Space is the place, space is the place

Кольта продолжает проект «В разлуке», посвященный новым переменам в идентичности людей после начала войны.

Думать об этом трудно, говорить вслух еще сложней. Поэтому редакция рассчитывала, что дневниковая форма, место для разговора человека с самим собой, будет для этих задач потенциально самой подходящей.

Кольта объявила опен-колл по сбору дневников с 2022 по 2024 год. Редакция обращалась с этой просьбой и к нашим постоянным авторам.

Здесь вы можете почитать результаты этого поиска: три дневника людей, которые за годы войны – сознательно или по стечению обстоятельств – перемещались из пространства эмиграции снова на родину и обратно.

В настоящий момент все три автора находятся за пределами России.

***

---

Николай Серый. Одинокие друзья

С начала войны я раз в несколько месяцев совершал путешествие на ту сторону – из Европы в Россию, а потом обратно. Сейчас я уже не могу точно сказать, «обратно» – это куда? Недавно я наконец понял, почему в «Терминаторе» путешествовать во времени можно было только голым. Голым уезжаешь, голым возвращаешься, ничего нельзя брать с собой (кроме рецептурных «колес», на свой страх и риск). Все эти путешествия были чрезвычайно обыденными, не героическими. С самолета на автобус, с автобуса на поезд. С поезда в метро. И то же самое в обратном порядке.

Каждый раз, когда я ездил туда, стараясь выбирать новый, не совсем автоматический, более остраненный путь, я кого-нибудь терял. В начале войны умер мой брат. Затем, через несколько месяцев – дедушка. Люди исчезали – страшна была не только смерть, но и провал, который следовал за ней. В памяти не за что было зацепиться, смерть случалась в мое отсутствие, поэтому я перестал понимать смерть, как раньше. Родные люди не умирали – убегали в дачный лес, как дурные собаки, спущенные с поводка.

Другие люди исчезали из жизни, как будто умирая. Каждый раз, когда я возвращался из России, кто-то из моих близких здесь, в эмиграции, переставал быть моим близким, уходил, оставлял меня в прошлом. С первых же дней после моих возвращений – мы не могли разговаривать, не могли друг друга слышать – обижались друг на друга, разочаровывались, подвергали все сомнению. Несмотря на все наши попытки найти общее пространство, на котором можно было бы встретиться, разделить, – ничего не получалось.

Вместо молитвы я научился бормотать песню Sun Ra – на любой подходящий внешний ритм – «space is the place, space is the place, space is the place». Все истории о том, что ад – это другие, остались для других.

Именно это пространство, пространство между нами я хотел бы сберечь. Не себя, не близких, не далеких – пространство между нами. Не то, что «там», в России, и не то, что «здесь», – а пространство, в котором мы могли бы жить вместе. И у меня ничего не получается.

Февраль 2024. Берлин – Вильнюс – Москва

Это моя первая установочная запись – как мне неспокойно. Я в берлинском аэропорту, вместе с Н., жду посадки на самолет. Это начало путешествия, конца которого я не знаю.

Мы добрались в Вильнюс. Н. сказала, что ей показалось, я стал «злой» после второго самолета. А я просто мысленно передвигал себя в пространстве ближе к дому. Дом там, где ненависть, – это вы и без меня знаете.

***

Пусть это будет дневник моего путешествия и возвращения.

***

Хождение с В. по Вильнюсу. В кафе он рассказывает мне «новости» – его жена беременна и выиграла «Марию Кюри в Кембридже». Параллельно читаем о войне. Все новости на свете идут через запятую. А в конце всем пережившим наверняка подарят футболки со смешными надписями и распустят по домам. Я такое уже один раз видел – в доке Питера Джексона про Первую мировую.

Потом мы гуляем с Н., как будто в лимбе. Вчера перед сном мы пили рижский бальзам с чаем и чипсанами, переключая каналы гостиничного телевизора. Сегодня я сказал ей, что мог бы жить с ней именно так – по вечерам смешно перешучивать для нее телевизор. Большинство мужей не делают и этого. Прямо сейчас мне не страшно. Сама ткань отношений должна быть другой. Достаю карты из Oblique Strategies на пересечение границы: «only one element of each kind».

Человек тридцать на станции в Кяне, литовский погранец явно получает удовольствие, объясняя всем, как нужно будет ловить автобус в Минск после 1 марта. Мое место на боковушке у входа – как будто я запрыгнул в поезд на ходу.

Разговор с Н. про контроль: представление о жизни как соотношении контроля и его потери. Научиться не «терять» его, а осознавать и препоручать. Сначала ты учишься контролю. Потом учишься, не сходя с ума, переживать его потерю. Так или иначе, это все равно иллюзия. И осознание неизбежности потери контроля – и есть возвращение контроля.

***

Первый разговор с Л. в Москве. Тут ничего нельзя сравнивать, не надо пытаться делать «как там» <в Европе>. Тут нужно делать только что-то другое и свое собственное. Иначе можно только забывать про себя или обманываться.

***

Собрание на работе. Все собираются в читальном зале. Старые, не очень старые, заброшенные, заношенные, пахнущие сырыми шкафами и маслянистыми волосами, и часть из них замечает это, а часть нет – или все замечают, но не все придают значение.

Голосование. В соседней комнате В.А. громко точит нож. Заброшенность. Больше всего я здесь боюсь заброшенности – когда тебя бросили, их бросили. Кто будет с нами? Я везде боюсь заброшенности.

Разговор с С. в кафе. Маленькая погрешность АГС (альтернативной гражданской службы. – _Ред.) против электронного военкомата. Мы должны попасть в зазор. Людей нужно учить, как попадать в зазор.

Вечер. Остранение. Разговор с Т. Москва, местные дела – не так больно, потому что (пока) я «не часть этого», это «не моя жизнь». Иллюзия. Более удачное неудачное бегство. Бессмысленно что-то судить по первым дням.

Что останется в памяти: как на кухне все выпивают с Олегом Орловым. Как он говорит: «А вот эти сухари будете отправлять мне в передачах». Моя сентиментальность. Его ботинки.

***

…Сегодня два выхода на улицу: в «Вишенку» и в «Вишенку» за пивом.
Дочитал книжку Бройарда «Кафка был в цвету» про любовь к книжкам и девушкам и послевоенное непонимание, как жить – в Гринвич-Виллидж, когда ты молодой и талантливый, и война уже закончилась. Книжка настолько выдающаяся, что после окончания сразу захотелось читать заново. Но еще больше – выйти в «Вишенку» (которая уже закрыта).
Холодный, облупленный город.

***

С. рассказывает: война с Украиной заслонила собой войну с наркотиками. Яндекс-маркет легально торгует CBD-чаем. М. его пила, можно ли его курить? – «Конечно, он же не ферментированный».

Парикмахерша говорит: «Я полагаюсь на вашу честность» – и отпускает меня сходить к банкомату за второй частью денег за стрижку. Мне преувеличенно, страшно важно ей показать, что люди хорошие – что я вернусь и все принесу. В банкомате снимаю с кредитки 500 рублей – еще 500 рублей комиссии. Мама волнуется, почти кричит (кричит) по телефону – «почему ты до сих пор не приехал». Но откуда-то у меня берутся силы отвечать спокойно и не разрушаться. Откуда? Мир – моя защита.

***

Дети на эскалаторе в метро играют в «жопу». Мысль: оттепель?

***

Орловский суд. Самопредставление. К. звонит другой К., чтобы узнать, хорошо ли прошло выступление в проигранном суде. Театр из символов, страхов и неизбежности. Поддаюсь этому, включаюсь в ту же игру. Сиюминутное спасение только в принятии роли, иначе слишком больно присутствовать при трагедии – Орлова просто забирают у нас, и никто ничего не делает.

Дома у мамы. Колесо сансары. Одни и те же мысли – и чтобы их переключить, нужно время. Но, даже переключив – что я могу предложить взамен? У мамы нежные дети. Автоматические мысли по пути оттуда: никто и никогда не примет меня таким, родом отсюда, вместе с ними. Другие вырвались, Л. вырвалась, а я останусь, потому что не хочу – и останусь.

***

Я уже два года понемногу читаю книжку мужа и жены Митчерлихов «Неспособность горевать». По-русски ее нет, по-немецки я буду путать перевод всех глаголов, поэтому читаю по-английски, «зе inability to mourn».

И вот вчера ночью на метро «Савеловская» бооольшого кольца там было такое место – про то, почему всем было так классно пойти за гитлером и почему так странно и пусто было после него. Не знаю почему, но мне это все сразу показалось страшно убедительным и очень похожим на мои представления о местной жизни.

На предыдущей странице там было про то, как Гитлер пришел к власти не на пустое место, а на волне великого праздника непослушания – что многие были прям в страшном восторге, что они ниспровергли все авторитеты, всю старую иерархию и систему власти. И – это крутой поворот – дальше Митчерлихи говорят, что реакцией на вот это ниспровержение авторитета было чувство вины за непослушание – и отсюда тоже взялась эта фанатическая, собачья привязанность к Гитлеру как хозяину, новому авторитету – и одновременно инфантильному представлению каждого его сторонника о собственной всесильности, неподсудности и свободе всех, даже самых деструктивных желаний.

***

В книжке про тягу написано: «Отказ принимать жизнь взаймы, чтобы избежать необходимости возвращать долг смерти» (отто ранк).

Март. Москва – Воронеж – Петербург – Москва

Снова только эпизоды. Вчерашняя очередь на прощании с Навальным. Успокоение. «Где все?» – «Какое счастье. Как нас много». М. предложила пускать бумажку вперед по очереди и «так знакомиться”. Я – «писать роман по строчке». Длинная очередь толщиной в одного человека. Свидетельское ощущение нереальности: это не со мной, я в стороне. Но где я тогда? Может быть, я в Воронеже? Что же тогда «мое»? Мои потери. Мое безразличие. Моя возможность быть нейтральным, внимательным, не мертвым. «Если я это понимаю – хочу ли, могу ли это изменить?» Рутина одиночества и неотданных долгов. Старый плеер с довоенной музыкой. Я в поезде в Воронеж, на выветренном снегу тени от столбов как будто нарисованы карандашом.

У меня с детства сжимается сердце от грустных, стылых, обшарпанных домов, в которых, как я себе домысливаю, живут люди, и они – как я чувствую с детства – такие же, как я. Но в Воронеже я очень старался быть как клиффорд гирц или джеймс си скотт – и смотреть сквозь все это и видеть не собственную отраженную тоску, а декорации, в которых происходит что-то, чего я не знаю, не представляю и что не нужно приписывать самому себе.

Так что я просто наблюдал, не воображал и напевал себе воронежский хип-хоп со стен местных домов.

В соседней комнате коммуналки было человек семь – я увидел двоих, от остальных были видны только смятые кеды и кроссовки. Нормальные келдыри, подростки-пацаны лет по 16–18: «день добрый!» – они если не «следят за собой», то по крайней мере держат себя внешне, одеты в продуманном гетто-стиле. Жизнь «ничего не дала», но себя ты держишь. Ты сам в своей жизни, вот это всё – только данные тебе декорации. Какой-то там клауд-рэп играл у них, с басами даже нормальными.

***

одиночество в самом сжатом очерке

я один. но я не один один, так что как будто мы все одни – а значит не одни.

***

Н. все еще «не находит слов», чтобы разговаривать. А я написал, что искать и не нужно.

Утром по дороге к фаланстеру все мысли были довольно отчаянные. Казалось, что все на свете заменимо, все забывается – вокруг так много всего – людей, музыки. Стрижки бород в барбершопах. В Москве рафы, как минимум, с пятью сиропами – даже в кофиксе! – что любая замена и вытеснение тяжелой потери – исключительно вопрос времени.

Но в фаланстере стало легче, там была Е. – рассказала, как несколько дней назад вывозила своего бывшего парня – он позвонил ей в панике, что к нему домой, в его отсутствие, пришли менты – она купила ему билеты в Грузию, достала и отдала свой запас денег – успела ему всё перевести и дать адреса тбилисских вписок – и он благополучно прошел погранцов и улетел. Она понимает и не забудет. Я выбрал с ней вместе книжку и немножко приободрился. Как объяснить, что здесь творится? Что бы ни случилось дальше – большинство страшно удивятся.

После полуночи видел на платформе «Сокольники» парня, который стучал теннисным мячиком о прямоугольную колонну – бросал под разными углами и ловил отскок. Я смотрел на него минуты две, а он кидал и ловил, как Джек Николсон в «Сиянии».

***

Не хочется писать дневник, хочется делать деструктивные вещи от нетерпения.

***

Ж. ел шакшуку на улице Льва Толстого и говорил:

«Меня теперь зовут быть куратором книжной ярмарки. Что делает куратор? Это сложно. Издательства проталкивают своих. Есть местные поэты из СоПиса. Выходят там и читают свои стихи друг другу, по кругу. Ну и потом, понимаете – надо же держать баланс. Там и либерОта, и Zа-поэзия. И нужно, чтоб были все!»

Он доел и ушел, а я попросил в кафе вай-фай и новую чашку, чтоб допивать его чай «тибетская ромашка». Вокруг сидели яндексовские менеджеры среднего звена и чокались кубиками льда из бамблов.
Но где бы ты ни был. Чтоб ты ни делал. Между землей и небом – война.

***

Переехал в Петербург. Жизнь у М. Придумали новое название его квартиры – «веселая юдоль».

***

Я тут с вами. Ветер не сдувает, дождь не смывает зэты с ментовских машин, пробираюсь к вкусвиллу за супами.

День за днем, тут ничего не меняется. Разговор с М. Почему-то вместо вопросов возникает только брошенность, страх и разлюбленность. Я не очень хорошо сплю ночью, и мысли об этом ворочаются. «Кто бы меня любил?»

***

Вечером М. навестили Ф., и И. Ф. сказал, что ценит слово «зэт-персона», а И. – что совсем ничего не чувствует. Ни от алкоголя, ни от кофе. От недопитого виски оба не отказались. В бумажном дневнике я записывал их замечания об Эрмитаже («Эрмике»). М. было не так весело – он не пьет.

***

Ночью пришла смс-ка от сестры отчима:
«Добрая ночь! Подскажи, пожалуйста, адрес, где я могу завтра проголосовать. Я была там один раз несколько лет назад, но забыла адрес…»
Чудная добрая женщина, религиозная фанатичка, готовая бросать бомбы, пока добро наконец не победит. Я гулял и думал, могу ли не участвовать во зле, не отправлять ее точно по адресу, голосовать за Путина? Сочинил такой ответ:
«Дорогая тетя, доброе утро! Нельзя голосовать за царя Ирода – Богородица не велит!»
Ставлю будильник, утром отправлю.

***

Сегодня я догулял до «Подписных изданий» и – после 40 минут блужданий – купил Кривулина – с мыслью, что почувствую через него что-то в языке и вспомню 70-е. «Шмон». Что-то было еще, холодное какое-то воспоминание о дедушке – а он-то что делал в то время в своем институте?

***

Опасно счастливый поезд из Петербурга. Я один в целом купе! Красивая, смущенно улыбающаяся проводница: «У нас тут интернета никогда не бывает, и не пытайтесь». Начал читать Кривулина, который очень быстро распознается как свой. Под присмотром желтого короля.

***

На работе я выпил кофе три-в-одном. Р. и Ш. на два голоса разматывали всю Большую Никитскую улицу – где был магазин «Концентраты», на каком углу была «Диета», где в 1967-м 30 декабря открыли пивбар. Сейчас пришли разные люди смотреть в читальном зале кино «Дело Дмитриева». Так и прошел день, ничем не омраченный, почти счастливый.

Люди подходят близко, смотрят на меня, прям на живого, и спрашивают, не мигая: «Ты в России?» – как будто проверяют, не голограмма ли я.

***

В архиве сегодня было дело парня, которого в 17 лет взяли за хранение краденого. В тюрьме пришили «политику» – следователь бил так, что он решил покончить с собой, вспорол себе живот и порезал вены. Пережил и это – с поэтическими прозрениями: «Танцевали они на мне, как на танцплощадке».

***

Вчера повредил ногу на футболе (дальше долгое описание, которое всем показалось скучным. – Ред.).

***

Опять кажется, что тут со всеми нужно разговаривать как можно больше. Л., А.Г. и В.А. обедали, а я из вежливости пил горький чай с юбилейным печеньем. говорили о «степени опасности» любого антивоенного жеста, и я пустился в философский рэмблинг о страхе и невозможности соразмерить угрозы – вдруг остановился и подумал, что опять зачем-то проповедую – и спросил их, не заткнуться ли уже? А они замахали руками: «говори-говори, это так успокаивает».

Я договорил, В.А. выдохнул и стал рассказывать, что у него в молодости в заводском общежитии вытворял сосед, когда был «под банкой».

Апрель

Немножко посидели с Ж.В.
Она говорит, все работает примерно так:
на каждой (буквально – «на каждой») процедуре получения паспорта новым гражданином присутствует представитель военкомата, который вносит человека в список, и ему в течение какого-то времени приходит письмо счастья. Некоторые даже стали задумываться – а так ли им нужен этот невероятно притягательный русский паспорт?

***

Искал по центру военные плакаты. Их там, характерным образом, почти нет – видимо, место можно сдать за бабло, – а этими иранскими мучениками с иракской войны завешивают окраины – где и так и так в «пятерочку» пойдешь.

***

«...Олег Петрович, зимой я довольно сильно болел и жил один, стал читать о датском символисте, Вильгельме Хаммершое (по-русски его еще часто пишут Хаммерсхой). Вот он символист – рисовал в основном пустые комнаты, двери, переходы из одного пространства в другое. Если там бывали какие-то фигуры (как правило, это была его жена) – то он писал ее со спины – затылок, волосы, платье.

1 января я пошел в старую галерею в Берлине, где, как я знал, должен висеть один Хаммершой – «Комната, освещенная солнцем». Она была в пятом или шестом по счету зале. И увидел, что на картине предметов как предметов нет – что их тени, их влияние на окружающее пространство слишком сильное, чтоб можно было как-то почувствовать и написать их разграничение. Все определяет все остальное.

Я цепляю к письму репродукцию картины. Если она совсем плохо напечатается через фсин-письмо, то в следующий раз попробую по-другому. Напишите, пожалуйста, хорошо ли ей получится до вас добраться».

***

Главная разница между «здесь» и «там». «Здесь» в настоящем жить нельзя – только в неопределенном, далеком будущем, для которого нужно стараться, когда все это закончится. «Там» можно жить только прямо сейчас – никакого завтра никогда не будет, и оно не имеет смысла – иначе зачем было уезжать? Техническая, индустриальная сторона этого. Инерция из отношений.

---

Дневник NN

Дневник публикуется в хронологически обратном порядке

Письмо себе, февраль 2023

• Вот уже год, как идет война. Я провел этот год в отчаянии и раздрае, но это не тотальные эмоции, которые заливают все вокруг. Быта и повторений осмысленных действий, которые существуют в двух-трех смысловых цепочках от войны – тоже много.

• Это не единственные эмоции. Два месяца мы провели в Ереване. Потом с конца сентября по конец января я был в Тбилиси. В обоих местах, несмотря на обилие близких и интересных мне людей, чувствовал себя отрезанным ломтем.

Мне нужен фон из тех людей, с которыми меня ничего не связывает, но которые вместе со мной одновременно живут в России, и пусть они даже стоят – они обязательно стоят, а то и попросту не стоят, потому что их нет, – на других позициях, мне важно их видеть.

• Хорошие молчат много; потому тем, кто остался, чаще видны те уехавшие, о которых слова хорошего не могут оставшиеся сказать. Оставшиеся еще радуются, когда видят тебя («о, ты тут, я думал(а), ты уехал»). Оттого, что мы вдруг перестанем делать здесь гражданское общество, заметно лучше не станет. Права на перемотку, чтобы перемотать обратно, в тот момент, когда все кончилось,нет.
Через два контакта наверняка у меня есть и мобилизованные в РФ, и мобилизованные в Украине, и есть какое-то количество смертей. Количество моих сверстников с предметным опытом войны и утрат растет каждый день, но я продолжаю в привилегированном режиме есть, пить кофе, писать академические заявки и сохранять нормальность.

• А так – все то же. Ракеты в России (пока) не падают; музыка в кофейнях на нормальной громкости, люди не бьют друг друга по лицу в центре города.

Можно продолжать думать о том, что война далеко, и периодически совсем о ней забывать. Думать про «империя развалится» не хочется, нет больше сил думать про кровососов в больших пиджаках и про power play. На уровне человеческом – тот, кто помогает другим, слава ей или ему. На уровне дискуссионном – никто из тех, кто говорит в ФБ (признан экстремистской организацией и запрещен на территории России), не является прямо сейчас тем, кто может свой дискурс превращать в действие, как мне кажется, и это главное.

• Я очень быстро утомляюсь. Раз в три дня слезы на глазах.

• Еще думаю, что нужно завязывать со всякой новой искренностью, которая, как мне кажется, блокирует право и возможность действительной консолидации и компартментализации интересов и проблем – то есть возможность поработать с другими и найти компромисс. Компромиссов впереди будет порядочно*.

• Восславлю господа и всех, что пока – быть собой не влечет за собой так много излишков. Но да – чаще молчишь, больше делаешь полочек в сознании и думаешь, кому из собеседников какой объем относительно других можно показывать. Практически в каждой беседе, даже с близкими. Кому-то можно что-то в общих чертах, кому-то – оставить имя одного человека, кому-то –
опустить имена, но дать детали. Как с випиэнами – один работает с конкретным wifi, другой дает читать сообщения в инстаграме (признан экстремистской организацией и запрещен в России), но не дает смотреть видео, и т.д. Те же странные комбинации касаются любых разговоров с теми, у кого есть акцентированная политическая позиция, но не так ясно, кто чем занимается действенно.

15.10.22 / 14:34 дом, Ваке, Тбилиси

Нужно чертить схемы.
Есть патриоты, закрывающие глаза на жестокость русских военных.
Есть патриоты, закрывающие глаза на жестокость, но открывающие на головотяпство внутри страны и Минобороны.
Есть патриоты, которые объясняют головотяпство внутри страны происками либералов.
Есть либералы, объясняющие головотяпство происками оппортунистов внутри страны, которые сейчас же и ведут войну**.
Есть анархисты – и так далее.
Люди смотрят на три свои клеточки, а ходы дальше – видят либо глазами главнокомандующего, взгляд которого рисуется подконтрольной прессой, либо смотрят глазами МБХ через его сетку (Ходорковского, признан в РФ иностранным агентом - Ред.), и так далее.
Когда взгляды их пересекаются, идет перепалка насчет слепоты.
Есть те, кто не представлен, кто просто делает вещи – молча,
например, идет на войну, говорит с мамой, женой и детьми и на том заканчивает: страна призвала, хули делать.
Отчаяние от количества непересекающихся людей высокое.
Отчаяние от мыслей в линии «военные массово вернутся в нищающую страну, и что будет» высокое.
Отчаяние от патриотов, которые зализывают и замазывают гражданское общество, направленное на поступательное и результативное решение социальных проблем не через кумовство или онтологизацию человеческих качеств, превращая его
в «сборище анимешников»**, высокое
Что из этого могу исправить? Могу что-то, наверно, но конкретики в голове нет.
Конкретика касается только схимы – типа, не навреди, и всё.
Григорий Борисович [Юдин] продолжает топить за идею фашизации.
И за то, что нужно обретать политическую субъектность.
Шанин вторит: «В борьбе обретешь ты право свое».
Где-то в будущем вздыхают европейские кураторы, рассуждающие на конференциях сочувственно о великом кризисе и страшной войне. Я их уже сейчас не люблю; я занимал их место до 2022 года – говорил прочувствованно о Маркелове и Бабуровой, когда это меня никак не касалось и я славно и вкусно завтракал в шведском отеле.

Ненавижу эти разности, расклейки действительности.

Опять – по следам вчерашней конференции, на которой выступал глава лаборатории Третьяковки, – думаю, что был бы счастлив иметь нормальное специальное знание, внедискурсивное, в котором я просто решаю сложные инженерные задачки и тусуюсь
в кругу семьи. Этого нет. Этого и не будет, я планомерно рос дискурсивной собачкой, и вот я ею стал, а дискурс треснул, и я в него никоим образом не включаюсь.

Письмо себе, май 2022

• Идет 84-й день войны.

• Я прочитал где-то треть [Адам Туз, Crashed (2018)] про финансовый кризис 2008 года и потянувшиеся за ним трещины по мировому порядку. Туз трогает меня, поскольку в его письме я вижу недоумение и грусть настоящего ученого, который открывает выводы, не желанные для него, но честно их фиксирует
помимо своей воли.

• Видите, вот – я читаю, у меня есть время читать. Еще я очень много летаю и езжу поездом и вообще в тех частях России бываю, где война запечатана только прошлая и Великая, а небо мирное и чистое. Я не открывал «Медузу» (признана иностранным агентом и нежелательной организацией на территории РФ) уже две недели совсем; в инстаграме (признан экстремистской организацией и запрещен в России) я пролистываю призывы, в которых нет
четких call to action; любое осмысление – хоть от Насти Травкиной, хоть от Ильи Будрайтскиса, – я сейчас отторгаю и не могу. Я могу сейчас только те же простые вещи, но и от них саднит: вот мы медленно соотнеслись с теми, кто готов помогать выехавшим и попавшим в ПВР (пункт временного размещения. – Ред.), но попасть, реконструировать сеть отношений между Минздравом, Минсоцом, санаториями, проч. – дело муторное и медленное. Мелькаю чуть в волонтерской инициативе по переводам, но меня не хватает.

• Отключил большую часть каналов, в которых люди освещают происходящее; первые два месяца слушал «Кавачай», а сейчас не могу, совсем просто внимание на это не сходится.

• Думаю, что я русский интеллигент – то есть пена на пиве. Я сейчас выдохнусь, а когда пиво начнет менять вкус, я уже не замечу, потому что душевные силы все раз и выйдут к этому моменту.

• Что я знаю к этому времени:

• во мне нет радости, когда я читаю обращения глав других государств; я не верю крупным политикам, и во мне говорит грусть от чтения Crashed, в котором Туз говорит грустные вещи о том, как риторика расходится с действиями, как кризис пытаются затыкать не теми тряпками, как он бьет по обездоленным и ослабленным сообществам внутри наций, каждая из которых посредством крупных медиа продолжает кукарекать о своей значимости.

• Анархизма во мне нет, центристом я, кажется, остаюсь. После фрагментов книги «Чечня. Трагедия русского оружия» Анатоля Ливена, – книги, которая утыкает в дурную бесконечность: вот срочники в 1994 году, которые нихуя не понимают, куда их отправили; вот расстрелянные пленные с руками, связанными за спиной; вот коллапс, вот жестокость, – думаю, как же так получилось, что Чечню не дули*** на мировом уровне – и как же так ее не включили в фанфарный «бой с терроризмом», который браво вели Соединенные Штаты. Почему мы тут, и насколько экономические недоговоренности Восточной Украины и России поломали случившееся. Надо читать в равной степени и тех, кто бесит, и тех, кто правый, и тех, кто левый, – я не могу слушать моральные компасы, мне от них тоже тошно.

• Думая о гражданской поддержке, я понимаю, что любой акт человеческой доброты может быть в пересказе встроен в произвольную цепочку сюжетов: условно и Первый канал, если ему удобно, будет говорить о добрых людях, которые обогревают семьи из Мариуполя. Это не дискредитирует отдельное доброе дело, но делающий его должен понимать, что все это происходит в реальности, медиатизация которой может пойти по пизде в любой момент.

• Еще думаю, что ничего не кончилось, а я вот сейчас в точке, в которой я думаю о своей чертовой усталости, о размытых границах будущего, в котором пространства шансов сузились, но я хуй знает на самом деле, – и продолжаю туда думать**** , потому что ну как.

• Политически – не понимаю. Как закончу Туза, скорее всего, возьму курс по статистике или эконометрии, чтобы научиться читать графики, которые говорят больше отдельных политических речей.

• Еще я не понимаю, где отчетливо ведутся бои; еще я знаю, что в Украине идет первый суд над русским солдатом, которому около двадцати, у него смешные уши, он ребенок, и он застрелил мужчину, говорившего по телефону, потому что сосед по машине – прапорщик – испугался, что мужчина звонил в ВСУ. И что этот мальчик стрелял, чтобы от него отстали. А сегодня он видел лицом к лицу женщину – жену этого мужчины. Я живой, я вот эти словечки сейчас
печатаю.

• Но во мне сейчас пустота. Пустота.

• Нет пенной риторике, нет героической риторике, нет оправданию войны, но «да» – пониманию риторики и пониманию причин, и никогда не будет обоснования, чтобы быть капо, который объяснит, как родину любить и почему Россия плохая. Я не могу писать это с маленькой буквы****, как разные знакомые в соцсетях, я вижу, как люди едят, смеются, пьют, работают, и все меньше в коммуникации даже указывает на формулировку «в эти тяжелые дни», потому что как будто бы начались просто дни, и конфликт замер, хотя на деле и убивают, и умирают.

• Это неструктурированная записка.

05.04.22 / 13:46 18:30 Ереван, кофейня Lumen

культура возможна, безъязычие возможно.

могут быть самые странные, выломанные эффекты.

например, кто-то сейчас смотрит на поломанную дипломатию и планирует стать дипломатом в РФ, надеясь на то, что можно изменить такой расклад сил. То есть внутри одного человека может быть «нет войне, нет военным преступлениям» и «я верю в реконструкцию российской системы дипломатии». Много думаю о тексте Легойды******, в котором он рассказывает о нацистском судье, который в разгар «решения еврейского вопроса» занимался тем, что вел дела по коррупции среди СС. Делал «нормальное» дело в вывернутой правовой системе, подвергся денацификации. Вспоминаю историю «Холода» (признан иностранным агентом) с семинара «Мемориала» (признан иностранным агентом) – про девушку, за которой ухаживал Берия, потом она попала в лагерь, а потом она стала жестокой следовательницей, которая упекала таких же юных девушек – в лагеря.
История как перчатка, все время выворачивается.

Нельзя один раз заявить свои ценности и надеяться, что эта заявка сработает.
Я могу вырабатывать ситуативные долгие цепочки, которые длятся дольше, чем «это безусловное зло».
Аргумент требует пролепливания, преступления требуют суда, и все эти вещи осязаемы, и на них влияют другие силы, лежащие вне конкретного человека. Любой, кто говорит белое простое плакатное – отравлен.

Я тоже отравлен.

01.04.22 / 19:21 Ереван, кофейня Lumen

Не открываю новости два дня.
Ем, сплю, гуляю. Видел, как бездомный взорвался криками, пытаясь стрельнуть сигарету у важно выглядящего дяди (живот круглый, спина прямая, выправка и надувная смелость в глазах, как у гусара).
в «Люмене» звучит джаз, ребенок, привалившийся к маме, мяукает под джазок свой тихий рэп.
права на веселье не обретаю.
я понимаю головой, что есть смысл жить полной человеческой жизнью, но искренне я этого не хочу.
какая тут вечеринка.
при этом прямые отдельные импульсы, которые существуют оторванно от думания, что большое горе вот есть, конечно, прорываются.
взялся читать «мобилизованную нацию» – горький отчет о том, как хорошо работает военная пропаганда.

29.03.22 / 20:04 Ереван. Библиотека «Мирзоян»

Вновь очень раздерганное состояние.

Вчера был собран, день прошел по кристалликам – каждое событие изолировано и огранено. Голова была на месте, вдыхал воздух.
В воскресенье лежал в похмелье – среагировал на вино.

Мучительно лежал и аккуратно двигал животом, внутри перекатывался зазубренный маячок, задача была отогнать его от пересечения двух плоскостей. Держался, пот пробивал виски, но держался. Потом решился сделать йогу, и на моменте, когда
велеречивый тренер в Youtube мягко сказал: время шавасаны, порадуйте себя, маячок зацепился за пересечение, неудержимо вспузырилась блевотина, побежал, и меня вывернуло в унитаз. Тренер продолжал очень мягко говорить на фоне.

Сегодня раздергано, меня дергает из стороны в сторону, случайно пришли в музей архитектуры на выставку ковров, которая кончилась год назад; в итоге смотрели на величественные бруталистские армянские совмодины (здания в стиле советского модернизма. – Ред.), сделанные красивыми мужчинами, многих из которых в 37-м году репрессировали.

Сегодня прошли мирные переговоры Россия – Украина в Стамбуле.
Деэскалация огня на киевском и черниговском направлениях.
Жалко как-то Мединского – почему он вообще руководит переговорщической группой? Вопрос.

Почувствовал надежду, что закончится. Но пока мир будет подписываться, одни люди будут убивать других, и между ними будет рваться ниточка языка. Важно помнить об Амери – который упорно помнил свою правду даже тогда, когда языки политиков
умягчились, а сердца просто перестали звучать. Амери был неудобен, потому что он не позволял происходить business as usual. Кажется, его позиция остается для меня самой честной – и самой отталкивающей для других людей *******.

Комментарии автора из 2024 года

* в этом пункте я фиксировал свою реакцию на старые лекции философа Ричарда Рорти «Обретая нашу страну: политика левых в Америке XX века»; в пятой, кажется, лекции он говорил о том, что «новые левые» в 1970-е сделали общество более чувствительным к культурным различиям и своей борьбой улучшили положение маргинализованных групп. Но акцент, сделанный на идентичностях, ослабил положение классовой солидаризации – чувствительность к культурным отличиям другого обернулась недоверием к солидаризации с радикально другими угнетенными, неготовностью вступать в тактические альянсы с теми, кто культурно тебе не близок. Как мне казалось, схожий процесс, увлечение политикой идентичности, происходил и в русскоязычной публичной сфере.

** здесь я отсылал к частому риторическому ходу, которым пользуются консервативные публицисты – описать активистов любого рода и возраста как «навальнят» или «анимешников», чтобы дискредитировать и фигуру, и причину протеста, спрятать ее в категории «сытые дети бунтуют». Пусть даже протест идет, например, против свалки отходов и объединяет множество людей разных возрастов и профессий.

*** говоря «дули», имел в виду, что – на мой не очень информированный взгляд – и о первой, и о второй чеченской англоязычные медиа не писали как об освободительной войне народов Кавказа; не проверял, как это на самом деле было.

**** «туда думать» – думать о возможном пространстве для действий, об академической и гражданской траектории.

***** «писать это» = «писать Россия с маленькой буквы».

****** вообще-то текст Василия Легейдо; вероятно, в памяти наложились Легейдо и Владимир Легойда, пресс-секретарь РПЦ, пару подкастов которого я тоже в это время слушал.

******* отсылал к книге Жана Амери «По ту сторону преступления и наказания».

---

Петр Сафронов. Неровность пола.

Из дневника 2022–2024 годов

2022 год

25 февраля 2022 года, Москва

Вчера был задержан на Пушкинской площади. Полиция хватала не за движение, за его отсутствие. В автозаке душно, тесно, короткие разговоры, общего настроения не ощущается.
Мое настроение: гнетущий стыд, страх, азарт.

27 февраля 2022 года, Москва

Иногда накатывает паника. Мысли о ядерном ударе. Попытки создать НЗ: защититься от неминуемого подорожания продуктов. Денег почти нет.

Начало марта 2022 года, Москва

Кажется, что все вокруг читают новости с экранов. И оттуда – крики, крики, крики. На работе – молчание. Все двигаются, как в песочных часах – туда-сюда, туда-сюда.

9 марта 2022 года, Москва

Люди как поплавки – появляются и пропадают, а потом появляются уже в другом месте. Обсуждение вариантов бегства, взаимопомощи, поиска работы за границей, самопомощи. Удивительно много (квази)терапевтических сообществ: дышите глубже, фокусируйтесь на рутине и прочее.

Попытки поделить людей. Еще попытки поделить людей. Истерические возгласы о том, что теперь нельзя говорить по-русски. А на каком же еще языке дать об этом отчет, чтобы знали будущие поколения? Оставить их в беспамятстве?

10 марта 2022 года, Москва

Я в ровном настроении отчаяния. Это хорошо. Это помогает собраться. Что я могу делать? Не позволять себе молчать, не позволять замалчивать.

Середина марта 2022 года, Москва

Попытки организовать разговоры, встречи, обсуждения. На работе. Среди бывших студентов. С коллегами. Очень трудно. Разговоры вязнут.

В многоэтажных домах своего района расклеиваю вопросы к соседям, к жителям: как вы думаете, на что будет хватать вашей пенсии через год войны? знаете ли вы, сколько мирных жителей уже погибло? как лично вы относитесь к гибели детей?

23 марта 2022 года, Москва

Оглушающее ощущение совершенной бесполезности моей работы. Вокруг возгласы: «мы в блиндаже», «будем делать то же самое, что и делали». А если в блиндаж попадет бомба – мы вместе погибнем? А если «то же самое» запретят?

Кто-то ведет инвестиционные разговоры: сейчас, когда все акции падают, настало время покупать!

27 марта 2022 года, Москва

Я не ношу с собой паспорт. Я у себя дома, в моей стране, в моем городе – какое еще удостоверение личности мне нужно?
Конец марта 2022 года, Москва

«Подписка на страну закончилась», – пишет в Фейсбуке (признан экстремистской организацией и запрещен в России) один деятель.

«И мы умеем читать Канта!» – зачем-то сообщает другой.

2 апреля 2022 года, Москва

Встреча со старым знакомым. «Какие возможности сейчас открываются! Ведь капитализм-то в стране не отменен». Одновременно рассказывает о том, как его друзья планируют бегство в Грузию на собственных джипах.

3 апреля 2022 года, Москва

Отчетливо вспомнил, как году в 1999-м смеялся над знакомой девушкой, решившей в университете изучать украинский язык. Что я знаю об Украине? Или война – это единственный способ сбора информации?

Конец мая 2022 года, Москва

Съел НЗ из продуктов, который собирал сразу после начала войны. Мысль о ядерном ударе теперь воспринимается как-то отстраненно: я бы не хотел быть в числе случайно выживших.

3 июня 2022 года, Москва

Получил визу.

2 июля 2022 года, Тбилиси

На домах наклейки с надписью «русский военный корабль иди нахуй!». Встреча с однокурсником. Работы нет. Межеумочное, подвешенное состояние.

Конец июля 2022 года, Амстердам

Сижу в квартире и записываю звуки. Пока трудно различать слова. Хочется, чтобы календарь перестал существовать. По утрам ощущаешь себя воняющей полузамороженной селедкой.

4 сентября 2022 года, Амстердам

Начал учить голландский.

21 сентября 2022 года, Амстердам

Разговор с другом в Москве. «Я не хочу бегать». То есть ты хочешь, чтобы тебя убили?
После разговора подумал: так это и есть цель этой войны – убить как можно больше собственных солдат, чтобы создать из погибших новых патриотических богов! Топливо, брошенное в патриотический костер в 1940-е гг., ведь уже перегорело, а Афганистан и Чечня никаких богов не породили. Впрочем, пока новых богов создать не удается.

7 октября 2022 года, Амстердам

Я тону, и почему бы мне не делать этого дальше.

23 октября 2022 года, Амстердам

Видел сон. Я был трубой, высокой, кирпичной. Но дым из меня шел не вверх, а как бы просачивался сквозь кладку. Поэтому я стоял весь в дыму.

24 октября 2022 года, Амстердам

Велосипеды здесь скрипят, как чайки. Или наоборот.

13 декабря 2022 года, Амстердам

Отмечаю день одной строчкой в дневнике.

14 декабря 2022 года, Амстердам

Сегодня хотел выброситься из окна.

2023 год

22 января 2023 года, Амстердам

Рассматривал пол. Изучал неровности.
Вернуться к строчке, свернуться в строчку, завернуться, свернуть, подвернуть... От макушки до пяток – на твердой горячей оси отчаяния. Сколько колебаний. И ни одного движения.

29 января 2023 года, Амстердам

Не выдавать свое замешательство за рефлексию.

1 февраля 2023 года, Амстердам

Разговор по телефону со старым другом в Москве. Он с жаром уговаривает меня ни в коем случае не возвращаться в Россию. Сам поддерживает войну (он говорит «СВО»).

Начало марта 2023 года, Амстердам

Довольно внезапно: составление проекта новой Конституции России. Такое, конечно, нельзя делать в одиночестве. Это форма «терапии» или использования всей меры отчаяния?

1 апреля 2023 года, Амстердам

Моя свобода заключается в том, чтобы все время упускать необходимое.

24 июня 2023 года, Амстердам

Новости о мятеже Пригожина. Из Москва пишут – всё «как обычно».

Июль 2023 года, Москва

Ожидал какого-то «досмотра» в аэропорту. В итоге – приложил паспорт к электронному считывателю, и всё. Встреча с любимыми. Знаки войны – наклеенные на дверях банков, магазинов, парикмахерских листы формата A4 c призывом записываться на контрактную службу. Кое-где эти листы срывают. Я сорвал несколько. Антивоенных надписей или наклеек (как в 2022 году) в городе я не видел.
Разговор двух охранников на вокзале: светила тюрьма... забрали по мобилизации... переучился на сапера...
Последний взгляд на квартиру, в которой я вырос. Ошметки, обрывки, клочки. Прочнее всего – неровность пола.
Время перемололо меня в тонкую муку. Теперь – в печь.

6 августа 2023 года, Амстердам

Женщина с печальным лицом в вагоне метро сменяет другую женщину с печальным лицом, на том же месте, в том же вагоне, того же поезда.

10 августа 2023 года, Амстердам

Существительные возникают из экономии на действиях: вот комар, застывший с той стороны оконного стекла, – это полет; вот стакан, пританцовывающий на краю стола, – это падение.

14 августа 2023 года, Амстердам

дождь полощет за щекой
толпу
обрывки разговоров
чужие песни
крики через запятую звонки
велосипедов скрип
чаек
неопределенный шум
и отдает мне в ухо
наступает ночь

15 августа 2023 года, Амстердам

волк как-то сидел в раю
прямо на краю
сидел себе и размышлял
насколько прочны облака
в это время как раз одно облако
шло напротив того места, где сидел волк
хотя какое там напротив
ну скажем где-то в окрестностях
волк приподнял голову
прищурил левый глаз, поморщился
вздохнул, взял и прыгнул на облако
было это в раю, на самом краю.

26 августа 2023 года, Амстердам

Как написать о том, что я чувствую? Стыд, гнев, отчаяние – это же всё существительные. Моя речь безглагольна.

5 сентября 2023 года, Амстердам

по крайней мере – не отворачиваться от собственного бесчестья.

Октябрь 2023 года, Амстердам

Вместе с коллегами делаем онлайн-семинар для обсуждения черновиков статей. Мне кажется, это важно. Хотя бы с точки зрения ответа на вопрос – как мы взаимодействуем? как мы учимся слышать друг друга? как мы можем понимать сказанное другим? Я бесконечно признателен всем участникам.

8 ноября 2023 года, Амстердам

Буду ли я искать слова? Или дам словам найти меня.

5 декабря 2023 года, Амстердам

Сон: мне шесть лет, с родителями иду на пляж в том самом городе, где родилась бабушка, от жары асфальт очень-очень горячий, но я пытаюсь идти босиком, попрыгивая, как на сковородке, на асфальте кровавые отметины раздавленных вишен, шелестят акации с желтеющими листьями.

Конец декабря 2023 года, Москва

я здесь с любимыми. я обещал
С друзьями стоим на курительной площадке одного очень высокого здания. В Москве много огней, много пустырей, много машин, много черноты. Людей с такой высоты не видно.
Спрашиваю у друга – как у вас в институте? Он говорит – ликуют.

2024 год

15 января 2024 года, Амстердам

Вспомнил обращение Матфея у Караваджо. Все эти движения пальцев: cогнутых, как бы цепляющих рыбу, выуживающих душу, расковыривающих рану, вскрывающих грудную клетку.

Начало февраля 2024 года, Амстердам

Пытался провести день сосредоточенно – лежал на кровати, думал о том, что приходило в голову. Но в голову ничего не приходило. Пришлось рассредоточиться.

Июнь 2024 года, Амстердам

футбольные комментаторы из России – «фланги этой команды уже совсем сточились». Механический язык войны. У которой не будет победителей. Хотя их, конечно, придумают, изобретут, назначат.
...когда я буду там, где должен быть.

Понравился материал? Помоги сайту!