Мне нравился «БГ», а не наоборот

Я никогда не печатался в «БГ», не был его страстным поклонником, не собирал номера, не складировал их на антресолях. Я был пассивным читателем «БГ» — и в этом смысле, вероятно, типичным его читателем.

«Кандидат наук отряхивал от вшей пальто второго поэта после Белого» — так, по легенде, сказал Мандельштам в пересыльном лагере одному из сидельцев, который помог ему. Вот я себя чувствую сейчас таким кандидатом наук, отряхивающим мандельштамово пальто.

С «БГ» у меня связано одно странное чувство. Есть такое русское слово «совестно»: так вот, мне всегда было именно совестно, что я не читал его регулярно. Теперь, как всякий псих, я думаю, что он закрылся именно из-за того, что я и такие, как я, не читали его постоянно. Надо было брать его, листать, смотреть, читать, и он бы тогда не закрылся — говорит знакомый голос навязчивого психоза; но в этом есть и вещая правда. Если бы мы все смотрели, читали, обсуждали, голосовали и выходили — не случилось бы плохого, а случалось бы только хорошее.

Интеллигенция в России заслуживает определения сезонной, шабашной: она вспыхивает время от времени, у нее есть какие-то правильные рефлексы — совесть, честь, благородство, но большую часть времени она просто отсутствует. В ней нет традиции и привычки именно к постоянному интеллектуальному и духовному усилию, например, к гигиене — к регулярному чтению газет и журналов. Именно поэтому большинство умных СМИ в России и не выживают. Но «БГ» нельзя назвать даже «интеллигентским журналом» — он был просто для образованных горожан. Из чего можно сделать вывод, что и образованных горожан у нас тоже нет и что понятие «горожанин» тут тоже сезонное (для Москвы это звучит даже естественно — ну да, а что тут делать летом?). А отсюда уже недалеко и до вывода о том, что в Москве, пожалуй, и города нет, и, пожалуй, так и напишу.

Тут такая вещь. Ты приезжаешь в Нью-Йорк и становишься ньюйоркцем. Или — в Париж и становишься парижанином. Чтобы зафиксировать этот change спустя пару или тройку лет — для этого нужно приобрести новые привычки, а не только новый адрес: какое-то новое неуловимое качество или свойство. В этот набор неуловимого входит и привычка читать регулярно здешнюю газету/журнал.

Надо было брать его, листать, смотреть, читать, и он бы тогда не закрылся — говорит знакомый голос навязчивого психоза.

Отличие Москвы в том, что здесь нет «духа города» (в противоположность Петербургу, осмелюсь все же сказать, и городской журнал «Собака» там до сих пор выходит). И такие вещи, как «БГ», играли в Москве роль заместителя или симулятора городского духа — это было «хотя бы что-то». Именно наличие такого журнала в кафе и делало кафе московским — потому что все остальное было ничейным и бездушно-универсальным. Три вида кофе — как правило, дурно приготовленного, за дикие деньги; наличие одних и тех же официантов, которые вечно лезут с вопросом, нет ли у меня «карты “Малина”»; эта вечно гремящая музыка над ухом. В наших кафе невозможно читать — вы, может быть, не знали этого. Нужно брать наушники, беруши, тонну ваты в уши — и все равно это «умц-умц» будет проникать в ваш мозг. Самый уютный диванчик стоит в самом уютном углу — но именно над ним висит колонка, из которой гремит сильнее всего. Это закон любого московского кафе. Московский дух — это непрерывно гремящая музыка в кафе: неважно, Лепс это или Петр Ильич Чайковский.

Даже на символическом уровне «БГ» был единственной оппозицией этому московскому бессмысленному Гулу. И одно наличие «БГ» в углу, на стойке, на входе хотя бы косвенно напоминало о том, что здесь вообще-то «еще и читают». С поправкой на московскую антигуманность городского пространства «БГ» играл тут роль вывески, которую герой романа «1984» — помните — ходил читать и перечитывать.

Фокус в том, что такой журнал должен был существовать, даже если бы его вообще никто не читал. Наличие или отсутствие такого журнала в городе говорит об уровне городской культуры: состоялась ли она, заквасилась, сложилась — или нет. Это как Гаркуша в «АукцЫоне»: без него не звучит, хотя он ни на чем и не играет. Такой журнал должен лежать «где-то рядом» — уже одно это знание и делало его ценнейшей вещью. Тем, мимо чего можно пройти — но знать непременно, что он там есть.

Эта необязательность и была магией «БГ» — как и отложенная возможность его прочтения. Это и создавало ощущение полноты, глубины городской жизни — что там или здесь еще «что-то есть».

Тут многие говорили о ритуальности журнала. И это все правда. Но я понимаю это несколько иначе. Ритуал — это когда у богатого города появляется вещица, которая не приносит ему прибыли, выгоды в прямом смысле, но которая венчает его успех, демонстрирует его; такой городской потлач.

В Москве, пожалуй, и города нет, и, пожалуй, так и напишу.

«Журнал с припиз**ю» — примерно так я обозначил бы формат «БГ» — в отличие от всех остальных журналов, которые тут выходят и которые с самого основания являются «журналами с проседью». Это противопоставление не случайно. «БГ» был журналом для молодых людей — не по возрасту, а по духу. Читатель «БГ» должен был обладать некоторой долей куртуазности и быть немного «крейзи» — наличие определенного количества таких людей в городе свидетельствует о его жизнеспособности. В Москве сегодня нет молодых — не в физическом, а в интеллектуальном смысле; это город разумных, скучных и пожилых людей, которые знают «цену жизни»; но когда узнают цену, то жизнью уже не живут, вот в чем парадокс. Это был тест на способность города быть выше себя, моложе и лучше — и город этот тест провалил.

Тут мне скажут, что это и есть законы экономики, дружок, и я соглашусь. Да-да. То, что большой город может содержать бесплатный журнал под названием «Большой город», — это и есть экономика. А то, что такой журнал не может выжить в богатом городе, говорит как раз об отсутствии экономики.

Может быть, кто-то слышал, как Валерий Панюшкин произносит слово «лакшери»: в этом есть смесь презрения и реализма, понимания прозы жизни. Благотворительность ведь тоже существует за счет излишков: за счет того, что очень богатые люди способны уронить одну жемчужину со своей длинной нитки — и на эту жемчужину можно купить детям лекарство. Интеллект тоже существует, по сути, на эти оброненные жемчужины (в прибыльность интеллектуального продукта я не верю) — и вот за счет этих крох со стола буржуазии появляется на свет что-то достойное, умное и красивое. Этот излишек служит единственным моральным оправданием сверхбогатства и сверхроскоши. Если от излишков сверхбогатства есть какая-то польза — значит, мир все-таки устроен правильно, разумно и мудро.

У нормального капиталиста неизбежно возникает тоска по чему-то лишнему и внеэкономическому — что будет служить оправданием и победой человеческого духа над природой денег. И эти лишние деньги в той или иной форме должны были пойти и на городской журнал. Закрытие «БГ» — знак, что экономика здесь не работает. Город живет по другим законам.

Закрытие бумажного «БГ» — это приговор городу, который не способен более содержать ничего нематериального, ничего для красоты и стиля, ничего ради позы денди и такого «вот вам». Этот город не способен более создавать ничего, кроме самого себя.

«БГ» был частью общей большой иллюзии, что в этом городе можно обустроить правильную и осмысленную жизнь.

Выражение «гребаная цепь» пошло именно от «БГ» (от его главного редактора Филиппа Дзядко, если я ничего не путаю) — символично, что на журнале цепь и закончилась. Цепь — это то, что в любом случае состоит из многих кусков, деталей. То, что осталось от либеральных (свободных, независимых) СМИ, уже невозможно назвать цепью: остались два-три отдельных куска. Никто не скажет теперь, что бумажный «БГ» закрыли по политическим причинам; все понимают, что, напротив, его закрыли, чтобы спасти немногих оставшихся. Все понимают, что у Винокурова, главного инвестора «Дождя», «Слона.ру» и «БГ», сейчас большие проблемы. То, что Винокуров закрыл «БГ» под шумок вокруг «Дождя» — выбрав самый удачный момент для избавления от бессмысленных, как всегда, затрат на бумагу, — не будет поставлено ему в упрек. Представим, какой бы поднялся шум в аналогичном случае, не будь истории с «Дождем», — но теперь кто бросит в него камень? В его оправдание можно сказать, что это не столько его личное поражение как инвестора, сколько поражение большого города по имени Москва, который с какого-то момента стал маленьким.

Собственно, «БГ» даже ушел как-то символично: он ведь связан с Москвой пуповиной, каково ей — таково и ему. «БГ» был частью общей большой иллюзии, что в этом городе можно обустроить правильную и осмысленную жизнь; внутри вот этих правильных кафе (только вырубите вашу чертову музыку), театриков, студий, площадей и скверов — можно было ее как бы замкнуть, чтобы качество перешло в количество и появилась Среда.

Пиком этих надежд был «БГ» 2011—2012 гг.; собственно, тогда стало ясно, для чего вообще журнал был рожден; потом он еще пожил по инерции какое-то время, пытаясь придумать самому себе смыслы, — и затем был введен в искусственную кому. Потому что жизнь его потеряла всякий смысл.

Но он не мертв — он усыплен,
Разбужен будет он
Через века. Дремли пока,
Великий Кокильон.

Песня очень подходит для эпитафии журналу, бумажной его версии. Можно даже взять из нее определение для «БГ» — «однажды в адской смеси заквасилось желе». Как только город проснется — журнал проснется, и опять расправит плечи, и будет пестреть. Как только в этом появится какой-то смысл.

Понравился материал? Помоги сайту!