«Я далека от мысли, что Андрея Некрасова кто-то купил»

После московского показа фильма «Закон Магнитского. За кулисами» его автор Андрей Некрасов дал интервью правозащитнице и публицисту Зое Световой. Позже в своем интервью COLTA.RU режиссер обвинил Зою Светову в искажении его слов. Андрей Некрасов продолжает отстаивать свою версию истории Магнитского и публично обвиняет свою оппонентку во лжи. COLTA.RU попросила Зою Светову, члена ОНК, участницу первого общественного расследования смерти Магнитского, прокомментировать эти заявления.

Мое интервью с Некрасовым, наверное, действительно получилось довольно яростным — и, наверное, это не интервью, взятое по строгим журналистским меркам, не интервью с «холодным носом». Я не могла, говоря с Андреем Некрасовым, не защитить память Сергея Магнитского. В этой истории мне прежде всего важно, что ему в тюрьме не оказывали медицинскую помощь, что он погиб в тюрьме, что его судили — против всех законов писаных и неписаных — посмертно.

История Сергея Магнитского для меня во многом — история очень личная. Я стала членом Общественной наблюдательной комиссии в конце 2008 года. А регулярно посещать СИЗО «Бутырка» мы, члены ОНК, начали в августе-сентябре 2009-го. Мы еще не знали, что там сидит Магнитский. И вдруг я читаю в «Ведомостях» о его смерти — на следующий день, 17 ноября 2009-го. Меня это потрясло — получалось, мы, правозащитники, может быть, могли бы что-то сделать, могли ему помочь. Но не сделали этого просто потому, что невозможно обойти все камеры и найти всех больных заключенных — ведь ни адвокаты Сергея Магнитского, ни его коллеги к нам за помощью не обращались. Это объяснимо: осенью 2009 года еще мало кто знал о существовании нашей комиссии. Мало кто знал, что правозащитники могут посещать заключенных в СИЗО и колониях вот так, как это делаем мы, — на регулярной основе.

Мы занялись расследованием смерти Сергея Магнитского — опрашивали сотрудников «Бутырки», потом «Матросской Тишины». Я тщательно изучала это дело и не раз потом о нем писала (например, тут, а также тут и тут. — Ред.). И уголовное дело было возбуждено после нашего расследования — результаты которого мы рассылали во все инстанции, добиваясь, чтобы начали расследовать его гибель в тюрьме.

Снимали реакции зрителей — то есть всех нас, не спрашивая, сделали массовкой.

Мы расспрашивали работников тюрьмы по горячим следам. Но о многих обстоятельствах дела мы узнали только во время следствия. Вот Андрей Некрасов спрашивает, почему ни я, ни Валерий Борщев, ни кто-либо другой из ОНК в отчете не написал, что к Магнитскому применялись дубинки, что на него надевали наручники. Но мы этого не могли написать — только во время следствия мы увидели все эти документы. Мы знали только, что к Магнитскому в «Матросской Тишине» вызвали так называемую группу усиления из 8 человек. Это нам сказала врач Александра Гаус, одно из главных действующих лиц этой трагедии, — в ее дежурство Магнитского из СИЗО «Бутырка» доставили в больницу «Матросской Тишины» с острой болью. Она сочла, что у него острый психоз, он неадекватен и агрессивен, и вызвала психиатрическую скорую, но поскольку скорая, по ее словам, долго не ехала, она попросила вызвать группу усиления.

Андрей Некрасов говорит: ну, группа усиления, но это же не значит, что его избивали. Но любому нормальному человеку понятно, что группа усиления приходит не чай с вами пить — они усмиряют заключенных, применяя к ним насилие. Понятно и то, что сотрудник тюрьмы, коим Гаус являлась, никогда не скажет правозащитникам, что вызванные ею сотрудники тюрьмы могли избивать заключенного. Это нетрудно осознать и несведущему человеку — это я и имела в виду, когда сказала Некрасову на обсуждении его фильма «включите фантазию»: я его не выдумывать что-то призывала, а соображать.

Вообще меня довольно сильно впечатлило то, что я увидела на этом показе и обсуждении, — Некрасов был окружен операторами, снимающими каждое его движение, а также и людей в зале. Съемка продолжалась и во время демонстрации самого фильма — при том что перед сеансом зрителей, как обычно, просили выключить телефоны, напомнили, что видеосъемка и фотографирование запрещены. Снимали реакции зрителей — то есть всех нас, не спрашивая, сделали массовкой.

Еще меня поразило, что Никита Михалков, президент Московского кинофестиваля, который из-за болезни впервые, кажется, в жизни не смог присутствовать на открытии, не встречал своих гостей, — ради показа фильма Некрасова в маленьком зале специально приехал из больницы. Обнимал Некрасова и говорил, что самого фильма не смотрел и не будет судить о его художественных достоинствах, но что этот фильм — поступок. Почти теми же словами, что незадолго до этого говорил генпрокурор Чайка (прокурор похвалил фильм Андрея Некрасова, выступая в Совете Федерации. — Ред.).

Это было очень красноречиво, особенно если вспомнить, как мало Михалков беспокоился о защите режиссера Олега Сенцова — я сама писала ему письмо, прося заступиться за Сенцова, приехать на его суд. Журналистам Михалков тогда ответил, что, мол, посылал запрос, но ему ответили, что Сенцов действительно террорист. Он не захотел вникнуть, не захотел изучить материалы дела Сенцова. А вот ради Андрея Некрасова даже встал с больничной койки. Андрей Звягинцев, кстати, изучил обвинительное заключение по делу Сенцова и написал письмо в его защиту.

Он меня на полном серьезе спрашивал, почему я в случае с Магнитским не доверяю сотрудникам тюрьмы и тюремному врачу, а доверяю гражданскому врачу-психиатру.

О фильме Некрасова я уже говорила: первая часть, по-моему, похожа на средней руки криминальный телесериал, а вторая, посвященная расследованию, показалась мне очень невнятной. Я, собственно, не поняла, в чем цель расследования. Я спрашивала Некрасова: установил ли он, проведя свое «расследование», куда ушли деньги из российской казны? Он ответил, что этого ему выяснить не удалось, он не знает.

У меня вообще создалось впечатление — и после фильма, и в ходе разговора с Некрасовым, — что он очень далек от нашей действительности, хотя он вроде бы российский режиссер. Он мне говорил, например, во время интервью, что доверяет решениям наших судов — и это странно слышать не только мне (а я 15 лет пишу о российской судебной системе): это странно любому человеку, который живет в России и читает газеты. Он меня на полном серьезе спрашивал, почему я в случае с Магнитским не доверяю сотрудникам тюрьмы и тюремному врачу, а доверяю гражданскому врачу-психиатру. Он не понимает, что гражданский врач в этой ситуации независим, а тюремный прикрывает свою корпорацию, свое начальство — это какие-то совсем банальные истины.

Некрасов всюду говорит, что расследовал историю Магнитского, копал, изучал документы, — но меня поразило, как мало он знает и понимает, как устроены российская тюрьма, российское следствие, суды, как мало он знает, в частности, об обстоятельствах смерти Магнитского в тюрьме. Начиная с того, что путает фамилии членов ОНК, подписавших Отчет о расследовании смерти Магнитского, — уверенно называя в их числе Ковалева и Химаныча. Хотя ни тот, ни другой в нашем расследовании не участвовали и отчета не подписывали (под отчетом стоят подписи 6 человек. — Ред.).

Мне непонятно, почему у него в фильме нет независимых экспертов — тот же Валерий Борщев больше 30 лет занимается тюрьмой, он автор Закона об общественном контроле, не говоря о том, что это он был председателем нашей комиссии, когда мы расследовали смерть Магнитского, он участвовал в расследовании, он сводил всю информацию воедино. Но Некрасов, насколько я знаю, к Борщеву обратился только после того, как тот публично выступил против его версии истории Браудера (весной 2016 г. — Ред.).

Почему не попытаться действительно разобраться в этой истории? Не найти знающих людей? Почему в фильме есть интервью со следователем Павлом Карповым — который только вызывал Магнитского на допросы на начальном этапе, — но нет интервью с Олегом Сильченко, следователем, который действительно вел его дело? У этого следователя брали интервью европейские кинематографисты, снимавшие фильмы о деле Магнитского. Я спрашивала Андрея, почему он не поговорил, например, с тюремными врачами. Он ответил: я пытался, но меня отфутболили. Что значит — отфутболили? Как же ты тогда берешься снимать фильм-расследование?

Мне показалось, что после встречи с Павлом Карповым другие эксперты были ему уже не нужны — вот Браудер его не убедил, а Карпов каким-то образом убедил, концепция изменилась, и он дальше подбирал материал уже под новую концепцию.

В интервью Некрасов признает, что в российской тюрьме пыточные условия, — но при этом подчеркивает: нет доказательств, что к Магнитскому применялись пытки. Понятно, что добыть прямые доказательства у самих работников тюрьмы практически нереально. Но, простите, мы знаем, что на протяжении всего тюремного срока Магнитского в тюрьме просто не реагировали на его просьбы о врачебной помощи. Это не Браудер придумал: жалобы Сергея — часто их называют «дневниками» — были опубликованы и имели огромный резонанс в мире, они многим открыли глаза на то, что творится в российской тюрьме. Эти его жалобы, как я не раз уже говорила, сделали больше, чем журналистские и правозащитные вопли об ужасах российской тюрьмы. Мир услышал голос человека, который свидетельствовал о тюремной системе на своем опыте — и которого эта система убила.

Запрещать — значит, делать этому фильму рекламу, превращать Некрасова в гонимого, притесняемого цензурой художника.

Некрасов говорит, что дубинка и наручники официально применяются в тюрьмах и в США, — но разве законно их применение к заключенному, которого, наконец, привезли в тюремную больницу с приступом, чтобы лечить?

Некрасов игнорирует самое важное обстоятельство. Магнитского привезли в больницу в «Матросской Тишине» с приступом панкреатита, с острой болью, но по какой-то непонятной причине не отвели сразу в больницу, а продержали 1 час 18 минут в сборном отделении. Без врачебной помощи — врач ушла, заявив, что у него острый психоз. И вызвала ту самую группу усиления. Даже если его сильно не избивали — любое насилие, примененное к человеку в таком состоянии, в момент приступа, могло быть — и стало — фатальным.

Посмертная экспертиза поставила под сомнение заявление врача Гаус о психозе. Я вчера специально подняла ее показания — она вспоминает, как Магнитский говорил, что его хотят убить, что он невиновен. Что там творилось в этот час восемнадцать ? Мы не знаем, но явно что-то ненормальное. Что с ним делали? Нарочно мучили, не оказывая ему медицинской помощи, держа его в клетке — с болевым приступом? Или он просто не понравился врачу? Или это была обычная халатность, равнодушие? Точной картины у нас нет. Но очевидно, что Магнитского мучили в тюрьме и что его там убили — намеренно или ненамеренно.

А Некрасов отвечает: ну да, но ведь так со всеми заключенными. Но мы знаем, что Магнитский был арестован по резонансному делу. Знаем, что людей, арестованных по таким делам, обычно прессуют, шантажируют — не давая свиданий, не давая лечиться, чтобы вынудить сотрудничать со следствием. Это у нас распространенная практика.

Я считаю, что Браудер совершил ошибку — напрасно он препятствует показу этого фильма. Я в принципе против подобных запретов — и в данном случае не вижу, чем этот фильм может быть страшен. Ну вот такая версия у режиссера. Неубедительная совсем — но что ж поделаешь. Запрещать — значит, делать этому фильму рекламу, превращать Некрасова в гонимого, притесняемого цензурой художника.

Андрей Некрасов мне говорил, что его фильм не о Магнитском — это фильм о его, режиссера, разочаровании в Уильяме Браудере. Меня вот это больше всего потрясло — что он использует эту трагическую историю как фон для разговора о своих разочарованиях.

Я далека от мысли, что Андрея Некрасова кто-то купил. Скорее, дело в честолюбии, в самовлюбленности — он решил, что откроет всем глаза. Вот есть все эти конгрессмены, политики, правозащитники, журналисты, изучавшие дело, написавшие о нем десятки статей, есть западные журналисты, которые с лупой обычно изучают все факты, — и все они неправы, а он, Андрей Некрасов, расскажет правду. И для него это самое главное — важнее, чем Магнитский, его мать, его вдова и в конечном счете важнее, чем сама правда.

Записала Анна Голубева

Понравился материал? Помоги сайту!