Интервью про интервью

Громкое интервью Светланы Алексиевич, опубликованное вопреки ее желанию, вызвало помимо прочего горячую дискуссию о том, что можно и что нельзя делать тем, кто берет интервью, и тем, кто его дает. Далеко не все здесь решается при помощи законов о СМИ или авторском праве. Почти всегда приходится искать компромисс между профессиональными нормами, этикой и личными отношениями. По просьбе COLTA.RU известные журналисты рассказывают, как это выглядит на практике.

Ольга Алленова
Андрей Архангельский
Ольга Бешлей
Олеся Герасименко
Катерина Гордеева
Илья Жегулев
Олег Кашин
Наталья Ростова
Михаил Соколов
Алена Солнцева
Александр Черных

Ольга Алленова

ИД «Коммерсантъ»

К списку

1. Даете ли вы читать интервью своим собеседникам перед публикацией? Позволяете ли им вносить правки в текст интервью?

Если собеседник просит прислать текст на согласование, я его присылаю. Если не просит, не присылаю. Раньше всегда спрашивала, надо ли показать перед публикацией. В Грузии меня отучили это делать. Пару раз я спросила политиков, надо ли визировать, они очень удивились и сказали: «Нет, у вас же есть запись». Почувствовала себя дурой и перестала напрашиваться на визирование. Это, правда, было при прежней власти, сейчас уже не так. Впоследствии поняла, что обязательное визирование снижает ответственность журналиста, который знает, что можно накосячить, можно невнимательно расшифровывать, можно как попало сокращать — все равно спикер или его пиарщик поправит и выдаст готовый продукт. Это в целом сильно вредит журналистике и сближает ее с пиаром.

Если человек не просил визировать, но у меня плохая запись, что-то не слышно, что-то я не поняла — я отправлю на визирование, чтобы человека не подставить и самой не попасть под судебный процесс. Если я уверена, что запись хорошая, визировать в таком случае не буду. Если я сокращаю интервью, то отправлю на визирование в любом случае — речь, конечно, идет не о легкой стилистической правке, при которой надо убрать повторяющиеся слова или речевые ошибки, а о вырезании кусков текста, которые не влезают в формат, утяжеляют текст, кажутся в целом лишними. Разумеется, если человек просил о визировании текста, я его отправлю, и спикер может внести изменения. Но я всегда отправляю короткое сопроводительное письмо, в котором прошу в основном о двух вещах: общую суть ответов не менять, потому что от них зависят мои следующие вопросы; мои вопросы не трогать, потому что они мои и без них интервью нет. Еще прошу не использовать казенную речь и канцеляризмы — если бы меня устроило письменное интервью, я бы задала вопросы по почте, но мне нужна живая беседа.

2. Что вы делаете в спорных ситуациях — когда не согласны с правками, на которых настаивает ваш собеседник?

У меня такие случаи бывали, проблема обычно решается при помощи диалога. Я объясняю, что переписать текст нельзя, переписать мои вопросы — тоже. Однажды пришел текст, переписанный полностью, и ответы были в таком отчетном, канцелярском стиле и не совсем даже ответами на мои вопросы. Я написала спикеру, что в таком виде текст не может быть опубликован, и предложила свой вариант, в котором я сохранила прежний вид, но внесла только фактические правки. Спикер не ответил, текст я опубликовала. Аргументом моим было то, что он уже дал согласие на интервью, оно записано на диктофон и выйдет в любом случае. С его стороны это было обычной чиновничьей перестраховкой, и я расцениваю это как цензуру.

3. А бывало в вашей практике, что собеседник просил вас не публиковать интервью? Что вы делали в таких случаях?

Однажды меня попросили не публиковать цитаты после беседы, потому что ситуация быстро и радикально изменилась и человеку на Кавказе грозила опасность. Это не обсуждается, понятное дело. Мне не настолько важен текст, чтобы из-за этого кто-то погиб. Еще был случай: я взяла интервью у очень хорошего специалиста, который делает очень важное дело. Но этот специалист очень долго не согласовывал текст. Месяц, два. Я теребила его помощника, тот объяснял: командировки, встречи, конференции, нет времени, давайте подождем неделю, две, месяц. Потом написал: «Может, откажемся от интервью?» Я чуть было не согласилась. Но, во-первых, оно было очень важным. Во-вторых, я подумала, что если даже вот такие хорошие и уважаемые специалисты относятся к журналистам как к обслуживающему персоналу, то чего мы хотим от остальных? Воспитание в людях понимания ответственности за свои слова и интервью — это тоже часть нашей профессии, если хотите. Я написала, что интервью будет опубликовано в любом случае, запись есть, согласие на интервью было. Назвала дедлайн — через две недели, конкретную дату. К дедлайну текст согласовали.

Ну и еще один случай расскажу, он не очень хорошо меня характеризует, потому что я сильно уступила там позиции. Это был такой спикер, интервью с которым носило общественно важный характер, и я понимала, что оно очень нужно и должно выйти. В интервью были острые вопросы с моей стороны, которые еще и пару раз повторялись с эффектом усиления. Спикеру интервью не понравилось, он звонил куда только можно, требуя поменять все так, как он хочет. А изменить он хотел не только свои ответы, но и мои вопросы. Мы с редакцией сошлись на том, что мои вопросы он трогать не может, а свои ответы может изменить. Был недоволен, но согласился. Но тут мне гордиться нечем, потому что от первоначальной версии интервью сильно отличалось.

Случаев, когда мне просто запрещали публиковать интервью после того, как оно уже записано, у меня не было. Если бы такой случай был, я бы с запретом считаться не стала, а исходила бы из своих соображений о целесообразности и общественной важности этого интервью — ну и, конечно, рисков спикера. Я считаю, что согласие на встречу с журналистом и согласие на диктофонную запись разговора — это и есть авторизация, и при таком раскладе можно обсуждать визирование, правки, но невозможно запрещать публикацию интервью, которое уже состоялось. Вообще, конечно, надо все-таки приложить все усилия, чтобы разрешить конфликт, но если это невозможно — публиковать. Хорошая иллюстрация — публикация интервью Павла Каныгина с уполномоченным по правам человека Татьяной Москальковой в «Новой газете». Спикер запретила публиковать интервью уже после того, как оно состоялось, интервью носит общественно важный характер, редакция совершенно правильно все сделала. В конце концов, наши СМИ и так задыхаются от цензуры, чтобы идти навстречу вот таким запретам.

Публикацию журналистом интервью в одном СМИ без согласования со спикером, который давал это интервью для другого издания, считаю обманом и журналистской нечистоплотностью.

Андрей Архангельский

ИД «Коммерсантъ»

К списку

1. Даете ли вы читать интервью своим собеседникам перед публикацией? Позволяете ли им вносить правки в текст интервью?

Да, обязательно. Это железное правило. И это вызывает доверие собеседника — если ты планируешь работать по специальности, тебе, возможно, еще не раз придется с этим человеком иметь дело. Имеют право. Когда ты расшифровываешь текст, ты его сокращаешь или переписываешь неловко сказанную фразу. То есть это уже вмешательство в чужой текст — так что герой свои же слова, получается, корректирует. Единственный, по-моему, кто не просит текст на сверку, — Сергей Шнуров. Естественно, чаще всего правки — это когда человек вначале что-то смелое и резкое сказал, а потом, через день, подумав, смягчает формулировки, убирает фамилии и т.д. Это его право. Ловить человека на оговорке, на слове — не мой случай, поскольку беседы гуманитарные и там смысл важнее отдельных слов. Большинство моих собеседников вносят минимальные правки, стилистические.

2. Что вы делаете в спорных ситуациях — когда не согласны с правками, на которых настаивает ваш собеседник?

Как правило, уговариваю оставить как есть — поскольку на этих словах держится вся конструкция или без них все развалится. И чаще всего человек готов переформулировать, но оставить основную мысль. Бывает, что собеседник почти полностью переписывает текст. Иногда он просто создает отдельное произведение искусства, например, как филолог Михаил Эпштейн. Тройная работа: он говорит, я расшифровываю, а он самого себя потом дописывает — но получается в итоге шедевр. С писателями так всегда, это специфика. Я горжусь, что спровоцировал писателя на написание текста. А бывает — особенно это касается чиновников — они все переписывают вот этим своим ужасным, чудовищным языком, с помощью которого посылают сигналы каким-то другим чиновникам. Однажды такой переписанный полностью текст я сам отказался публиковать.

3. А бывало в вашей практике, что собеседник просил вас не публиковать интервью? Что вы делали в таких случаях?

Было несколько раз. Одного удалось уговорить оставить — пришлось переговорить заново всю беседу. В качестве уже редактора — был случай, когда известный продюсер снял интервью, не согласившись с сокращениями редакции. Конечно, мы сняли, его право.

Ольга Бешлей

портал «Батенька, да вы трансформер»

К списку

1. Даете ли вы читать интервью своим собеседникам перед публикацией? Позволяете ли им вносить правки в текст интервью?

В идеале не должно быть согласований. Подразумевается, что у собеседника есть голова на плечах и он понимает, с кем имеет дело. И еще думает, прежде чем что-то сказать. Но давайте будем честны: далеко не у всех людей голова думает хорошо, и далеко не у всех она думает вовремя. Я бы даже сказала, что у большинства людей, включая журналистов, с этим всем трудности. Поэтому я всегда помню, что не обязана согласовывать цитаты и интервью, но все же решение принимаю индивидуально по каждому случаю. Бывает ведь и так, что собеседник говорит анонимно и сильно рискует, беседуя с тобой. Какие-то слова могут его выдать, поэтому он просит показать цитаты. Возможны и другие нюансы.

Как правило, я стараюсь обсуждать такие вопросы «на берегу» — до, а не после беседы. Если человек дает интервью на условии согласования текста, я предупреждаю: 1) вы увидите только свои цитаты, а не весь текст; 2) я не буду учитывать ваши пожелания по поводу заголовка и других элементов текста; 3) вы имеете право ПРЕДЛОЖИТЬ правку, а не исправлять текст. Последнее означает, что я могу отказать в исправлении.

И да, эту часть беседы я тоже стараюсь записывать на диктофон.

2. Что вы делаете в спорных ситуациях — когда не согласны с правками, на которых настаивает ваш собеседник?

Если я считаю, что правка, которую предлагает человек: 1) противоречит сказанному ранее; 2) убирает значимую для читателя информацию; 3) не имеет существенных оснований; 4) иным образом портит текст, — я пытаюсь найти компромиссный вариант, а если это не удается — отказываю в исправлении. Обсуждение текста лучше вести по переписке.

3. А бывало в вашей практике, что собеседник просил вас не публиковать интервью? Что вы делали в таких случаях?

Я помню только один такой случай. Решение принималось редакцией: вместе с редактором и главным редактором мы оценивали, насколько это интервью важно нашему читателю. Помню, что мы не стали публиковать текст — он не был таким уж крутым, а собеседник так всех достал, что мы решили просто больше никогда с ним не связываться. Однако, если бы я сама считала, что это интервью содержит общественно важную информацию, я бы реализовала его иным образом — предложила бы другому изданию или опубликовала бы на одной из публичных платформ. Журналист имеет право не согласиться с мнением редакции. Однако он в таких случаях должен быть готов к конфликту.

P.S. Помните, в американских фильмах и сериалах человеку при задержании или аресте полицейские говорят: «Вы имеете право хранить молчание. Все, что вы скажете, может быть использовано против вас в суде»? Вот я постепенно прихожу к выводу, что журналисту тоже следует предупреждать собеседника: «Все, что вы скажете, может быть использовано».

Олеся Герасименко

ИД «Коммерсантъ»

К списку

1. Даете ли вы читать интервью своим собеседникам перед публикацией? Позволяете ли им вносить правки в текст интервью?

Нет, не даю. Исключение — описание какого-нибудь сложного, например, технологического процесса, в котором собеседник — эксперт. Править можно цифры, термины, которые я не поняла или вписала с ошибкой. Разговоры об отличии устной речи от письменной, просьбы убрать просторечия, удалить часть ответа — все это в пользу бедных. Если вы соглашаетесь говорить под запись, следите за словами.

2. Что вы делаете в спорных ситуациях — когда не согласны с правками, на которых настаивает ваш собеседник?

Присылаю диктофонную запись. Если герой просит изменить «алый» на «красный» — поменяю, «да» на «нет» — никогда.

3. А бывало в вашей практике, что собеседник просил вас не публиковать интервью? Что вы делали в таких случаях?

Пресс-службы очень часто просили. Дважды доходило до слез как способа уговоров, каждый второй раз — до звонков всему начальству и угроз обратиться в суд. Публиковали. Вторым выходом вижу для себя увольнение.

Катерина Гордеева

независимый журналист

К списку

1. Даете ли вы читать интервью своим собеседникам перед публикацией? Позволяете ли им вносить правки в текст интервью?

Да.

2. Что вы делаете в спорных ситуациях — когда не согласны с правками, на которых настаивает ваш собеседник?

Разговариваю, пытаюсь убедить в важности или услышать аргументы.

3. А бывало в вашей практике, что собеседник просил вас не публиковать интервью? Что вы делали в таких случаях?

Да. Один раз. Это было связано с угрозой возможности осуществлять профессиональную деятельность одному очень хорошему доктору. Я согласилась. Интервью так и лежит у меня. Хорошее, к слову, интервью.

Илья Жегулев

«Медуза»

К списку

1. Даете ли вы читать интервью своим собеседникам перед публикацией? Позволяете ли им вносить правки в текст интервью?

Если человек просит согласовать интервью — мы, конечно, предоставляем это право. Более того, даже отдельные комментарии я согласовываю, если не уверен в том, что собеседник был подготовлен и сказал точную информацию, например, по цифрам. В «Ведомостях», Forbes это вообще было святое правило — согласовывать цитаты на предмет фактических ошибок.

2. Что вы делаете в спорных ситуациях — когда не согласны с правками, на которых настаивает ваш собеседник?

Они имеют право вносить правки, но с этими правками должен согласиться я. Если я понимаю, что они переиначивают текст, меняют структуру, лексику и так далее, я не соглашаюсь, и мы спорим вплоть до того, что я могу заявить, что есть запись интервью, и воспользоваться своим правом публиковать так, как действительно сказал ньюсмейкер.

3. А бывало в вашей практике, что собеседник просил вас не публиковать интервью? Что вы делали в таких случаях?

Было дело, когда интервью с одним губернатором (кажется, Алтайского края) — Александром Карлиным, которое я делал для «Слона», так и застряло на стадии согласования. То есть я его отправил ему на согласование и ответа так и не получил. Если бы интервью было сильно значимым, мы бы его опубликовали в любом случае, но тогда мы ждали и потом просто про него забыли. Так, чтобы полностью отказывались от интервью, не было, но был такой случай: вице-премьер Игорь Шувалов дал мне очень откровенное интервью, на основе которого я сделал про него текст в журнале SmartMoney, обильно снабдив его цитатами из этого разговора. Но когда я выслал эти цитаты, практически ни одну из них он не согласовал. Пришлось многое переделывать в косвенную речь и ссылаться на информацию от его друзей, с которыми я тоже поговорил, — на тот момент мы решили уступить. Было, что интервьюированный после публикации интервью выражал недовольство и говорил, что это был просто разговор, хотя, конечно, это было интервью и человек знал об этом. Но прямого запрета на интервью никогда не было. Если бы был запрет — все в зависимости от ситуации. Если интервью значимое и тебе не важно в дальнейшем оставаться в хороших отношениях с этим собеседником — и нет надежд, что вы когда-нибудь встретитесь и снова он тебе даст интервью, — то, конечно, публиковал бы. Только если есть диктофонная запись. И предварительно все равно его выслав человеку.

Олег Кашин

независимый журналист

К списку

1. Даете ли вы читать интервью своим собеседникам перед публикацией? Позволяете ли им вносить правки в текст интервью?

Если собеседники просят или если таким было условие, на котором давалось интервью, то приходится давать, сам же инициативу никогда не проявлял, по умолчанию считая, что если человек не просит прислать ему текст, то ему это не нужно. Вносить правки позволяю, но были случаи, когда правки были настолько принципиальными, что интервью либо публиковалось без правок, либо не публиковалось вообще.

Однажды собеседник в интервью так с нажимом, выделив это слово голосом, назвал Путина и Медведева фюрерами, но при согласовании текста именно это единственное слово он из текста убрал — я с правкой согласился, но к этому собеседнику с тех пор всерьез не отношусь. Еще у меня было два случая, когда собеседник случайно признался в преступлении, то есть буквально в том, за что сажают. В одном случае согласования не требовалось, и я оставил этот фрагмент после сильных колебаний, решив, что вряд ли силовики в его регионе прочитают мой текст, а деталь колоритная (но я до сих пор не уверен, что был прав). Во втором случае согласование было, и правок было слишком много, я убрал только ответ о преступлении, остальные правки вносить не стал, испортив с собеседником отношения — но, кстати, вот это «испортить отношения» чаще всего и есть то единственное, что стоит на кону, и понятно, что «отношения» — не абсолютная ценность и иногда стоит их портить.

2. Что вы делаете в спорных ситуациях — когда не согласны с правками, на которых настаивает ваш собеседник?

Было несколько случаев, когда жесткое согласование текста я компенсировал подробным вводным авторским текстом, где в виде косвенной речи цитировал те принципиальные вещи, которые собеседник решил убрать. Также были случаи, когда спустя какое-то время, пересказывая давнее интервью в колонке, я в виде воспоминания приводил спорную фразу; однажды такой собеседник меня публично опровергал, я полез сверяться со старыми записями, и там именно та спорная фраза помечена «он просил это не цитировать» — ну да, просил, а я не выполнил просьбу, и он будет прав, когда в следующий раз не даст мне интервью. А однажды я, наоборот, дал слабину и, когда человек попросил меня не публиковать интервью вообще, согласился с ним, но там он вообще повел себя как молодец — просто сел и сам написал новое интервью. Правда, я не представляю, кому еще я бы такое позволил, — конкретного этого человека просто очень люблю.

3. А бывало в вашей практике, что собеседник просил вас не публиковать интервью? Что вы делали в таких случаях?

Самое отвратительное, когда человек об этом просит не меня, а главного редактора. В этом случае вопрос отношений смещается на более чувствительный уровень — никогда не забуду, как самый великий и ужасный главред, с которым мне приходилось работать, в ответ на мое «тогда отдам в The New Times» сказал мне «я прошу тебя этого не делать» таким голосом, что я не смог ему отказать. Но вообще это мерзкие ситуации, нехорошие, и лучше в них настаивать на своем.

Наталья Ростова

Republic.ru

К списку

1. Даете ли вы читать интервью своим собеседникам перед публикацией? Позволяете ли им вносить правки в текст интервью?

Такую практику считаю унизительной, противоречащей нормам свободного мира, но вынужденной — приходится согласовывать интервью из-за существующего закона о СМИ и сложившихся российских правил. Словом, если просят текст, то читать даю. Это нежелание понятно всем, думаю, журналистам: нам слишком часто приходится сталкиваться с тем, что говорящий — «хозяин своего слова: как слово дал, так его и взял обратно». Проблема в том, что ни юридически, ни практически не сложилось стандартов, принимаемых всеми сторонами, — что делать, когда говорящий хочет что-то изменить в записанном тексте, а журналист считает эту правку принципиально невозможной, меняющей смысл высказывания. Что считать «авторизацией» интервью или его «согласованием», на которое говорящий юридически в России имеет право? Приходится каждый раз договариваться. Так что журналисты очень ценят людей, которые не трясутся над согласованием ими сказанного. Правда, в этом случае предполагается, что журналисты тоже ответственные, не перекраивают цитаты в угоду своему вкусу, заказу или политическим представлениям, что при нынешнем состоянии дел в цехе, прямо скажем, редкость. Защитой для спикера может служить собственная запись интервью на диктофон — с таким я однажды столкнулась в Америке и прекрасно поняла собеседника: он очень не хотел рисковать, говоря на крайне серьезные темы с незнакомым ему журналистом.

2. Что вы делаете в спорных ситуациях — когда не согласны с правками, на которых настаивает ваш собеседник?

Лично мне, думаю, все же проще, чем моим коллегам, — в силу специфики темы, на которую пишу (медиа), так как большинство ньюсмейкеров прекрасно понимают мои цели. Иногда хватает укоризненного «Ну Иван Иваныч… Ну вы же главный редактор, знаете, что так нельзя». Когда одному редактору я сказала, что тот кусок, который он хочет выбросить из интервью, я не трону, он гениально ответил: «А, думаете, иначе фактура пострадает? Хорошо, принимаю». Из запомнившихся случаев был еще, когда ньюсмейкер полностью перечеркнул присланный текст и придумал интервью от первого моего слова до своего последнего. На укоризненное «Ну Семен Семеныч!» ответил: «А что такого? Мы с журналистом Х всегда так делаем». Не помню, вышло ли первоначальное интервью, но очевидно, что не вышло «согласованное». Но бывает и приятное. Однажды Алишер Усманов (во времена, когда он еще не стал видеоблогером) в разговоре шутливо сказал, что, хотя вопросы ему и не нравятся, он на них отвечает, — а в итоге, «авторизуя» интервью, исправил лишь несколько предлогов и оставил весь текст именно таким, каким он был.

3. А бывало в вашей практике, что собеседник просил вас не публиковать интервью? Что вы делали в таких случаях?

Бывало. Возможно, не раз, но хорошо запомнила непубликацию одного интервью — с главным редактором, который, возможно, более других любит поговорить об отсутствии свободы слова в стране. Текст ко мне вернулся не только с вырезанными истерическими высказываниями, но и с выброшенными моими вопросами, а как следствие, естественно, — с последующими звонками моему генеральному директору (при существующем, между прочим, главном редакторе). В итоге в моей редакции интервью сочли попросту неудачным и предпочли его не публиковать. Каждый раз вспоминаю этот случай, когда слышу очередные рассказы этого редактора о том, как душат свободу слова в стране. Знаю, что и редактор до сих пор хорошо помнит это невышедшее интервью.

Михаил Соколов

«Радио Свобода»

К списку

1. Даете ли вы читать интервью своим собеседникам перед публикацией? Позволяете ли им вносить правки в текст интервью?

Это зависит от того, на каких условиях договорились об интервью для печати или сайта. Если интервьюируемый ставит свои условия (прислать вопросы, виза, возможность правки), а беседа нужна, требования приходится выполнять. Но я никогда сам, по своей инициативе, не предлагаю интервью под визирование.

Последние годы я беру интервью практически только для радио. Транскрипт прямого эфира публикуется как есть. При публикации текста передачи возможно исправление явных оговорок или восстановление «проглоченных», пропущенных слов. При использовании в эфире записи радиоинтервью, конечно, возможно, например, сокращение лишних блоков «вопрос-ответ».

Если визирование оговорено первоначально и является условием публикации, конечно, возможна авторская правка. Если об этом не шла речь, я публикую так, как было сказано, максимально близко к тексту, с минимальной стилистической правкой.

2. Что вы делаете в спорных ситуациях — когда не согласны с правками, на которых настаивает ваш собеседник?

Опять же все зависит от первоначальной договоренности. Это ответы на мои вопросы. Но если интервьюируемый правит свой текст, это его дело. Если он не сильно портит смысл и стиль, не спорю. Если «засушивает» или глупо цензурирует, я пытаюсь вести диалог.

3. А бывало в вашей практике, что собеседник просил вас не публиковать интервью? Что вы делали в таких случаях?

Пробовал убедить, дорабатывал, беседовал еще. Самый запомнившийся случай неудачи относится к временам перестройки. Прекрасный писатель Юрий Давыдов, сам сидевший в ГУЛАГе, дал очень осторожное интервью. Я был разочарован, но точно воспроизвел его ответы. Давыдов текст прочитал, но печатать отказался. Я предложил ему самому что-то исправить, дописать или же сделать паузу, а потом откровенно поговорить о Сталине, но он не захотел. Мне кажется, он не верил, что стоит лезть на рожон, что-то у него должны были публиковать, а с другой стороны, не захотел и позориться невнятным текстом. Я его понял, но не простил. Но мне бы не пришло в голову печатать это интервью без разрешения.

Алена Солнцева

независимый журналист

К списку

1. Даете ли вы читать интервью своим собеседникам перед публикацией? Позволяете ли им вносить правки в текст интервью?

Да, я всегда даю читать текст собеседникам, если они об этом просят. Иногда, редко, не просят, говорят: я вам доверяю, сами решайте, как лучше. И, кстати, когда я сама даю комментарии по важным для меня темам, я тоже прошу мне показать текст и очень часто его сильно переписываю, исправляя допущенные в устной речи неточности.

И еще важно: когда я беру интервью, я хочу понять собеседника, выяснить его позицию, а не поймать его на слове, не заставить проговориться — это тоже иной раз случается, но это разные жанры. В тех редких случаях, когда мне приходилось цитировать слова чиновников или политиков, сказанные в публичном пространстве — например, на встрече, пресс-конференции или заседании, — я не считала нужным показывать им эти цитаты, поскольку публичные люди должны отвечать за свои слова и формулировки, так что тут достаточно правильно записать.

Но поскольку обычно я беру интервью у людей культуры, у художников, а не у политиков, то мне важно, чтобы их мнение было точно выражено, правильно понято, а мысли у них обычно сложные — ну или, скажем так, непростые, неоднозначные, важны интонация, тон, манера, все это обычно в письменном тексте выглядит не совсем так, как в устной речи. Если ты правильно понял собеседника, то правок почти не бывает.

2. Что вы делаете в спорных ситуациях — когда не согласны с правками, на которых настаивает ваш собеседник?

Стараюсь убедить собеседника, что в его интересах оставить мой вариант. Обычно это связано с интонацией: часто известные актеры, например, боятся выглядеть глуповато или слишком просто, быть слишком откровенными… Им кажется, что штамп их прикроет. Хуже всего, когда текст интервью начинает переписывать личный секретарь или пиарщик, тут приходится ставить условие — либо так, как было, либо никак. Иногда кончалось тем, что спорный абзац просто выкидывали. Иногда удавалось убедить.

Но если собеседник просит удалить то, что, на мой взгляд, очень важно и интересно, однако он считает, что это повредит ему или делу, — приходится убирать. Я, во всяком случае, не встречала еще такой информации, которая была бы важна обществу, а ее хотели бы скрыть. Не знаю, как бы повела себя, если бы собеседник мне рассказал, что, например, лично сбил «Боинг», но попросил в интервью этого не печатать.

3. А бывало в вашей практике, что собеседник просил вас не публиковать интервью? Что вы делали в таких случаях?

Увы, бывало несколько раз, я соглашалась. Доводы были разные. Один весьма умный человек и интересный собеседник в острой ситуации рассказал мне удивительно ярко и аргументированно свое видение проблемы, интервью вышло просто отличное, я была восхищена тем, как он все разложил, но потом, как мне кажется, он просто испугался за отношения внутри цеха и очень просил интервью не публиковать. Так что оно до сих пор у меня тухнет.

Очень жаль было другого интервью, где я пыталась схватить неуловимое, но важное сообщение практически между слов; касалось это методов творческой работы, и мне казалось, что у меня получилось передать само движение мысли, но мой собеседник объявил, что это все равно не совсем то, что он имеет в виду. Вот эти два случая я помню и о них жалею.

Александр Черных

ИД «Коммерсантъ»

К списку

1. Даете ли вы читать интервью своим собеседникам перед публикацией? Позволяете ли им вносить правки в текст интервью?

Надо понимать, что российское законодательство дает полное право людям потребовать согласовать интервью с ними перед выходом. Если человек требует этого — мы обязаны подчиниться. Есть уверенные в себе и своих словах люди, которые дают интервью с легким сердцем и не требуют согласования; мы таких людей очень любим и ценим. Но их, конечно, катастрофически мало. С большинством людей — особенно если это чиновники, бизнесмены и т.д. — приходится согласовывать.

На этот этап работы влияет очень много факторов, и далеко не все из них имеют отношение к условной теме «свободы слова». Некоторые — чисто технические. Например, я работаю в газете и ограничен размером газетной полосы (минус место для фото). А когда ты дорываешься до интересного тебе собеседника, то максимально используешь отведенное тебе время и разговариваешь вообще обо всем. В итоге из часового разговора получается длинная расшифровка, которая и на две полосы не поместится.

Интервью для печати очень сильно отличается от интервью на камеру или для радио. У нас попроще со структурой и сценарием — мы можем себе позволить перескакивать с одной темы на другую, возвращаться к каким-то недоговоренным моментам, можем даже сказать: «Вот этот кусок не для печати, а для понимания». Плюс ко всему журналисты часто специализируются на каких-то темах и берут интервью у специалистов — например, я много лет писал про образование и периодически беседовал с деятелями этой сферы. Естественно, вопросы в таком разговоре часто бывают понятны только тем, кто погружен в тему. Например, «помните тот законопроект, обсуждавшийся в 1996 году?..» — и собеседник сразу понимает, о чем речь, и начинает отвечать. Но в печать вопрос уходит как «вы помните тот законопроект 1996 года, в котором предполагалось сделать…» — чтобы читателю было понятно, о чем идет речь.

Поэтому приходится резать эту длинную расшифровку — иногда со слезами на глазах. Приходится выбирать самое важное, делать бессвязный разговор двух специалистов более структурированным. И в этом случае я считаю, что должен показать человеку получившийся текст. Он должен знать, какие из его слов войдут в итоговый текст, а какие я посчитаю менее важными.

Более того, у нас в «Ъ» есть практика, когда в газету идет интервью объема газетной полосы и одновременно на сайт вывешивается расширенная версия — с вопросами, которые не поместились на бумаге. И в таком случае я согласовываю с человеком даже две версии интервью. (Отдельно замечу, что заголовок, вводку и фотографии мы не согласовываем никогда. Это право редакции.)

Недавно у меня вышло симпатичное интервью с российскими поклонниками Джойса — о параллелях между Дублином «Улисса» и Москвой. Разговор был настоящим «потоком сознания», долгим, с постоянными отступлениями, возвратами к теме и так далее. Если выложить его расшифровку — никто не сможет дочитать даже до середины. Прощаясь, люди со смехом сказали: «Не представляем, как вы из этого сделаете текст». Но удалось — такая работа (поклонники Джойса, кстати, не видели текст перед публикацией).

2. Что вы делаете в спорных ситуациях — когда не согласны с правками, на которых настаивает ваш собеседник?

С правками все очень сложно и тоже очень зависит от того, кто именно дает интервью. Если это политик, чиновник или бизнесмен, то согласованием чаще всего занимается пресс-служба — даже если никого из них не было при разговоре. Естественно, у пиарщиков своя задача — представить начальника в максимально выгодном свете. Получается, что журналист сначала «борется» с собеседником на интервью, а потом еще и с его пресс-службой. Опытные пиарщики не действуют топорно: могут попросить смягчить пару эпитетов, убрать просторечное выражение (всегда очень страдаю, когда живую речь требуют пригладить), предложить дополнительный вопрос — но не более. Пиарщики без опыта ведут себя довольно нагло, позволяют себе переписывать интервью, добавлять что-то от себя. С ними приходится очень жестко общаться — вплоть до звонка спикеру с жалобой на то, что его гениальную речь клерки посчитали недостаточно хорошей. Был случай, когда я неделю ждал согласования интервью одного высокопоставленного чиновника — его пресс-секретарь каждый вечер обещал все прислать «завтра». В итоге текст пришел за три часа до сдачи номера, когда даже отменить публикацию интервью было невозможно — просто нечем заткнуть целую полосу. Я открыл файл и натурально взвыл: текст был очень сильно изменен, стилистически он стал гораздо хуже, поправили даже формулировки моих вопросов. А главное, полностью исчезли два очень острых вопроса и откровенные ответы на них — ради которых, скажем честно, я и брал все интервью. Вместо них пиарщик вставил два своих вопроса в стиле «А почему вы такой ох*енный?» и ответы типа «Это вы не знаете, какой я еще и гениальный!». Следующие три часа были очень нервными — пришлось идти к начальству, объяснять ситуацию, устраивать трехсторонние телефонные переговоры, биться за откат каждой правки назад. В итоге за 10 минут до самого последнего срока удалось договориться, что написанные пиарщиком вопросы-ответы снимаются, но и мои острые не попадают. Я с очень большой болью в сердце снял свое имя с этого выхолощенного интервью, сдал его, пошел и напился. Такая работа. А пиарщик на меня очень обиделся и фактически отлучил от пресс-службы ведомства.

3. А бывало в вашей практике, что собеседник просил вас не публиковать интервью? Что вы делали в таких случаях?

Такого я не припомню. Были случаи, когда человек много чего интересного рассказывал, а потом при согласовании отказывался от своих слов и говорил, что публиковать это не надо. Разумеется, это были самые важные и интересные моменты в интервью. Дальше начинались долгие поиски компромисса — «давайте вот это переформулируем, давайте вот это удалим, но это оставим», — чтобы, поступившись малым, сохранить главное. Такая работа.

Понравился материал? Помоги сайту!