютно независимо от мнения учредителей. Тот, кто следил за дебатами в феврале 2012-го, знает, насколько результат последнего тайного голосования, принесшего «НОС» Игорю Вишневецкому за повесть «Ленинград», был неожидан для всех присутствующих, включая ведущую вечер Ирину Прохорову, соучредителя премии. Каждый из нас проголосовал так, как считал нужным, выбирая из определенных залом и экспертами финалистов. Хоть нас и обзывали «буратинами», в одной из реакций на новость о присуждении «НОСа» Вишневецкому на Фейсбуке прозвучало: именно это решение лучше всего доказывает независимость жюри. Совершенно согласен. После этих дебатов смело можно выдвигать на «НОС» книги издательства НЛО: есть публичная гарантия того, что жюри не станет относиться к ним более благосклонно оттого, что их издателем является соучредитель премии. Само собой, и два предыдущих решения ни в коем случае, ни прямо, ни намеком, не были инспирированы Ириной Прохоровой. Мы, понятно, спорили как между собой, так и с Ириной; но мы и выносили свои споры на публику — в этом, собственно, и состоит особенность «НОСа». Однако споры спорами, а финальное решение принималось исключительно по внутреннему согласию членов жюри, и никак иначе.

Почему жюри сменилось? Ротация. Мы проработали три года. Это достаточно много. Каждое лето читать по 150—200 книг — нешуточная нагрузка. Создали, смею надеяться, действующий механизм, сложную литературную игру со своей системой противовесов (в том числе и против полного своеволия жюри) — это, по-моему, самое главное. Можно и на покой. К тому же председателем нового жюри стал Константин Мильчин, работавший в «НОСе» с первого года — сначала как эксперт, а в последний раз как один из членов жюри. Так что он знает, как мы работали. Авось пригодится.

«Эпоха на дворе неолиберальная, и каждый сам себе господин; сегодня не время модернистов».

Мне, конечно, очень интересно, как пойдет дело дальше. Я очень надеюсь, что члены нового жюри не поддадутся соблазну идти за мейнстримом и за узнаваемыми именами (их, кажется, больше, чем обычно, в списке книг-номинантов; это свидетельствует о том, что у «НОСа» появилась репутация) — это большое искушение: и читать поменьше, и публика лучше отреагирует. Но у нас было правило: премия дается книгам, а не именам. Еще мы пытались искать что-то, выходящее за пределы унылой литнормы, — плохо ли, хорошо ли, но пытались и, кроме того, старательно рефлектировали над этими поисками (Кирилл Кобрин даже как-то назвал нас самой рефлектирующей премией). Надеюсь, что за три года мы создали определенный драйв в этом направлении и нашим коллегам-преемникам будет уже легче двигаться по нашей, накатанной за три года, колее. Хотя, конечно, им решать самим. Независимо и самостоятельно. И желательно весело — нам вместе было очень весело. Вот этого веселья мне будет не хватать.

Кирилл Кобрин

Это мое частное мнение, которое я, будучи членом жюри премии «НОС», пытался отстаивать и реализовывать посредством дискуссий и голосований.

Я, конечно же, не собираюсь хвалить ни предыдущий состав жюри, ни его (и свою) деятельность, но кое-что следует пояснить и некоторые вещи стоит назвать прямо.

1. Я видел премию «НОС» как нечто совсем отличное от уже существующих премиальных институций в России. Прежде всего, мы не выражали ничьих корпоративных интересов, не были связаны ни с какими литтусовками — региональными, издательскими, журнальными, политическими и проч. В жюри входили люди с совершенно разными представлениями о словесности, с совершенно разным жизненным и эстетическим опытом, люди (заметьте!) разных профессий (не считая журналистики, но ни Марк Липовецкий, ни Слава Толстов, ни Лена Фанайлова, ни я не специализируемся именно на литературной журналистике — это важно; только Костя Мильчин — литобозреватель); более того, мы географически проживаем в разных городах — и даже разных странах. Все это позволяло удерживать баланс наших мнений и решений. В этом смысле, как мне кажется, состав жюри был почти идеальным. Я обращу внимание еще и на то, что первым председателем жюри был замечательный социолог Алексей Левинсон, что создавало совсем иное измерение всей нашей деятельности и явно способствовало уровню нашей рефлексии.

2. Название премии, которое, напомню, является аббревиатурой (НОС) и может расшифровываться по-разному, от «новой отечественной словесности» и «новой отечественной социальности» до «новой отечественной сексуальности» (и даже есть такой вариант — «наш особый смысл»; как угодно, можно изощряться до бесконечности), позволяло варьировать подходы и «играть» с лонг- и шорт-листами, составляя их как некие «месседжи» публике, намекая на несколько иные возможности нашего понимания и отечественной словесности, и отечественной социальности (эти два варианта, конечно, были самыми важными). Принципиальными (по крайней мере, для меня лично) были такие вещи:
   
   а) Рефлексия по поводу границ фикшн и нон-фикшн. Оттого среди наших фаворитов всегда были вещи «сомнительные» с точки зрения привычных представлений о литературе как преимущественно беллетристике.
   
   б) Принципиальный отказ от москво- и питероцентричности. Мы внимательно изучали весь поток присланных книг; в этом смысле известные авторы были для жюри ничем не лучше (но и не хуже!) всех остальных. Мы старались держать дистанцию.
   
   в) Отказ от бредовой идеи о «литературе (искусстве) как отражении реальности». Оттого наше (мое, по крайней мере) понимание «социальности» и ее соотношения со «словесностью» было совершенно иным, нежели то, что было принято в советской литературной критике — и, увы, принято в постсоветской. От нас частенько ждали, что мы признаем лучшими книги, которые «быстрее отражают новую социальность»; получалось так, что стоит появиться, к примеру, общественному движению в защиту питерской корюшки, как мы должны срочно давать премию писателю Ихтиандрову за проникновенный роман о буднях активистов организации «Корюшко-коре». Наш принципиальный отказ воспринимать серьезно мастеров постсоветского очеркизма многих раздражал.
   
   г) «НОС», конечно же, не давали «за авангард». Для совсем экспериментальных сочинений есть Премия Андрея Белого, которую я чрезвычайно ценю (собственно, на мой взгляд, единственная правильная российская премия). Нас (или, если угодно, меня, не буду за всех говорить) интересовало другое — попытки русской прозы выбраться из-под глыб советской графомании, которая продолжает воспроизводить себя в постсоветское время (собственно, это и является, на мой взгляд, русским мейнстримом сегодня). Большинство беллетристов существует в нынешней русской литературе в полной убежденности, что никакого двадцатого века не было, кроме Довлатова, Трифонова и Буратинова, что можно вот так запросто придумывать героев, лепить диалоги, подробно (или, наоборот, экономно) описывать природу. Или — еще хуже — выдавать на-гора тупую совписовскую прозу, но уже с постсоветскими реалиями (менты, национал-большевики, олигархи, бандиты, проститутки, нищие интеллигенты и проч.). Мы пытались напомнить, что наследуем литературе, где были Андрей Белый, Константин Вагинов, Даниил Хармс, Саша Соколов, Леон Богданов, Белла Улановская, Александр Пятигорский. Наконец, что лучшей русской прозой прошлого века был именно нон-фикшн — Лидия Гинзбург, Надежда Мандельштам, Абрам Терц и другие.

3. «НОС» пытался — в отличие от иных русских премий — все время рефлексировать по поводу своих решений. Мы бесконечно переписывались, часть эпистолярия превращалась в публикации, сам процесс составления шорт-листа и присуждения премии был — благодаря уставу «НОСа» — открытой дискуссией, сражением между собой, с экспертами, с залом. Мы оттачивали свои аргументы многократно. Я ненавижу жанр «ток-шоу» — и у наших публичных мероприятий была опасность превратиться в своего рода ток-шоу, — но, как мне кажется, мы этого избежали. «Разговор» плодотворен всегда, бессмысленная трепотня под камеры, с перебиванием друг друга, дешевыми трюками, ором и проч. — никогда.

4. Это были прекрасные, веселые, трудные, поучительные три года. За них я благодарен Ирине Прохоровой, фонду — учредителю премии и — конечно же — своим коллегам по жюри, экспертам, публике. Ура.

Понравился материал? Помоги сайту!