Лейсан Сулейманова: «Мы ежедневно ведем слежку. И до Лепса, и до Стаса Михайлова мы старались донести эту мысль»

Офис медиахолдинга News Media, в который входят газета «Жизнь», сайты lifenews.ru и heat.ru, охраняется почти как засекреченный завод. Двойная проверка документов, улыбнитесь — на входе вас снимет камера, фото и паспортные данные занесут в базу данных. Спасибо, что не возьмут отпечатки пальцев. Огромный оупенспейс News Media, заполненный столами, компьютерами, плазменными панелями и журналистами, можно снимать в кино — как-то так и должен выглядеть офис могучей медиаимперии.

Падишах News Media — Арам Габрелянов, селфмейдмэн из Ульяновска. Директор службы светской информации медиахолдинга Лейсан Сулейманова — один из его первых визирей, от нее в империи много чего зависит. Она — начальник всех папарацци, ведущих безжалостную слежку за звездами: ее журналисты добывают ту эксклюзивную информацию, которую, по-разному упаковывая, доставляют населению России газеты, сайты и интернет-ТВ, принадлежащие холдингу. Страшной власти человек — в представлении тех, кому доводилось попадать в прицел внимания папарацци, а те, например, довели пару месяцев назад до истерики в Госдуме таких крепких мужчин, как Григорий Лепс и Стас Михайлов.

Визирь Сулейманова оказалась молодой и красивой женщиной в изящном черном платье. Рассказывая о своей работе и профессиональных принципах, она пыталась убедить ДЕНИСА БОЯРИНОВА в том, что звездам нечего бояться скандалов.

— Вы очень молоды. Я представлял себе более взрослого человека на вашем месте.

— Вы мне льстите.

— Нисколько. До того как стать редактором отдела светской хроники, вы пять лет были редактором отдела происшествий Life News. Это же главный отдел этого медиа.

— «Политика» — тоже главный. Но в «Происшествиях» больше моментов, когда СМИ можно сделать эксклюзивным. Трудно сказать, какой отдел главный, потому что сейчас, став директором службы светской информации, я понимаю: какое СМИ без звезд? Кто его будет читать?

— Сколько лет вы работаете в News Media?

— С 2006 года. До этого журналистики, можно сказать, не было в моей жизни. Кроме книжек, учебы и лекций на журфаке Казанского государственного университета. Я вообще думала, что ошиблась с профессией. Если бы я сюда не попала, я бы, наверное, не стала журналистом. Но так получилось, что я приехала практиковаться. Мне здесь понравилось. Прежде всего, как здесь выстраивают работу: здесь не было возможности прохлаждаться. У нас в компании либо человек реализовывается полностью, либо он уходит. Мне кажется, очень важно в жизни попасть в такие рамки, где нужно самореализовываться на 100%. Люди, которые жалуются на то, что из них выжимают все соки, просто не понимают своего счастья. Я считаю, что проблема большинства людей в России в том, что они не выкладываются полностью, не показывают весь свой потенциал, не совершенствуются в своих способностях.

— Какие способности вас заставили здесь показать?

— У меня была специализация «интернет-журналистика». До этого я работала на казанском телевидении, в разных газетах печаталась. Но мне все казалось, что это не то. Мне хотелось настоящей журналистики — той, где журналист ездит по людям, заходит к кому-то домой, приезжает на место происшествия и стучится в двери. За ней я приехала в Москву. На тот момент мне казалось, что самая настоящая журналистика существует только в газете «Жизнь». Мне важно было увидеть, как на самом деле происходят события, о которых все пишут. И мне нравилось изучать человеческие судьбы. У меня личная страсть была, так скажем.

Мне важно было, чтобы все, что рассказал человек, было донесено слово в слово. Чему я очень удивилась в компании — оказывается, здесь это тоже весьма ценится. Первое, с чем я столкнулась, — это что здесь увольняют за ложь. Дурная слава о нашем холдинге — дескать, здесь перевирают и искажают факты, видимо, касается каких-то единичных случаев — журналистов, которые недобросовестно подходили к своей работе. А поскольку я сама была фанатом того, чтобы как можно точнее и правдивее изобразить саму жизнь, то мы сразу на этом сошлись с фирмой.

— Какое у вас было первое задание? Вот вы приехали из Казани и попали в отдел происшествий… Кстати, у газеты «Жизнь» уже был такой шикарный офис?

— Нет. Офис находился на Выборгской, метро «Водный стадион». У нас всегда были хорошие офисы. Арам Ашотович заботится, чтобы у журналистов было все. Чтобы журналисту нечем было крыть, если шеф ему предъявит какие-то претензии: «У тебя есть компьютер. У тебя есть телефон. У тебя есть ноутбук. Есть рабочее место, есть транспорт. Я все для тебя сделал. Что тебе еще нужно?» Перспективных журналистов обеспечивают жильем или подъемными средствами на съем жилья. Здесь могут выдать все, если у тебя ничего нет.

А первое задание у меня было дурацкое. Тогда как раз убили банкира Козлова. Мне нужно было снять, как родные банкира Козлова приходят к нему в морг. Я помню, мы часов до трех ночи сидели на улице. Было 14 или 15 сентября. Фотограф у меня просидел на дереве, а я ждала под деревом, когда жена появится, чтобы она не испугалась камеры. Очень банально — меня тогда отправляли на самые простые задания.

Сейчас уже даже не сработает, если поймать кого-то на гомосексуализме.

— А есть набор инструкций для начинающего репортера Life News: вот, мол, чтобы не травмировать жену умершего, фотограф должен залезть на дерево… Я сейчас утрирую, конечно.

— Нет ничего лучше, чем жизненный опыт. Редактор ставит мне задачу, и я уже решаю, как все это сделать, чтобы достичь цели. Что, я в детстве не лазила по деревьям или не перелезала через заборы? Почему бы здесь это все не применить? Да — запрещено. Да — может прийти полиция. По крайней мере, ты в сфере свой профессии будешь чист, что сделал все. Задержали — это уже другое дело. Так случилось, что у нас работа находится на грани дозволенного и недозволенного. Иначе продукт, который мы достаем, будет неинтересен. Мы всегда должны доставать то, что простому человеку недоступно. Мы достаем оттуда, откуда невозможно ничего достать. Либо мы преподносим человеку что-то, что ему и так доступно, но выдаем это в таком виде, о котором он бы даже и не догадался. Это умение журналиста посмотреть неординарно на ситуацию. То, что называется креативом.

— В архиве газеты «Твой день » я нашел единственную статью, подписанную вашим именем, с перечнем имен убийц Анны Политковской.

— После этого материала мне утром позвонила мама — плакала в трубку и просила писать под псевдонимом. И дальше я уже писала под именем Елена Михайлова.

Вообще это очень интересная тема — как мне этот список убийц достался. Представьте себе: я пришла в редакцию в сентябре 2006 года, в декабре 2006 года стала завотделом.

— Очень быстро, конечно.

— У нас очень легко в компании взлететь и так же упасть. Тогда у меня не было никакого опыта. У меня в багаже была пара-тройка хорошо выполненных заданий, за которые похвалили.

Для шефа очень важно в сотруднике, чтобы человек был хороший. Если его что-то вдруг не устраивает по человеческим понятиям, они способны очень быстро расстаться. Даже если это супермегапрофессионал. Отдел происшествий, в который я пришла, на моих глазах распался. Костяк отдела происшествий, который, кстати, состоял из людей, построивших первую информационную службу газеты «Жизнь», ушел, остались только человек пять-шесть журналистов, которых набрали от силы месяца четыре назад. Нам пришлось этой компанией строить новый отдел. Редактором взяли Иру Громаковскую из другого отдела газеты, а меня сделали завотделом, который отвечает за источники информации. Я перестала с этого момента ездить на происшествия и должна была готовить новую информационную службу — полиция, больницы, суды… Как принято в любом информагентстве. Нужно было постоянно получать от них информацию и постоянно возобновлять эти источники. Я совершенно не разбиралась в том, как это устроено, и у меня не было ни одного человека в Москве, с кем мне можно было бы посоветоваться. Я сама не отсюда, в редакции никто ничего не знает. Шаг вправо, шаг влево — конкурент. Приходилось узнавать все на собственном опыте. Честно скажу, каждый раз я узнавала о существовании очередной структуры или подструктуры эмвэдэшной по своему проколу. Задержали громких бандитов — и я узнавала, что существует департамент уголовного розыска или, скажем, ОБЭП…

Когда объявили о задержании убийц Политковской, я уже почти год работала с источниками информации. Но для меня по-прежнему еще очень многих структур не существовало. Заявление сделал Юрий Чайка на каком-то общественном событии, Следственный комитет должен был появиться еще только через месяц. Это было в начале или середине августа.

По сути, мы не проиграли никому из конкурентов: Юрий Чайка сделал заявление. Но по нашему пониманию профессии мы должны были знать, что заявление будет. Шеф был очень зол, что мы этого не знали. Был жуткий разнос, невероятный. Шеф так на нас надеялся — мы к тому времени уже в его глазах сильно поднялись, мы смогли составить конкуренцию нашему старому отделу происшествий, который перешел в «КП». Тряслось все!

У меня было настроение хуже некуда. Передо мной была поставлена задача: я должна была до вечера узнать весь список подозреваемых поименно. Я обзвонила все свои источники в милиции. Естественно, все крутили пальцем у виска и говорили: «Нет, ты что! Я такого не смогу узнать». В реальности у меня не было ни одного контакта, который мог бы достать эти фамилии.

Посидев где-то около двух часов в полной тишине, абстрагировавшись, я придумала, как можно эту информацию добыть. Я придумала схему — не буду раскрывать ее полностью. Мне удалось где-то за полчаса провернуть такую махинацию: сделать пару звонков, разобраться, кто обладает нужной мне информацией, дезинформировать одну службу в том, что в другом подразделении потерялась информация об убийцах. Потом закинуть нужный запрос в ту службу, где она якобы потерялась. Они между собой связались — сверили данные. Потом состоялся мой звонок, по которому мне предоставили полные данные, приняв меня не за того человека. Как такового сливщика в этой ситуации не было, но у меня на руках были фамилии, имена, отчества, данные, даты рождения. По некоторым даже адреса прописки. Одиннадцать человек.

Потом я, девочка, которая вообще ничего не понимала в этом, прихожу к редактору отдела и говорю: «Ну вот, есть фамилии». Он: «Да ладно!» Мы быстренько по базе, которая есть в любой редакции, пробиваем все адреса и прописки. И у нас, наверное, команд пять моментально разъезжаются по городу — к семьям подозреваемых… Плюс региональные редакции — по чеченским братьям. Часа через три у нас были фоторепортажи практически отовсюду. На следующий день «Твой день» (интернета тогда у нас не было) вышел с этим списком, а кроме списка на двух разворотах мы дали фоторепортажи из семей пяти или шести задержанных. С женами и детьми, которые рыдали и говорили о том, что это несправедливо. Впрочем, подача здесь была не важна — это и так была бомба.

— Почему вы поменяли отдел происшествий на отдел светской хроники?

— Слишком просто будет сказать, что мне постоянно нужно что-то новое. В «Происшествиях» я проработала шесть лет. Это уже седьмой или восьмой падающий самолет. Это четвертый тонущий теплоход. Это тридцатое по счету громкое убийство — расстрел в центре Москвы. Ты просто знаешь все: у кого есть информация, кому надо позвонить — как пройдет начало дела, середина, конец, продолжение, расследования и так далее. Где появится, что потом будет, где что скажут, где все лежит.

У меня пропал интерес: что-то упало, и нет огня, который позволял работать как заведенной — без остановки, с азартом. Может быть, это такой тип характера. Может быть, так у всех людей. Самая большая проблема в том, что ты понимаешь: прошел день, а ты ничему не научился — все идет по накатанной.

Тогда мне первый раз пришла в голову мысль уволиться. Хотя я всегда была довольна коллективом, у нас всегда были хорошие отношения с шефом — я убеждена в его гениальности как журналиста. Он журналист в крови. Но мне хотелось что-то поменять, и я начала менять свою деятельность в отделе.

Сначала я нашла для себя отдушину в том, чтобы помогать быть успешными другим людям. Раньше я сама рвалась в бой и никому не доверяла сложные дела, а теперь перестала брать на себя сложные задания и, наоборот, стала их отдавать. Потом я стала передавать свои источники другим журналистам, чтобы они на этом примере искали свои источники. Это принесло пользу отделу — он еще поднялся. Потом я начала заниматься своими людьми, разбирая их ошибки — почему ему не удалось уговорить человека, объяснять, как можно было поступить. Мы переслушивали их телефонные разговоры и анализировали с точки зрения психологии. Что сыграло в голосе этого журналиста против него и почему источник отказался сотрудничать? На это уходило невозможное количество времени, и я поняла, что это, оказывается, тоже огромная работа.

Еще год-полтора я от этого получала кайф. А потом и здесь как-то более-менее наладилось — пришли скука и жажда перемен. Честно говоря, я не мыслила себя в других отделах. Я думала, происшествия — это то, ради чего я сюда пришла, и больше ни в чем другом не смогу реализоваться. Пока шеф мне сам не предложил: «Ты смогла бы взять светский отдел?» Там ушли и редактор, и заместитель — то ли он их попросил, то ли они сами ушли.

Мы в «Происшествиях» к тому времени уже со службами не враждовали: мы узнавали все снизу, из-под них — из своих источников, но при этом со всеми пресс-службами у нас были отличные отношения. «На ты» — легко и быстро. Шефу важно было, чтобы у нас крепкие отношения начали выстраиваться и со звездами. В этот момент я поняла, что мне это очень надо — что я опять начну бегать, суетиться и мне, главное, будет интересно. Что мне еще очень помогло — моя младшая сестра Лейла три года проработала в светской хронике. Мы с ней вместе жили, и я знала изнутри всю кухню работы со звездами.

— Она теперь вместе с вами в «Светской хронике» работает?

— Она уехала обратно в Казань жить.

— То есть вы пришли в отдел светской хроники на пустое место и стали строить свою систему. Какую?

— Меня это очень сильно заводило, потому что передо мной открывалась возможность сделать все так, как я вижу. Как, я считаю, будет наиболее эффективно и для компании, и для читателей, и для журналистов, которые работают в этом отделе. У нас раньше в светской хронике бывало, что от безысходности кидали звезд: пообещали одно, сделали другое. Не в обиду всем прошлым составам отдела, у них было очень много примеров достойной работы. Но сейчас я стараюсь реализовывать другую политику. Во-первых, для меня самое главное — прямое общение со звездами, чтобы любая звезда российского шоу-бизнеса, кино и телевидения обязательно имела выход на нас. Мои журналисты работают над тем, чтобы постоянно знакомиться с новыми звездами — с известными и не очень известными. Не факт, что с каждым они сделают какой-то материал, конечно, но наш принцип — чтобы любая личность могла нам предложить эксклюзивный материал. Мы опубликуем его на тех условиях, которые ей нужны. Если мы заинтересованы в этой информации, то актер или певец может рассчитывать на то, что будут соблюдены абсолютно все его условия: завизированные интервью, согласованные фотографии. Естественно, параллельно мои журналисты постоянно ведут поиск информации по фактам из жизни звезд: кто женился, кто развелся, у кого какая ситуация в личной жизни, кого ограбили. Не через полицию, а через реальное общение с самими звездами и их окружением.

Моя задача не просто заполнять сайт новостями, а немножечко изменить сознание звезд российского шоу-бизнеса — понимание их места в шоу бизнесе, имиджа, восприятие журналистики. Как бы ты себя ни позиционировал, какие бы козыри у тебя ни были, многим российским звездам проще послать журналиста и считать, что он — самое гадкое, что есть в этом обществе. При том что на Западе журналистика — одна из самых сложных и престижных профессий. Многие журналисты имеют гонорары такие же, как у актеров. Это в основном из светской хроники. Сами понимаете, как от одной публикации может измениться судьба звезды. Там звезды привыкли, что журналисты существуют и лучше с ними дружить.

Нечего стыдиться, лучше научитесь с нами работать.

В конце концов, почему наши звезды зависят от любой публикации в СМИ? Что такого плохого мы можем о них написать? Во-первых, мы больше не пишем, что кто-то напился. Раньше все дни рождения звезд были лакомым кусочком для журналистов. Поехать, посчитать количество выпитых бокалов и сказать: «Лепс напился на своем дне рождения». Я против такой практики. Потому что такие заголовки делаются от отсутствия информации, когда больше ничего не смогли нарыть. В чем здесь информационный повод? Наша задача — чтобы нас процитировали, перепечатали, чтобы к нам зашли. А заголовок «напился» — это даже в Яндекс не попадет. Другое дело, если артист напился и начал стрелять, ранил бармена, как в печальной истории с Владом Галкиным. Это уже новость, событие, и об этом нельзя не написать.

Так вот, задумайтесь: что можно такого написать про звезду, чтобы испортить ее репутацию? Практически ничего. Что женился, что развелся, что изменил жене? Это все — человеческие вещи. Читатель намного добрее, чем они сами, — у нас люди живут образами героев на сцене, в песнях и кино. Эту любовь не вырубить топором. Сейчас уже даже не сработает, если поймать кого-то на гомосексуализме. Всё примут, поплачут, в комментариях напишут, что все-таки хороший он человек, просто попал не на тот путь.

На Западе знаменитости давно не боятся общественного мнения. У нас же — очень. Это признак скованности, комплексов и зависимости личности от каких-то условностей. Моя глобальная задача — чтобы и в нашем шоу-бизнесе представления об отношениях звезд и журналистов поменялись. Чтобы наши звезды начали понимать: профессиональные журналисты все равно узнают то, что вы скрываете, — это неизбежно. Мы — всего лишь отражение их жизни. А то, чего они стыдятся, — это их жизнь, это то, что они уже сделали, то, что с ними уже произошло. То, чему они позволили произойти. Поэтому тут нечего стыдиться, лучше научитесь с нами работать. Но они до сих пор нас клянут. Особенно когда дело касается семейных проблем: «Я на вашем месте вскрыла бы вены. Вы — твари. Горите в аду!»

— Кстати, что такое произошло со Стасом Михайловым, что он теперь кидается на журналистов? Раньше же он взасос дружил с «7 днями», а теперь такая истерика.

— На мой взгляд, звезды очень сильно обманывают себя, когда говорят, что вообще не хотят, чтобы появлялись статьи о них. Либо это осознанный обман своих поклонников, чтобы не подумали, что они дружат с прессой.

Негодование Стаса Михайлова скорее всего вызвано тем, что у него и его жены недавно произошел конфликт с «7 днями». Просто раньше они в интервью «7 дням» писали: «Мы общаемся только с “7 днями”. Все остальные — лжецы. Правду про нас пишут только “7 дней”».

«7 дней» — это издательский дом, который позиционирует себя как очень дружественное издание ко всем звездам. Звездам с ними очень легко договориться — они очень часто не ставят эксклюзивную информацию, которой обладают, чтобы не портить отношения. Поэтому, когда «7 дней» опубликовали интервью с бывшим мужем жены Михайлова — с футболистом Канчельскисом, супруги очень обиделись на то, что те вообще к нему пошли. Плюс он рассказывал о ней неприятные вещи. Жена Михайлова подала иск на «7 дней», мы сделали об этом заметку.

Молодцы «7 дней», что сделали такой материал! Не потому, что навредили Стасу Михайлову, а потому, что следовали исконным понятиям журналистики — «не быть ни на чьей стороне, а отражать явления с разных точек зрения». Другое дело, что следовало позвонить Инне Михайловой и предупредить ее о готовящейся публикации. Мы, например, предупреждаем обо всех готовящихся к публикации папарацционках и информации, которую мы нарыли сами. Многие звезды говорят «спасибо».

Если мы пишем о том, что кто-то ушел из семьи, мы пишем, обратите внимание, с любовью.

— С Михайловым и Лепсом вы работаете?

— Да.

— Каким образом?

— У каждого моего журналиста есть определенное количество звезд, за общение с которыми он отвечает. У каждой звезды должен быть телефон хотя бы одного моего журналиста. Чтобы она знала: если что — можно нам позвонить, и будет все адекватно. Лучше, если мы узнаем все от звезды, чем сами раскопаем информацию — и тогда это будет уже полностью наш трофей. Напишем все, что добудем.

Я — ярый противник неправдивой информации. Лучше, если мы договариваемся со звездой, если она нам сообщает, сама куда-то приглашает. Если это день рождения — мы согласовываем и тексты, и фотографии. Не будет конфуза, связанного с задравшимся плечом на платье. Все красиво. Другое дело, что мы сами ежедневно ведем слежку. И до Лепса, и до Михайлова мы старались донести эту мысль. Это очень сложно. Но всем, кто согласился, — большое спасибо. Это адекватное общение современных, цивилизованных людей.

— Сколько в отделе журналистов и сколько звезд закреплено за каждым?

— Около десяти журналистов. Я не считала, сколько у них звезд. Я могу кого-то забыть, а они еще посмеются. Скажут: почему так мало?

— Кого вы считаете звездами?

— Элементарные счетчики рейтингов. Мы каждую неделю получаем рейтинги по телевидению, чтобы знать, кто популярен. Ну и, естественно, раз в год «Гэллап Медиа» и прочее. Они составляют. Мы знаем, что с ними материалы будут более читабельными. Но не всегда оправдывается этот топ-лист, к сожалению.

— Например, за Юрием Шевчуком вы же не следите?

— За всеми следим, по возможности. Если про него ничего не появляется, то это не значит, что мы за ним не следим. Все каждый час и каждый день находятся под наблюдением. Что-то у нас получается, а что-то — нет. Но цель — это глобальное знание того, что у них происходит.

— Система общения со звездами, которую вы выстраиваете, уже заработала?

— Раньше мы им звонили, сейчас от них пошел поток информационный. Очень многие присылают свои тексты: «Красотка такая-то пришла туда-то… выглядела, как всегда, прекрасно». Мы все эти розово-пушистые описания выкидываем, пишем только факты. Мы можем дать полный список инфоповодов, которые нас интересуют: роды, фото с ребенком, поход в садик с ребенком, свадьбы, разводы, болезнь, не дай бог, смерть. Нам надо об этом знать первыми, как любому информагентству. Плюс покупки новых домов. Пускай звезды нам покажут, как живут, мы с удовольствием приедем. Нам это тоже интересно, потому что люди это смотрят. Я считаю, что творчество звезд — это тоже их жизнь. Про него невозможно не писать, поскольку читатели этим интересуются: новые съемки, передачи, фильмы, сериалы, интервью — размышления о любви, о творчестве… На этом материале у нас есть возможность показать звездам, что мы можем работать нормально. Вы нам дадите вот это, мы с вами согласуем и хорошо напишем.

Восемьдесят процентов из списка инфоповодов — положительные новости, в отличие от происшествий. И, по-хорошему, эти восемьдесят процентов новостей звезды могут нам дать сами. Это мой подход к людям. Лучше с ними дружить. Даже если мы пишем о том, что кто-то ушел из семьи, мы пишем, обратите внимание, с любовью.

Но не все звезды это понимают. Вот, например, Гарик Харламов на нас все еще обижается. Хотя мы много чего ему предлагали.

— За что?

— А вы не видели? Мы недавно дали публикацию о том, что он ушел от своей жены к Кристине Асмус. Причем у нас была полная папарацционка. Потом еще сделали интервью с его женой.

— Есть за что.

— Но это же факт. Они живут вместе. Почему бы это не признать. Не у всех есть широта взгляда.

Другое дело — Екатерина Климова с Игорем Петренко… Мы поставили съемку, как Климова изменила Петренко с другим. В ответ Петренко, красавчик, какое интервью нам дал! Он сказал, что сам во всем виноват и что она святая женщина, что полгода пьет, и все из-за этого. Представляете? И его нельзя назвать после этого слабым мужчиной. Для такой жизненной позиции нужна невероятная сила души.

— Вы говорите, что журналистика — это работа на грани. Где проходит грань? Есть ли у вас табу в охоте за сенсациями? Вот, к примеру, гомосексуальные отношения — максимально болезненная тема для всех артистов...

— Это не табу. Другое дело, что доказать это невозможно. Мы ничего не пишем огульно. У нас очень много знаний о жизненных историях звезд, которые мы могли бы опубликовать, и будет бомба. Но мы ничего не пишем без фотосъемки или без записи разговора. Должны быть железные доказательства.

Если один артист живет с другим в одной квартире, как доказать, что они гомосексуалисты? Может, они друзья.

— А как вы доказывали измену Гарика Харламова? Кроме того, что жена обиделась.

— Мы за ним следили около недели. Есть все-таки нормы в нашем обществе, что муж живет с женой в одной квартире. Если какой-то мужчина ночует неделю в другой квартире с другой девушкой, то есть повод написать, что он живет с другой. Мы сначала узнаем информацию, а потом ищем ей фотоподтверждение. До того, как следить за Гариком, у нас уже был весь расклад. Нам удалось узнать, что в декабре они с женой разъехались, что жена живет на другой квартире, что год он встречается с Кристиной Асмус. Была стопроцентно подтвержденная информация от источника, который рассказывал, что они год уже встречаются. При этом Кристине он говорил, что с женой уже полгода как разошелся, а с женой он разъехался месяц назад. Такие нюансы всегда возникают, когда мужчина мечется между двумя женщинами. После этого мы за ним последили. Была съемка поцелуев, еще что-то. Плюс они в одной квартире жили. Потом все подтвердилось на интервью с женой. Харламов попросил больше ничего не ставить на эту тему в обмен на то, что он даст интервью после развода. Но у нас тогда готовился еще один материал: приближался день рождения его мамы. Мы встали на адрес к его маме. Он себя не заставил долго ждать и пришел с Кристиной поздравлять свою маму. Что еще надо? Вот вы могли бы прийти поздравить маму не с женой, а с другой девушкой? При том что вы с ней не коллеги. Я понимаю, Хрусталев с Варнавой. Там было очень сложно доказать, что они встречаются. Потому что они в одном шоу. Им можно вести себя как брат и сестра. А здесь ничего сложного.

Мы Харламову так и объяснили: «Либо прямо сейчас интервью, либо ставим интервью с женой». Потому что они — звезды, а мы — журналисты. Через полгода они не будут от нас зависеть и смогут нас кинуть спокойно. Мы это прекрасно знаем. У нас нет никаких гарантий, что после развода он нам даст интервью. А возможно, интервью будет таким скучным, что мы даже его не сможем поставить — читать будет нечего.

Мы не платим звездам. Мы платим только информаторам.

— Возвращаясь к истории про гомосексуальные отношения: то есть «каминг-аут» может стать темой журналистского расследования? Но их просто нет.

— Есть. Ну всем же понятно, кто и с кем. Должна быть какая-то модель ситуации, где нам должно суперповезти, чтобы мы попали и чтобы все в этой ситуации говорило о том, что здесь нечто большее, чем дружба между мужчинами.

— Или между женщинами. Вообще интересно ли это читателю?

— Мы не пробовали. Надо попробовать.

— Как часто у вас должен быть громкий скандал?

— Каждую неделю. Иначе в чем журналистская работа?

— А какой он должен быть?

— Скандал — это нечто, поражающее воображение. Должно быть что-то, что оправдывает твое журналистское существование.

— На этой неделе какой был скандал?

— Я переношу на эту неделю интервью с Петренко — такое интервью больше никто не делал. Нам оно тоже очень тяжело далось. Для нас это удача, потому что мы не просто выследили артиста, за что нас ненавидят и считают жуткими людьми. Мы с ним договорились, его не кинули. Остались в хороших отношениях. Нашли выгодные условия и для нас, и для него. При том что мы не платим звездам. Мы платим только информаторам.

Еще Воробьев у нас сегодня был — мы опубликовали информацию, что у него не было аварии. Он просто ударился в машине, после чего возник посттравматический синдром — инсульт.

— Вторая запретная тема после личной жизни — это смерть. Для большинства людей это спорная тема в плане морали. Как журналисты могут следить за умирающим актером и показывать его неприглядное состояние?

— А как судмедэксперт каждый день может вскрывать трупы? Они кто после этого — мясники? Они — прекрасные люди. Я очень много с кем общалась.

Люди думают, что мы должны к ним прийти, увидеть их горе и кинуться плакать с криками «Не могу это снимать». Я не могу снимать, когда человеку угрожает опасность и, сняв его смерть, я позволяю ему погибнуть. Вот это другое. Ну что ты можешь сделать, если человек уже при смерти? Я могу сделать только свою работу.

Смерть — это явление жизни. Все рождается и умирает. Что же теперь делать? Мы же не прыгаем у гроба, мы нормально себя ведем, с должным пониманием. Журналисты — это люди, которые помогают увековечивать историю. Как они ее зафиксируют, так она будет отображена в книгах, мемуарах, биографиях. Особенно касательно известных людей. Лучше помоги сделать так, чтобы это было в более красивом виде. Более полном, более достоверном.

Что касается съемки тел, мы сами делаем все, чтобы эти фотографии получились художественными, не страшными. Мы снимали Зыкину в морге. Но она была уже в золотом платье, с макияжем. Такой, какой ее выставили на прощание через несколько часов после этого. Она выглядела хорошо.

— То есть вы позаботились о том, чтобы она хорошо выглядела?

— Конечно! Мы договаривались с человеком, который нам помог это сделать, и ждали несколько часов момента, когда ее приведут в порядок. Мы могли прийти в начале ночи, а могли прийти под утро, когда ее будут выносить хоронить. Смысл — запомнить ее такой, какая она была на сцене. К гробу ведь все подходят прощаться. Целуют.

«Муж Гурченко запил» — это фуфло полное.

— Бывает такое, что у ваших сотрудников возникают психологические травмы?

— Бывает.

— Что тогда?

— Ну смотря какие… У меня сейчас хорошая команда. У всех есть амбиции, желание общаться со звездами, показать свой уровень. У всех есть азарт — и в слежках, и когда звезда сама звонит. В этом плане ломок нет.

— Недавно в журнале «Большой город» вышла статья, посвященная жертвам папарацци. Там была интересная история про Анастасию Качалову.

— Она у нас работала.

— Она к вам пошла работать, потому что сначала сама стала объектом пристального интереса папарацци.

— Настя Качалова работала в старом отделе. И что Настя Качалова?

— Она рассказала, что сломалась и ушла с работы после того, как ее послали на похороны Людмилы Гурченко. Сначала она сфотографировала мужа Гурченко с бутылкой виски. Она его подтолкнула к тому, чтобы он стал из этой бутылки пить. На следующий день эта фотография вышла с заголовком «Муж Гурченко запил». Второй момент, который ее добил, — когда нужно было снять Гурченко в гробу.

— Ну потому что Гурченко — легенда. Как и Зыкина.

— То есть легенд нужно фотографировать в гробу?

— Представляете, вся страна просыпается в шесть утра. Все открывают интернет. Похороны начнутся в десять часов. Кто-то посмотрит и пойдет дальше, а вечером может уже не открыть. Пусть он увидит ее в том виде, в котором она появится через четыре часа.

— А список легенд как вы определяете? Легендарность «Гэллап» не мерит.

— Для этого у человека должна быть эрудиция.

А вот «муж Гурченко запил» — это фуфло полное. Поэтому я перестала отрабатывать такие инфоповоды. Другое дело, если увидим, как кто-то кокаин нюхает, — сфотографируем.

— У вас самой не было ломок?

— Надо подумать (задумывается). Я никогда не делала того, что бы противоречило моим моральным принципам. Никогда в жизни. Сто процентов!

Даже заходя в дом, где умерли дети, я руководствовалась тем, что вдруг родителям станет легче. Для меня каждый выезд на место прежде всего был моментом сострадания. Пока ты не почувствуешь каждой клеточкой горе, человек не увидит в тебе помощь. Я всегда старалась к человеку так подойти, чтобы ему после этого стало легче. И всегда руководствовалась тем, что если вы расскажете, это спасет кого-то другого. Со многими героями созванивались позднее, и не стыдно было разговаривать. А некоторые даже говорили «спасибо» за то, что слово в слово все написали так, как есть.

Поэтому я не могу сказать, что где-то я шла против совести.

— Сколько вы времени проводите на работе?

— За работой — часов десять в день. Суббота — выходной, воскресенье — через раз.

— Вы говорите, что в вашей компании все люди амбициозные. Какие у вас сейчас личные амбиции?

— Я засиделась. Жутко причем. Мне бы очень хотелось…

— В поле? За сенсацией?

— Да. Причем абсолютно в любой области. Я могла бы поехать в какую-нибудь горячую точку. Хотя я не уверена, что у меня получится, потому что это было очень давно, когда я ездила. Надеюсь, такая возможность через пару лет придет.

Понравился материал? Помоги сайту!