Кофе, сэр!

Путин должен войти в комнату по команде режиссера, но Стоун командует: «Экшн, экшн!» — а Путин не появляется. Стоун сердится: «Экшн! Как по-русски будет “экшн”?» — и переводчик, странно изгибаясь всей фигурой, переводит: «Мы начинаем съемку, Владимир Владимирович».

Трудности перевода — да, разумеется, и разумеется, что это перевод не с английского на русский, а с человеческого на кремлевский. Собственно, главное свойство фильма — кажется, впервые в истории между собой непосредственно взаимодействуют две эти великие культуры. Одна — голливудская, сформировавшая в том числе самого Путина в восьмидесятые-девяностые, и другая — кремлевская, которую еще называют византийской и на языке которой (вряд ли самому режиссеру пришло бы это в голову) со Стоуном разговаривает Путин: отозвавшись в конце концов на зов режиссера, исполнитель главной роли появляется с двумя чашечками кофе в руках — «Кофе, сэр!» — и это, конечно, классическая царская самоирония, та, с которой один легендарный герой подписывал письма к дочери «бедняк И. Сталин», а другой (и это в современном русском мире помнят все, пусть и не по Эйзенштейну), обращаясь к подданным, писал, что «царь и великий князь челом бьет». Путину явно нравится в это играть; когда в очередную встречу Стоун спрашивает: «Вы скучали по мне?» — Путин охотно подхватывает: «Да, пару раз всплакнул, но дождался». А путинское «я играл в хоккей, а устали вы» — тот случай, когда шутка становится смешной совсем не по той причине, которую имел в виду шутник.

Это кино, в котором два героя, а не один: на Стоуне в кадре там держится не меньше, чем на Путине.

Не отнять — это красивое и довольно эффектное кино; Стоун кто угодно, но не халтурщик, и если его в чем-то и можно упрекнуть применительно к этому кино — избыточной кажется четырехсерийность; стоуновского материала хватило бы на отличный полный метр, который мог бы даже что-то заработать, по крайней мере, в российском прокате, но, видимо, синдром журналиста Азара, автора многих безразмерных интервью, интернационален и непобедим.

Это кино, в котором два героя, а не один: на Стоуне в кадре там держится не меньше, чем на Путине. Бродя по большевистскому кладбищу у Кремлевской стены, где, к его удивлению, нет могилы Троцкого, Стоун зависает над могилой Джона Рида — понятно, что он видит в себе его наследника, но понятно, что проще разглядеть в нем наследника совсем других авторов, одно время регулярно приезжавших в Кремль. Знаменитое «Я хочу поставить перед Сталиным вопрос о правовом положении педерастов» Андре Жида Стоун воспроизводит буквально — ставит этот вопрос, заходя почему-то через душ на подводной лодке; ответ Путина цитировался агентствами еще до премьеры, но чего не процитируешь в новостном сообщении, что надо видеть и слышать — смущенное хихиканье и (в новостях продолжение фразы не цитировалось) вслед за шуткой казенное «Не могу сказать, что в нашем общественном сознании это приветствуется». Комментарий Стоуна — в монтаже. Слова Путина иллюстрируются кадрами хроники, которую можно примерно назвать разгоном гей-парадов: знаменитая сцена с рыжим парнем на Дворцовой площади в День ВДВ, а потом в кадре полуголый Путин в спортзале — да, можно что угодно говорить о том, что в России приветствуется или не приветствуется, но телесное часто бывает выразительнее словесного.

Жид и Фейхтвангер, а еще Барбюс, Роллан, Шоу и прочие партнеры ВОКСа, в порядке самообмана искавшие в сталинском Кремле альтернативу несимпатичному им западному миру; у Путина вместо них — кинозвезды двадцати-тридцатилетней давности в диапазоне от Памелы Андерсон до Стивена Сигала, и интересно, конечно, что было бы, если бы в свое время Путин читал западных интеллектуалов, а не смотрел боевики; кому бы он приносил кофе, кому бы объяснял про геев?

Вторая растиражированная агентствами заранее сценка — в ново-огаревской домовой церкви, разговор про зятьев и внуков, и в ней тоже то, чего не передашь новостным текстом: очень смущенный и, кажется, даже краснеющий Путин, преодолевающий себя, и Бог бы с ними, с внуками, тут главное вот это — на что только не пойдешь, чтобы произвести впечатление на дорогого (даже можно сказать — высокого) гостя. Это как раз и есть настоящее «Кофе, сэр». И — но там уже проще, там Путин никаких усилий не делает, действуя по привычному алгоритму работы с подчиненными, — эпизод в ситуационном центре. Глубокой ночью президент демонстрирует режиссеру свои полководческие таланты: на большом экране запускается какой-то хилый импортозаместительный аналог скайпа или фейстайма, и на другом конце линии какой-то генерал Христофоров, одетый по принесенной из МЧС моде в идиотское белое поло, испуганно докладывает, что «в установленное время будут продолжены мероприятия по развитию успеха в данных направлениях». Тут главное именно вот это — генерал Христофоров как расходный материал, нужный только для того, чтобы понравиться Стоуну. Дальше — тот самый эпизод с айфоном, над которым все уже отсмеялись.

Стоун на Красной площади смотрит парад в честь Дня Победы, и кадры парада идут вперемешку, 2016 год и 1945-й, на трибунах то Путин, то Сталин. Самое сильное впечатление на Стоуна производят женский батальон — Путину приятно, что Стоуну понравилось, это самое свежее нововведение — и сидящий на гостевой трибуне Горбачев. О Горбачеве Стоун спрашивает Путина, тот отвечает равнодушно — ну да, протокол его приглашает, — а Стоун не понимает этого равнодушия: «Но вы остановились, поздоровались с ним?» «Я его даже не заметил», — отвечает Путин. Кажется, Стоун понял. Вообще тема предшественников, нужная скорее Стоуну, чем Путину (это в нашей системе координат Путин есть начало и конец, западный зритель Ельцина и особенно Горбачева все-таки помнит), затрагивается максимально грубо, когда поверх всех явных домашних заготовок («Не считаю себя вправе давать серьезные оценки деятельности Горбачева и личности Ельцина») у Путина прорывается настоящее — жест кистью руки, имитирующий «бла-бла-бла»: «Горбачев поговорил и решил, что всё, но так дела не делаются». И когда Стоун спросил о пьянстве Ельцина — «То, что вы сказали, — чего греха таить, это тоже было». О прошлом Путин, кажется, действительно думает проще, чем многие: «Говорят, что Россия несет на себе родимые пятна сталинизма. Мы все несем на себе какие-то родимые пятна, ну и что?»

Сейчас понятно, что в прошлом и позапрошлом году Путин репетировал, готовился к Стоуну, несколько раз снявшись в отечественном кино о себе. Стоун использует сцены и из фильма Андрея Кондрашова о Крыме «Путь на родину», когда ракетный комплекс «Бастион» отпугивает американский эсминец «Дональд Кук», и из фильма «Президент» с Владимиром Соловьевым — очевидно, Путин сам очень дорожит тем эпизодом из 1999 года, когда в воюющем Дагестане во время застолья в штабной палатке молодой премьер, как все думают, начинает произносить тост, но ставит невыпитую рюмку на стол и говорит, что пить будем после победы.

Забавно, что Путин до сих пор считает обезоруживающим аргумент, что если НАТО расширяется, то непонятно, против кого, — да чего тут непонятного, против тебя, блин!

И из того же 1999 года — два самых загадочных эпизода. Путин вспоминает, что его отец, который умер за два месяца до назначения его премьером, незадолго до смерти (то есть это весна-лето 1999 года, премьер — Степашин или даже Примаков), уже в больнице, встречая сына, говорил: «Мой президент приехал». Не очень очевидная семейная шутка, пусть и для высокопоставленного чиновника, и что она может значить? Путина уже тогда предупредили, что он будет преемником? До сих пор он об этом не проговаривался. И второй таинственный момент — воспоминания Путина о назначении премьером: «Думал тогда только об одном — куда спрятать детей». Он их и сейчас, спустя почти двадцать лет, продолжает прятать, но, черт возьми, что это была за травма в 1999 году и чего должен был бояться кандидат в премьеры, чтобы так реагировать на свое назначение? Путин дальше объясняет, что не знал, какие у Ельцина планы относительно него, и если бы вместо преемничества была отставка — «Охраны нет, ничего нет, как жить, как обеспечить безопасность семьи?» Такая постановка вопроса кажется надуманной: ну в самом деле, как другие отставники выживали — Черномырдин, Кириенко, Примаков, тот же Степашин? Дело не в риске отставки, но в чем тогда? Чего на самом деле боялся Путин? Как тут не вспомнить главное (до сих пор главное) подозрение в его адрес — Каширку и улицу Гурьянова — ну или о чем еще там могла идти речь?

Современная мировая политика Путину явно интереснее воспоминаний. «Наши партнеры живут в каком-то своем мире» — видно, что Путина задели знаменитые слова Меркель, что в «каком-то своем мире» живет именно он. При этом внешнеполитический Путин себе, конечно, нравится; когда они со Стоуном заходят в кабинет, где работает телевизор, и по телевизору показывают мюнхенскую речь, Путин явно не понарошку теряется и кого-то спрашивает: «Зачем они это показывают?» Голос из-за кадра поясняет: «Сегодня десять лет», — и Путин светлеет лицом: «А, десять лет, да». Все, что он говорит об Украине, о НАТО, о Ближнем Востоке и о США, мы слышали миллион раз, и этот дайджест программы «Время» интересен, наверное, только разнообразием операторских ракурсов.

И еще забавно, что Путин до сих пор считает обезоруживающим аргумент, что если НАТО расширяется, то непонятно, против кого, — да чего тут непонятного, против тебя, блин! Стоун этого, конечно, не говорит, но Путин зачем-то пускается в комически-подробные объяснения: «Скоро всем станет ясно, что Россия не угрожает ни Прибалтике, ни Восточной Европе, ни тем более удаленным странам», — ага, скоро всем станет ясно, вот только с Донбассом закончим.

Но чем заезженнее набор слов Путина, относящихся к внешней политике, тем более впечатляет неожиданно грубая и, кажется, честная резюмирующая формулировка: «Мы лучше Штатов, потому что у нас нет таких возможностей, как у Штатов. Были бы — может быть, мы были бы такие же, как вы». На самом деле это сюда просится стоуновская реплика «О, это очень по-русски, очень по Достоевскому», но Стоун оставил ее ответом на дежурное путинское «Надежда есть всегда, пока нас не понесут в белых тапках на кладбище». Путину нравится, что Стоуну нравится, когда Путин говорит о кладбище, и, когда речь заходит о богатстве Путина, он радует Стоуна еще раз: «В гробу карманов нету, с собой не унесешь». Кажется, он об этом жалеет.

В конце последнего разговора один из собеседников благодарит другого за потраченное на него время. По всей логике благодарить должен режиссер, которому удалось добиться большого и откровенного интервью труднодоступного мирового лидера. Но нет, «спасибо за ваше время» Стоуну говорит Путин, и это оказывается самой точной его характеристикой, опрокидывающей все, что было сказано в четырех сериях. Достиг я высшей власти. Зачем? Чтобы сняться у Стоуна.

Понравился материал? Помоги сайту!