«Журналисты, по идее, никому не должны нравиться, они должны раздражать вообще всех»

Публичный диалог Галины Тимченко, главного редактора портала «Медуза», и журналиста Павла Шеремета, состоявшийся в конце сентября в «Открытой библиотеке», вышел далеко за рамки заданной темы («Российская журналистика в изгнании»). С разрешения идеолога проекта Николая Солодникова COLTA.RU публикует самые интересные фрагменты этой беседы.

Николай Солодников: Давайте начнем вот с чего: что такое российская журналистика в изгнании?

Павел Шеремет: Если говорить о российской, то сейчас в Киеве работает огромное количество моих коллег-журналистов с российскими паспортами. Я сам — российский гражданин. Евгений Киселев ведет ток-шоу на самом популярном украинском канале «Интер», Савик Шустер тоже ведет ток-шоу почти каждый день на другом большом украинском телеканале. Один из создателей и продюсеров программы «Центральное телевидение» на НТВ Евдокимов Сережа теперь продюсер Нового канала украинского, так называется — Новый канал. Сакен Аймурзаев, тоже российский гражданин, — шеф-редактор русскоязычной радиостанции «Вести», новой радиостанции в Киеве. И список очень длинный. Можно на это посмотреть таким образом, что российская журналистика в изгнании — это журналисты с русскими паспортами, которые не могут сейчас в Москве или в каких-то других городах России найти себе работу. Или не могут работать, не идя на сделку с совестью. Тот, кто не хочет идти на сделку с совестью, а с другой стороны, еще не готов, чтобы уйти в другую сферу жизни — в пиар или в дворники, — тот уезжает в Украину (или на Украину) и работает там. Если мы говорим о русской журналистике без привязки к государственным институтам и символам, то тут сложнее. Вот пресловутый русский мир, за который сейчас погибает очень много граждан России. Год назад черты этого русского мира были очень хорошо видны в Украине — русский язык был распространен, и никому не приходило в голову устраивать по этому поводу какие-то разборки, русскоязычные медиа в Украине — самые популярные, с самыми большими тиражами. Но теперь парадоксально: мы воюем, провозглашая защиту русского мира, но своей войной мы разрушаем этот русский мир. По крайней мере, в Украине. Русский мир в Украине рассыпается, но остаются русскоговорящие люди. Люди, для которых русский является родным, но русская идея является чуждой. У них, может быть, нет еще четкого представления о новых идеях, за которые они готовы переживать и которые они готовы отстаивать. Но они точно уже не готовы переживать за те идеи, которые будоражат вот, например, людей в этой аудитории и в России.

Галина Тимченко: Что касается российской или русской журналистики в изгнании. На самом деле не сейчас, еще едучи в «Сапсане», я думала, о чем мы будем говорить. Да, действительно, за последнее время очень много российских журналистов уехали, уезжают, собираются уехать или не могут найти себе работу в России. Означает ли это, что журналистика будет в изгнании? Да, есть опыт людей, которые уехали работать за границу и как бы для русской аудитории пропали. Что меня больше всего задевает и огорчает — аудитория заранее думает, что если человек пересекает вот эту границу между Россией и Белоруссией, между Россией и Украиной, между Россией и Швейцарией, то он как бы перестает быть русским журналистом. Это ерунда какая-то абсолютная. Потому что я как интернетный человек хочу сказать, что человек живет в русскоязычной среде, в русскоязычных социальных сетях, то есть мир стал очень маленьким. Совершенно нет никакого ощущения, что есть какие-то границы, во всяком случае, пока нам не выключили интернет. Нет ощущения, что если журналист уехал жить, например, в Швейцарию, то он отошел от русского мира. Вот вы полтора часа слушали Олега Кашина: у вас же не создалось ощущение, что этот человек не понимает проблем России, да? На самом деле нет никакой российской журналистики в изгнании. Есть просто российская журналистика — работает ли она там, там или там. Есть люди, которые говорят, что российская журналистика в изгнании обречена на провал, и сравнивают Павла с Герценом, например. Или нас с Би-би-си. Но у меня по этому поводу вполне определенное мнение. Во-первых, это не российская журналистика, начнем с этого, это журналистика на русском языке. А во-вторых, я сейчас не про Герцена, извините, а исключительно про Би-би-си, «Дойче Велле», «Голос Америки» и «Радио Свобода». Эти организации вызывают, в общем-то, у российской аудитории некоторую скуку, ироническое отношение, эти журналисты не очень понимают нашу проблему. Они ровно настолько же не понимают нашу проблему, насколько не понимают или не хотят понимать нашу проблему государственные СМИ. И мне кажется — по тому же самому поводу. Это все дотационные организации, они получают бюджет на освещение каких-то событий на русском языке. Они не живут русским миром, они просто пишут на русском языке. Не знаю, внятно ли я сказала. Может быть, мы на эту тему поспорим, но мне кажется, что российской журналистики в изгнании не существует. А сравнивать нас с русскоязычными изданиями крупных корпораций просто некорректно.

Никакого ощущения, что есть какие-то границы, во всяком случае, пока нам не выключили интернет.

Солодников: Можно ли выбирать тематику издания, не находясь в стране? Писать о ней, не находясь среди людей, для которых ты работаешь?

Шеремет: Это очень сложный вопрос. Ты в какой-то момент можешь выпасть из контекста. Главное, о чем должен помнить любой журналист и редактор газеты или радиостанции, — это читатель или зритель. Ты должен чувствовать, что волнует твоих читателей или зрителей. Ты должен понимать, какими проблемами они живут, в какой атмосфере эти люди ехали сегодня на работу и что они смотрели накануне вечером по телевизору. Если ты не чувствуешь своих читателей, то ты начинаешь жить какими-то мифами, представлениями, которые реально могут быть оторванными от жизни. Технологически и технически можно сегодня делать медиа, находясь в любой точке мира. Мы здесь представляем таких политических изгнанников, пятую колонну с точки зрения государственных пропагандистов. Но еще лет десять назад люди уезжали в Таиланд и из Таиланда колбасили всякие сайты российские, газеты там делали. Просто им нравилось там жить возле океана, где дешевые наркотики и 360 дней в году хорошая погода. Но у меня есть перед глазами пример белорусских медиа, в Белоруссии, вы знаете, уже диктатура со стажем. Уже 20 лет настоящей диктатуры, а у нас только сейчас диктатура приобретает какие-то очертания, последние пару лет. Там уже лет 18. И многие популярные независимые белорусские медиа делаются из-за рубежа. В частности, сайт «Хартия». Вся редакция сайта после того, как их арестовали четыре года назад, в полном составе свалила в Варшаву. Они сидят в Варшаве и делают самый посещаемый информационный ресурс Белоруссии. Я сам — создатель сайта «Белорусский партизан». Это второй по посещаемости ресурс Белоруссии. Я не живу в Минске, хотя редакция там, в Минске, работает в подполье. И таких примеров много. Но хорошо это или плохо? Чувствую ли я сейчас, например, российскую аудиторию так же, как я чувствовал еще в мае, находясь в Москве? Однозначного ответа нет. Но я это фиксирую как проблему. Я не чувствую уже в такой степени, как это было несколько месяцев назад. Потому что я живу в другой среде, я живу в другой атмосфере. Я разговариваю с людьми на русском языке, но их волнуют другие проблемы, нежели жителей Санкт-Петербурга, Москвы или Пензы. Насколько это критическая ситуация, насколько она трагическая для меня как для журналиста, сказать трудно. Пока в большинстве российских медиа нет правды, они, журналисты государственных СМИ, лучше чувствуют вас — но они все равно пишут не о том, что волнует вас. Они навязывают вам полученную из космоса или из Кремля картину мира. Вот пока они вам врут, государственные медиа, и вы не находите ответа на волнующий вас вопрос, а я все-таки стараюсь говорить с вами честно, пусть даже я и ошибаюсь, — это расстояние между нами в пару тысяч километров не является критическим. Если же российское политическое пространство, информационное пространство опять станет свободным, демократическим, условно говоря, и с вами будут разговаривать открыто, как 10 или 15 лет назад, то, конечно, медиа, находящиеся за пределами России, будут проигрывать. Именно из-за этой дистанции. Но пока другого выхода нет, поэтому вы будете читать «Медузу», уже не «Ленту.ру», хотя редакция «Ленты.ру» будет находиться в Москве, а «Медуза» в Риге.

Тимченко: Павел сейчас продемонстрировал, что он уже немножечко не в теме. Это самое «только формирующаяся диктатура» меня, конечно, резануло. Когда запрет на профессию уже абсолютно введен в этой стране — нельзя говорить, что здесь диктатуры нет. Помните, была история, когда хулиганы ворвались на концерт Макаревича и распылили перцовый газ? Дело не в том, что это хулиганы, хулиганы бывают везде. Идет абсолютная ненормальная, чудовищная травля.

Шеремет: Я имел в виду, что наша белорусская диктатура — всем диктатурам диктатура.

Тимченко: Диктатурами мы мериться точно не будем. Да, конечно, очень трудно или невозможно писать о стране, не живя в ней. Но ведь вопрос в том, почему нужно писать, не живя в ней? Всегда есть спецкорреспонденты всех крупных изданий, великий и ужасный Дэвид Рэмник — главный редактор «Нью-Йоркера» — очень долгие годы работал в Москве. И хорошо понимает эти проблемы, во всяком случае, понимал тогда. Точно так же, если работают специальные корреспонденты в Москве, если они пишут в Москве, общаются здесь, в Москве, никакой проблемы нет. Более того, стоит только на 15 минут зайти в Фейсбук, и ты полностью погружен в ситуацию, которая в стране. Не нужно ездить в троллейбусе; я в троллейбусе уже лет десять как не езжу. Но это не значит, что я не знаю проблем, которыми живут мои читатели. Если у тебя достаточный круг общения — я про социальные сети, — ты присутствуешь, читаешь тексты на русском языке. Опять же, возвращаясь к тому же самому Кашину. Не нужно для этого обязательно жить в стране. Я не вижу в этом проблемы. Более того, мне кажется, в этом есть... Мы в какой-то степени, говоря такое, начинаем совпадать с властями. Потому что политика изоляционизма и опять это ощущение, что если ты пересек границу, значит, ты предатель. Почему так, я не очень понимаю. Почему такое отношение к журналистам, которые работают на Украине… Простите, я привыкла говорить «на Украине» и буду говорить так, как предполагает русская литературная норма, а не правила политкорректности. Журналисты, которые работают на Украине, работают и для русскоязычной аудитории тоже. И в Латвии точно так же: например, если в Риге живут 46 процентов русскоязычных людей, почему нельзя для них писать? Многие думают, что мы заранее обречены на то, что не услышим своих читателей, не поймем.

Шеремет: Может, это моя методологическая ошибка. Когда я говорил об оторванности, я больше говорил о каких-то наших внутрицеховых методологических вопросах. Может быть, это мои переживания, мои мысли, сомнения. Если нам надо...

Тимченко: Поспорить?

Шеремет: Нет. Если нам надо, наоборот, продемонстрировать уверенность в собственных силах, уверенность в том, что мы понимаем, что мы делаем, и что мы победим, то с этим тоже нет проблемы. Давайте зажжем страстью и убедим всех, что надо читать «Медузу»...

Тимченко: Понимаете, я сейчас не про «Медузу», я сейчас про русскоязычные издания, которые, как я говорила, принадлежат большим корпорациям. Например, Русская служба Би-би-си, русский «Рейтер», «Немецкая волна», «Радио Свобода». Говоря откровенно, это, конечно, мухи дохнут на лету. Тоску пишут они чудовищную. Аудиторию они не чувствуют совсем. Но я-то как раз считаю, что это не потому, что они не сидят здесь. Есть корпункты, Русская служба Би-би-си занимает довольно большое здание рядом с Садовым кольцом в Москве. Что не помогает им ни разу чувствовать российскую аудиторию. Вот в чем весь вопрос.

Шеремет: Я могу еще только отметить свои впечатления от работы в Украине. Я думаю, что у Галины сейчас нет такой проблемы, с которой сталкиваюсь я. Украина — большая страна, 46 миллионов, даже если отделить Крым и Донбасс, то останется 40 миллионов. Русский язык там основной, несмотря на то что в центральных и западных районах говорят преимущественно на украинском языке. Но во Львове есть русское радио, действительно «Русское радио», так называется. И там вы свободно можете везде купить газеты на русском языке, и русский язык доминирует. До сих пор еще доминирует, особенно если мы говорим о Киеве. Ты там попадаешь в некоторую ловушку, потому что ты говоришь на русском языке, пишешь на русском языке и мыслишь проблемами большого русского мира. Российских жителей, русских и русскоязычных жителей Киева, и вот теперь это уже два разных мира. И теперь многие звезды русского мира — писатели, прозаики, Гришковец, например, актеры… Те люди, которые еще год-два назад были авторитетными и уважаемыми для русскоязычной аудитории Украины, теперь уже таковыми не являются. Эти наши миры, несмотря на то что на русском языке говорят, расходятся в разные стороны... И я чувствую себя человеком, который стоит на границе этого цивилизационного раскола, и я немножко сейчас дезориентирован.

Тимченко: Простите, Павел, я в Киеве была всего три раза, и последний раз я была на радиостанции «Вести». И у меня как раз создалось ощущение, что русскоязычные журналисты на Украине пытаются подыгрывать украинской аудитории. И вопросы, которые мне задавали в эфире, звучали так, чтобы не обидеть слушателей. Когда меня спрашивают, простите, спрашивали: «А вы не боитесь обидеть читателей “Ленты.ру”, что-то там такое сказав?» — я говорила: «У меня нет задачи такой — обидеть или не обидеть, я сообщаю информацию и призываю не путать правду с информацией». Русскоязычные журналисты на Украине очень часто встают в позицию: «Давайте мы будем хорошими для наших украинских читателей или слушателей, чтобы, не дай бог, они не подумали, что мы за Кремль или за Путина, что мы такие, как госканалы в России». И поэтому начинаются бесконечные приседания, как я это называю, или реверансы в сторону русскоязычной украинской аудитории, как бы так ее не обидеть. И мне кажется, что в этом журналисты себя загоняют в ловушку, они, журналисты, по идее, никому не должны нравиться, они должны раздражать вообще всех.

Шеремет: Ну не совсем так. Действительно, мы буквально пару дней назад обсуждали эту ситуацию. Сидели группой товарищей, это для нас действительно непростая ситуация. Нельзя сказать, что мы подыгрываем украинским читателям или подыгрываем украинским властям. Я написал очень жесткую статью про Петра Порошенко, украинского президента, и сразу получил по мозгам от некоторых своих украинских коллег: мне написали, что я не имею права критиковать украинского президента, я должен сдать русский паспорт и тогда, мол, могу критиковать Порошенко. А если у меня русский паспорт, то я должен валить в Москву, идти на Красную площадь и митинговать против Путина. Такая тоже позиция есть, и всегда так будет, потому что в любом обществе, любом сообществе есть люди глупые и в любом обществе есть негодяи. И когда ты негодяю указываешь на то, что он, например, украл у Клары кораллы, он вместо того, чтобы отвечать по поводу своей кражи, будет говорить: «Ну знаешь, не тебе, агенту ФСБ, мне указывать». Или «не тебе, русскому гражданину, мне указывать». Это издержки, мы это все прекрасно понимаем, то же самое наверняка происходит и в России по отношению к иностранным журналистам. Но проблема существует. Иногда наши коллеги, приезжая из Москвы, ведут себя первое время если не высокомерно, то как-то так безжалостно по отношению к русскоговорящей аудитории Украины. Мы это обсуждали. Тоже говорили: а может быть, мы подыгрываем, может, это у нас бессознательно происходит. Но мы в конце концов пришли к такому мнению, что если ты живешь в Украине — и мне непросто, например, стилистически говорить «в Украине», ломая немножко язык...

Тимченко: А зачем вы, Павел, так говорите: «в Украине»? Можно я сейчас и про Украину, и про Беларусь? Очень смешно. Регулярно встречаю: как только мы говорим «Белоруссия», тут же начинаются крики со стороны белорусских партизан. «Какое вы, москали, имеете право называть нас Белоруссией, мы Беларусь». На что я возражаю: простите, пожалуйста, в русском языке соединительной гласной «а» не существует. Тогда у нас будет «БелАрусский вокзал». И то же самое «в Украине» и «на Украине». Это же невозможно в угоду чьим-то нынешним политическим интересам, журналистам менять правила русского языка.

Шеремет: За предлоги и местоимения я веду борьбу уже лет пятнадцать. Я был шеф-редактором корсети Первого канала уже больше пятнадцати лет назад, и в моем подчинении были все журналисты, работающие за пределами Москвы. И у нас была прекрасная журналист в Киеве Наталья Кондратюк. К сожалению, уже покойная. Она все время говорила «в Украине», и мы ее плющили. Я написал запрос еще лет семнадцать назад в Институт языкознания Российской академии наук, чтобы мне наконец объяснили: «в Украине» или «на Украине». И мне прислали развернутый ответ, которым я потом клеймил позором бедную Наташу, что надо говорить, конечно же, «на Украине». Но я стараюсь теперь говорить все-таки «в Украине», потому что: а) это уже привычка, а привычка становится натурой; б) все-таки я таким образом проявляю уважение к своим украинским друзьям и к своей украинской аудитории.

Тимченко: Вы стараетесь не раздражать ее?

Шеремет: Нет, просто проявляю уважение. Вы не дали мне договорить, Галина, хотя мне не хочется с вами спорить — мы же с вами единомышленники. Вот мы сидели, люди очень достойные были за столом, много более достойные, чем я, и мы все-таки пришли к выводу, что нельзя сидеть на двух стульях и нельзя по отношению к аудитории, с которой ты работаешь, проявлять интеллектуальное или какое-то другое высокомерие. Пусть даже эта аудитория и заблуждается в тот или иной момент. И в принципе граждане Украины, жители Украины находятся сейчас в таком тяжелом, стрессовом состоянии, что мы должны, отсекая негодяев и подлецов, которых меньшинство, все-таки проявлять к основной массе наших читателей сострадание и уважение. Это может быть неправильно с точки зрения жестких норм профессии, но сейчас мы находимся вот в таком моральном состоянии.

Солодников: В какой момент тогда СМИ перестает быть, как заявлено в нашей теме, «российским» СМИ — и становится СМИ, которое издается на русском языке? И вообще — нужно ли иметь это прилагательное — «российское»?

Тимченко: Мне кажется, русское СМИ становится русскоязычным тогда, когда оно перестает ориентироваться на русскую аудиторию, а начинает ориентироваться на русскоязычную аудиторию. Потому что ты понимаешь, что перед тобой 140-миллионная страна, которая на сегодняшний момент практически лишена доступа к достоверной, подчеркиваю, информации — не правде, мы ничего не знаем про правду. Которая лишена доступа к достоверной информации. 140-миллионная аудитория. Я не сравниваю 140 миллионов или два миллиона в странах Балтии по количеству. Но в тот момент, когда ты перестаешь ориентироваться на русскую аудиторию, которая живет внутри России, ты становишься просто русскоязычным изданием. Это первая история. Вторая: возвращаюсь к тем же самым корпорациям. Когда твою редакционную политику диктует корпорация, но не ты выстраиваешь ее и повестку дня. Потому что если, например, на «Немецкой волне» или на Би-би-си вот сегодня на повестке дня Палестина, то и русская редакция будет сегодня на первую полосу выносить Палестину. Хотя русскую аудиторию сегодня интересует, например, не Палестина, а отключение интернета, предположим. И существование в рамках единых больших редакций, у которых одна большая политика на весь мир, приводит к тому, что издание перестает быть интересным российской публике.

Вы будете читать «Медузу», уже не «Ленту.ру», хотя редакция «Ленты.ру» будет находиться в Москве, а «Медуза» в Риге.

Шеремет: Я абсолютно здесь согласен с Галиной. Довлатов, изданный на русском языке в Нью-Йорке, и Довлатов, изданный в Москве, остается Довлатовым. И это то, о чем я говорил в начале. Неважно, в каком городе и в какой точке мира вы находитесь, но если вы думаете про жителей Санкт-Петербурга, то вы будете писать с точки зрения интересов Санкт-Петербурга и будете питерским изданием. Единственное — существует проблема коммуникации и проблема адекватного восприятия того, что здесь происходит. Да, у вас могут быть журналисты, и тогда они будут вам транслировать из Питера свое понимание атмосферы, ситуации, того, чем люди живут. И вы тогда, сидя в Цюрихе, Киеве, Риге или Нью-Йорке, будете ориентироваться на представления ваших журналистов здесь, в Питере. Либо вам нужно периодически сюда приезжать, ходить, разговаривать, иначе вы будете постепенно эту тонкую нить утрачивать. «Белорусский партизан» — это мой общественный проект, это превратилось для меня в чемодан без ручки, мне кажется, что я все понимаю про Беларусь и могу тут часами вам рассказывать. Но уже я, поскольку не живу там 15 лет, фамилий новых людей не знаю, в героях новых путаюсь, тенденции уже так не чувствую, как раньше. И полагаюсь полностью только на тех ребят, которые работают там в подполье. И в принципе я уже созрел для того, чтобы вообще отпустить «Белорусский партизан» и передать этот чемодан, пусть его тащит кто-то другой. Потому что я уже связь с Белоруссией и белорусской аудиторией утратил очень серьезно.

Тимченко: Мне кажется, что есть еще проблема с языком, потому что если не живешь в языковой среде, неважно, в интернет-среде или на улице, очень быстро происходит отрыв от языка. Я это видела у русских коллег в Германии, я когда-то делала контент-анализ русскоязычных сайтов в Германии. И заметила, что журналисты, которые долго не были в России, даже и правила словообразования забыли. Я, например, у них в тексте встретила слово «карнавалисты». Я говорю — это что? Это, оказывается, участники карнавала. То есть они подумали, что если можно присоединить суффикс, то слово станет русским. Слово не станет русским. И если, например, у нас внезапно среди аудитории пошла мода на ужасные слова «национал-предатель» или «жидобандеровец», то до людей, которые работают там, доходит эта волна не сразу. И дело не в том, что нужно употреблять эти слова; дело в том, что нужно знать, как и о чем говорят. Например, в старые добрые времена, когда я еще работала в одном известном издании, я запрещала приходить на работу, если ты вечером не посмотрел новости по трем каналам. Как минимум. То есть не удовлетворяясь только интернетом. И утро начиналось, конечно, у всех с газет. Должно быть чтение, причем актуальное чтение, не Лесков, а, как это ни прискорбно, Прилепин, кто угодно, и все безобразные статьи. Человек, который занимается медиа, который хочет говорить на этом языке, обязан знать все, начиная от каких-то политических выражений до модных историй с лоферами, слиперами, слипонами и митболами. Он должен понимать, на каком языке говорит его аудитория, иначе язык становится мертвым.

Шеремет: В известном фильме была пытка апельсинами, а Галина устраивала пытку просмотром государственных телеканалов. Но я, например, в Киеве, к счастью, уже лишен этой радости, вот в Украине не транслируют российские телеканалы вообще. Только телеканал «Дождь». Можно, конечно, найти в интернете трансляции, но вряд ли широкая украинская аудитория будет это делать. До меня только доходят последние месяц-два отголоски российской пропаганды, и только приехав сюда, в Питер, я за несколько часов общения здесь с людьми узнал по вопросам людей, что вот здесь показывают это, а вот это не показали, а вот об этом вообще ничего не сказали, а про эту историю сказали все ровно наоборот, чем было на самом деле. Вот это есть проблема.

Солодников: Кто же тогда должен быть регулятором для средства массовой информации?

Тимченко: Читатель.

Солодников: Следующий вопрос: кто должен давать на это деньги? И утопичность, как многие считают, всей концепции СМИ, пишущего о России за рубежом, ровно в том, что рано или поздно регулятором становится местный читатель. И вы автоматически вынуждены переориентироваться на эту аудиторию, потому что он является рекламодателем в конечном итоге.

Шеремет: Вот я на примере «Белорусского партизана». Мы — очень популярный сайт в Белоруссии, один из самых популярных, входим в десятку всех сайтов по посещаемости, включая сайты по продаже машин, ну, может, только порносайтам проигрываем. К нам регулярно приходили рекламодатели, рекламные агентства и говорили: мы будем вас продавать. Мы им говорили: «Да ладно, расслабьтесь, вы уже не первые, и ничего ни у кого не получилось». Нам объясняли, что нет, они хоть и не первые, но лучшие. Уходили, потом через какое-то время появлялись и говорили: «Ой, извините, не получается продать рекламу на вашем сайте». Иногда мы ставили рекламу самостоятельно, например, рекламу книжных магазинов, где появлялись наши книжки. Просто так, чтобы люди покупали наши книжки в книжных магазинах Белоруссии. Через неделю директора этих книжных магазинов звонили и слезно просили снять эту рекламу, потому что они, условно говоря, 10 лет работали и все было спокойно. А как только «Белорусский партизан» повесил эту рекламу, к ним сразу пришли госконтроль, налоговая инспекция и МВД. И поэтому нас очень много читают белорусы, до событий в Украине 84 процента вообще была белорусская аудитория, ядро то есть. Для рекламодателя лучше нет. А ничего продать невозможно. И «Белорусский партизан» вынужден был и существует на пожертвования, спонсоры, фонды и так далее. Поэтому у меня вопрос к вам, Галина: а как вы собираетесь жить? Я уверен, вас будут любить в России, но деньги-то откуда?

Тимченко: Я только хотела сказать, что у меня амбиция, чтобы меня в России читали, а не в Латвии, прости господи, в которой живут 2 миллиона 800 тысяч человек, по-моему, сейчас. Все, о чем мы сейчас говорили, я боюсь, читателям, аудитории будет неинтересно. Все, что вы говорили, относится к стандартной медийной модели рекламы: мы продаем баннеры в обмен на... Этих рекламных моделей существует сейчас в современном интернете примерно 15. Если не складывать все яйца в одну корзину, использовать не одну медийную рекламную модель, а много, тогда получится по-другому. Давайте я скажу так просто.

Солодников: Перейдем тогда к вопросам из зала.

Тимченко: Простите, мне тут записку написали. Тут люди с «Немецкой волны» обиделись, говорят: «От каких же наших материалов мухи дохнут»? Тут написано: «Или это на уровне — одна бабка сказала»? Эта одна бабка — я, я делала контент-анализ «Немецкой волны» в течение некоторого времени, довольно регулярный.

Шеремет: Пару месяцев назад я бы сказал, что это московский снобизм, а теперь это рижский снобизм.

Тимченко: Это никакой не московский снобизм, не рижский снобизм. Дело в том, что на самом деле программа «Геофактор», на мой взгляд, неинтересная совсем. Вообще не актуальна, заявленные темы не соответствуют внутреннему содержанию, я не понимаю хронометража, почему уделяется огромное время одному сюжету, который для российской аудитории ничего не значит, — и уделяется две минуты, например, проблемам Украины. Длинные тексты — всегда «учиться в Германии, работать в Германии», все справочные схемы сделаны по одной и той же мерке. И никогда в жизни я не видела там ничего такого, что мне бы... Например, ни разу не сказали, что в Германии есть университеты, где учат на английском. И можно отправить своего ребенка учиться на английском в Германию, а заодно он еще будет учить немецкий язык. Это касается не только «Дойче Велле», но и Би-би-си. Когда там кто-нибудь из читателей видел самую срочную новость, на Би-би-си? Самая срочная новость на Би-би-си появляется минут через сорок после того, как последний русский сайт ее написал.

Солодников: Или после того, как Сева Новгородцев позвал кого-то.

Тимченко: Да, или после того, как Сева Новгородцев позвал. Они не торопятся, их экспертиза не в этом. Их экспертиза — обзвонить серьезных экспертов и взять какие-то комментарии. Вот, например, сидит в Берлине Никита Жолквер, идет какое-то заседание бундестага, он спросит что-то у депутата бундестага, и что бы, какую бы абсолютно ничего не значащую фразу этот депутат бундестага ни сказал, это все равно пустят в эфир. Извините, я просто хорошо знаю про русскую службу и Би-би-си, и «Дойче Велле», поскольку сотрудничала шесть лет с «Немецкой волной» и с Би-би-си четыре года. И с «Радио Свобода», и с «Голосом Америки» по два года сотрудничали. Поэтому я знаю, о чем говорю.

Солодников: Надеемся, что коллеги с «Дойче Велле» получили удовольствие, задав этот вопрос.

Тимченко: Я всегда говорю: не хотите получать неприятные ответы — не задавайте прямых вопросов.

Шеремет: Я отвечу за всех коллег с Би-би-си и «Дойче Велле»: Галина, не надо завидовать.

Тимченко: Да, да я тоже хочу быть на дотации.

Вопрос из зала: Я когда пришел послушать про журналистику в изгнании, думал, что будут какие-то комментарии даваться не по поводу романтичной опалы, в которую все сейчас попали и все в сложной ситуации. Просто Галина на прошлой «Открытой библиотеке» говорила, что журналистика никого не интересует. Люди, которые не собрались здесь, что-то должны читать. И как эту проблему решать — вот это интересно.

Тимченко: История в том, как мне кажется, что кредит доверия к СМИ практически исчерпан. А сейчас практически исчерпывается кредит внимания к СМИ. Потому что так много белого шума, огромное количество бессмысленной информации, что, мне кажется, люди просто начинают убегать от информации. То есть просто уже ничего не нужно. Не засоряйте нам мозг.

Шеремет: Еще большая проблема — это вал фейковых новостей, вообще фальшивых, лживых новостей и сайтов. Это проблема, которая многократно помножена на социальные сети, этот вал фейка — он еще через социальные сети просто превращается в тайфун. Раньше этот фейк не превращался в оружие массового поражения. Теперь фейк — он, как термоядерная бомба, накрывает просто страны. Не группы людей, а прямо страны. Люди сходят с ума и вообще отгораживаются от этого мира какой-то железобетонной стеной. Но, с другой стороны, здесь есть плюс, потому что серьезные сайты, серьезные газеты, которые проверяют информацию, а не перепечатывают первое же письмо, попавшее им в почту, в этой конкуренции выигрывают. Люди привыкают к ресурсам, которые ответственно публикуют информацию, а не занимаются перепубликацией всякого фейка, жареных фактов.

Вопрос из зала: Павел, на ваш взгляд, в чем кардинальное отличие между украинской и российской журналистикой?

Шеремет: Если отвечать коротко, то в украинской журналистике меньше лжи и пропаганды. Она присутствует, конечно, тоже, но не в таком объеме. Вот в этом зале много разных людей. В этом зале присутствуют глупые, гении, тихие, буйные. И у каждого из нас здесь есть своя точка зрения в принципе по любому вопросу. А здесь, за столом, нас трое — Галина, я и наш коллега. Мы как бы эксперты. Нас выделили и подняли на подиум, проявляя уважение к нашему мнению. Нам сказали: мы вас послушаем. У нас у каждого есть свое мнение, но мы вас послушаем. И если эту модель переложить на медиарынок, то что в зале, в российском медиаполе, сейчас правят маргиналы, пропагандисты и идиоты, что на подиуме сидят маргиналы, пропагандисты и идиоты. Вы никогда не знаете: вот этот фейк, что растерзали мальчика на центральной площади Славянска, — это опубликовал кремлевский бот, это опубликовал Первый канал или это опубликовала «одна бабка сказала»? То есть православный хоругвеносец с воспаленным мозгом. В украинском медиапространстве вы можете в зале услышать всякую чушь — пропаганду, фейк, но на подиуме, где сидят представители солидных медиа, условно говоря, там все-таки более ответственно люди подходят к распространению информации. Бывают ошибки, бывает предвзятость, конечно, например, не говорят «сепаратисты», а говорят только «боевики» и «террористы». Но все-таки такого вала лжи, ненависти и пропаганды, как в российском медиапространстве, в Украине нет.

Стоит только на 15 минут зайти в Фейсбук, и ты полностью погружен в ситуацию, которая в стране.

Солодников: Все, кто работает в России в СМИ, прекрасно знают, что любая новость с пометкой «Украина» бьет любую другую, любые другие передачи. Что делать, в частности, вам, работающим в Украине, когда это перестанет быть настолько важным для русской аудитории?

Шеремет: Ну, весь я не умру. Украинская тема так быстро не сойдет с первых полос. Если действительно верить в те планы трансформации, которые декларируются украинской властью, то это будет интересно не только украинцам, но и россиянам. И я думаю, что если это мракобесие, которое мы наблюдаем последние месяцы в России, будет дальше развиваться, то и огромные потоки людей начнут перемещаться в ту же Украину. Ну, не будет украинской темы — будет какая-то другая тема. Главное — решить: вы сидите в Киеве или в Риге, а ваш читатель находится в России, вы пишете про Россию, для россиян, или вы сидите в Киеве и пишете для русскоязычного читателя Украины. Это несколько иная история. Вот я пишу статьи для «Украинской правды» и пишу статьи для журнала «Огонек». И каждый раз мне надо какие-то тумблеры переключать в голове. Какие-то вещи нужно российскому читателю больше разжевать, какие-то акценты нужно иначе расставить, потому что это волнует россиян, а это не волнует.

Вопрос из зала: Галина, вы говорите про некий информационный голод в России, голод на правду. Понятно, что перед «Медузой» стоит такой амбициозный план, и это ваше личное дело. Когда «Медуза» наберет два миллиона? Почему вы считаете, что это в принципе возможно? И какие принципы вы кладете в основу?

Тимченко: Принцип у нас довольно простой, точнее, их даже два. Обычно у нас во всех проектах, которые мы делали, был один девиз или один лозунг, а здесь две мантры. Первая — это информационный прожиточный минимум, потому что, в общем, не до жиру. «Лента» имела двухмиллионную аудиторию в сутки не только из-за общественно-политической повестки, она была правда рассчитана на очень широкую аудиторию: от любителей компьютерных игр до любителей классической музыки. От просто интересующихся повесткой дня до интернет-фриков, гиков и любителей научных исследований. Здесь такого не будет. Это будет абсолютно общественно-политическое издание, у которого первый девиз — это информационный прожиточный минимум. Ровно то, без чего прожить нельзя. То есть «вы мне нужны как соль, не больше и не меньше». Это вот будет ровно то самое. Это первое. И второе — это будут лучшие тексты на русском языке. Вот и все. То есть прожиточный минимум и лучшие тексты на русском языке. Это то, что касается больших материалов. Лонгридов так называемых.

Вопрос из зала: А когда наберете два миллиона?

Тимченко: А у меня нет такой задачи. У меня в плане выйти на полуторамиллионную месячную аудиторию через полгода.

Шеремет: Я думаю, что если тенденция в информационном пространстве России сохранится такая, которую мы сейчас наблюдаем, то два миллиона «Медуза» наберет очень быстро. Сейчас очень благодатное время для информационных профессиональных, честных стартапов. Я даже думал, вот если бы я не осел в Украине, что тоже надо какую-нибудь «Медузу» запустить. Единственная проблема для российских журналистов — перейти с фуа-гра на картошку...

Тимченко: Да никогда не было у нас фуа-гра. Ну что вы говорите! У телевизионщиков — может быть. Мы в интернете получали всегда более чем скромные зарплаты. Я всегда езжу на «Ситроене» пятилетней давности и живу в Зюзине. Давайте помолчим про фуа-гра.

Шеремет: У нас страна не бедных, а прибедняющихся.

Тимченко: Ужасно обидно (это к предыдущему вопросу), что после смерти РИА Новости и разгрома «Ленты» ни один из сайтов серьезных, хороших не стал бенефициаром нашего трафика. Не смог сделать продукт, который смог бы эту часть аудитории на себя перетащить. Попытки есть, но на самом деле нет.

Шеремет: Потому что сайты, которые были, как и «Лента», серьезными информационными игроками, принадлежат либо государству, либо олигархам. Которые по сути дела под контролем государства. Поэтому пока второй «Ленты» не появилось. Есть несколько таких честных сайтов, но они грешат тем, что они не информационщики скорее, а правозащитники. Например, как «Грани.ру». А это очень сильно ограничивает аудиторию. Но я вас уверяю, что обязательно, как и «Медуза», появятся ресурсы...

Тимченко: Как говорил Довлатов, после советских я больше всего не люблю антисоветских. Именно поэтому «Грани.ру», не потому, что они там честные — не честные... Они, опять же, уныло-предсказуемые. Я точно знаю, что на «Гранях» пять или шесть колумнистов и кто из них в каком углу что напишет. Ну невозможно кормить аудиторию все время там мясом или манной кашей. И больше ничем никогда. При всей моей любви к «Новой газете» — если там все время Латынина, ну больше никого же, ну что это такое. Дело в том, что они предсказуемые. Там вообще нет новых имен, они просто не ставят перед собой такую задачу.

Шеремет: Я абсолютно уверен, что если это мракобесие будет продолжаться и развиваться, то точно появятся серьезные с точки зрения посещаемости ресурсы, как «Лента.ру» в лучшие времена. Сто процентов. Другое дело, что жить журналистам этих медиа будет намного тяжелее, чем журналистам прежней «Ленты.ру». Даже при том что в «Ленте.ру» жили скромно, не так, как на Первом канале, но тяжеловато будет уже потому, что не будет рекламы.

Вопрос из зала: Павел говорил о разрыве мировоззрения между украинской и русскоязычной публикой и русской публикой. Но очевидно, что в России точно такой же разрыв внутри страны существует. Абсолютному большинству объективная информация и не нужна. Есть ли возможность и какая заинтересовать большинство объективной информацией?

Тимченко: Понимаете, в чем дело: эта ситуация, которая сейчас, сложилась не сразу. Она постепенно складывалась. Это подогревалось всеми федеральными каналами и государственными СМИ, читателей постепенно приучали не искать новости или информацию, а искать подтверждение своим убеждениям, мыслям, заблуждениям, комплексам и так далее. Вот на всю эту мельницу лили воду федеральные каналы. Сейчас мне, наоборот, кажется, что градус истерики достиг таких величин, что спокойный, взвешенный голос как раз и может немножечко остудить эти головы и привлечь внимание непосредственно к предмету. К сути того, чем мы занимаемся. А мы поставляем информацию. Мы не должны ни заниматься пропагандой, ни давать бесконечную эмоцию. Происходит постоянная возгонка. Невозможно все время пребывать в состоянии истерики, когда-то это должно кончиться. Если появляется какая-то точка «око тайфуна» — в центре тайфуна, где всегда островок спокойствия, — она, думаю, привлечет внимание. Может быть, наивно.

Шеремет: Я думаю, что спрос на информацию появится тогда, когда разрыв между широко разрекламированными мечтами о хорошей жизни и реальной жизнью будет катастрофическим. Пока этого разрыва нет, и до сих пор наша жизнь становилась все лучше, зарплаты росли, на дороге дырки в асфальте заделывали, все было хорошо, русский мир расправил плечи. Мы даже начали позволять себе указывать французам, что у них несвежее фуа-гра, и учить жизни итальянцев, как им надо делать их сыр или ветчину. Когда Крым аннексировали без единого выстрела, то это было такое головокружение и безумие, что на этой волне хотели и Украину точно так же раздербанить. Поскольку нам же рассказали, что такой страны нет и вообще там людей нет: стоит нам только появиться с красным флагом, они все поползут, как тараканы, в щели. И когда там хоронили безымянных добровольцев — я надеюсь, вы видели эти фотографии: «солдат № 9» похоронен, «солдат № 8», — об этом мы не думали, тем более что в федеральных медиа никто об этом особо не рассказывал. Мы продолжали жить святой верой, что сейчас мы сбросим в океан вот это непонятное образование «Украина». Но когда пошли гробы наших солдат, когда пошли гробы псковских десантников и когда конкретные семьи потеряли своих сыновей, мужей и братьев, тогда некоторые люди задумались. Это, кстати, стало одной из причин, почему там волна военного вторжения приостановилась. И тогда публикации неизвестного никому депутата Псковской думы Льва Шлосберга вдруг стали собирать сотни тысяч просмотров. А до этого собирали сотни тысяч просмотров безумные призывы к войне какого-то там Пупкина. Вот и все. Пока вот доллар 39, ну нормально, ну ничего так.

Реплика из зала: То есть речь идет об экономике, сами журналисты вряд ли что-то могут с этим сделать.

Шеремет: Я вообще считаю, что предъявлять нам претензии по поводу мировой революции неправильно. Если ты настоящий журналист, то ты никого ни к чему не призываешь. Только рассказываешь о том, что происходит вокруг тебя. Но журналисты Первого канала никакие уже не журналисты. Они пропагандисты. Они ведут себя просто бесчестно, ведут себя как негодяи, потому что возбуждают ненависть людей. Они же не рассказывают то, что они увидели своими глазами. Они же не рассказывают нам факты и правду, они рассказывают нам фейки про то, как растерзали мальчика. И россиянин, видя эти чудовищные истории о растерзанном мальчике, естественно, как каждый нормальный человек, возмущается, сходит с ума, едет на Донбасс воевать и возвращается с Донбасса в цинковом гробу. И вот эти журналисты, которые на самом деле пропагандисты, конечно же, несут прямую ответственность за войну, ненависть, цивилизационный разрыв. А нормальные журналисты никого ни к чему не призывают, не возбуждают, они просто рассказывают то, что они видят своими глазами. И как только каждый житель России почувствует этот разрыв между мифом и реальностью, он будет искать людей, которые скажут ему правду. Потому что от этой правды будет зависеть, поедет его сын на Донбасс или не поедет, останется он жив или погибнет. Стоит ли покупать сыр пармезан про запас или не стоит, стоит вообще оставаться в России или не стоит, стоит идти работать журналистом или лучше сразу переквалифицироваться в управдома.

Моя задача — донести до вас достоверную информацию. А какие выводы вы сделаете из нее — это ваша проблема, вашей жизни и вашей судьбы.

Вопрос из зала: У меня вопрос к нормальным журналистам: речь зашла об ответственности журналистики, какое влияние она оказывает на читателей, слушателей и зрителей. Я думаю, вы согласитесь с тезисом, что свобода не есть вседозволенность. Когда главный редактор «Ленты.ру» или чего-то другого дает какие-то дискуссии на канале, сайте, он же за них и отвечает. Как вы считаете, можно ли, например, в российском СМИ заводить дискуссии «Адольф Гитлер — спаситель православной церкви» или «Генерал Власов — спаситель русской истории»? Есть люди, которые будут отстаивать и такую точку зрения и говорить, что да, генерал Власов мог бы изменить ход русской истории. Но эти дискуссии, как мне кажется, раскалывают общество на две части, и мы это видим. Кто должен модерировать такие дискуссии?

Тимченко: Я честно вам скажу, что терпеть не могу такие вопросы, просто потому, что это не имеет никакого отношения к журналистике. Журналисты дискуссии с вами не ведут. Вот правда. Мы рассказываем то, что мы видели. Или то, что мы слышали. И те документы предъявляем, которые сами прочли. У меня нет задачи восполнять пробелы в вашем образовании. Не нужно нагружать дополнительными смыслами то, что в них не нуждается. Моя задача — донести до вас достоверную информацию. А какие выводы вы сделаете из нее — это ваша проблема, вашей жизни и вашей судьбы. Таким был для вас генерал Власов или не таким, таким был для вас Ленин, Сталин, Путин, Брежнев, Хрущев, кто угодно, хоть Джон Леннон, или не таким. Это проблемы вашей внутренней жизни и вашего мироощущения. Я к этому не имею никакого отношения. Моя задача — донести до вас достоверную информацию и не допустить на страницах своего издания искажения редакционной политики, а редакционная политика принимается в издании всей редколлегией, и за это голосуют руками, сердцами и головами сотрудники этой редакции. В этом и состоит мой спор с Венедиктовым. Я не считаю, что СМИ — это трибуна, на которую можно выпускать любого. Как говорила Фаина Раневская, мнение — это как пятая точка, есть у всякого. Но не всякому нужно его высказывать. СМИ — это не трибуна, на которую может вылезти любой человек. Отнюдь. Для того чтобы выйти на аудиторию, простите, нужно это заслужить.

Шеремет: Есть еще одна фундаментальная для нас проблема, если мы говорим об аналитиках и властителях дум. В последние месяцы какие-то маргиналы захватили экраны телевизоров и страницы газет и вещают просто какое-то мракобесие. Поскольку другой точки зрения не присутствует рядом хотя бы, то вот это мракобесие захватывает широкие массы. Вот Михаил Леонтьев годами транслировал свою бредовую идею, что нет такого государства — Украина. Что это ошибка истории. А Сергей Доренко годами транслировал другие экзотические идеи. И нам так всегда казалось, что Михаил Леонтьев и Сергей Доренко — это крутые аналитики. А на самом деле они всегда выполняли чей-то заказ, и они сидели в эфирах Первого канала и других самых популярных каналов, потому что они обслуживали сначала олигархов, Березовского и других. А потом обслуживали президента Путина. И другой точки зрения никогда рядом не было. И в этом наша ловушка по сравнению с западными обществами. Потому что в любом западном обществе — Америке или Германии есть свои Сергеи Доренко и Михаилы Леонтьевы, но рядом с ними всегда есть люди с противоположной точкой зрения. И в столкновении этих мнений мы тогда понимаем, кто настоящий аналитик, а кто спекулянт. А мы в результате отдали пространство интеллектуальной деятельности в руки спекулянтов и маргиналов.

Вопрос из зала: Как победить этот шум государственных каналов?

Шеремет: Просто пережить. И, к сожалению, жизнь наша принесет нам еще много неприятных сюрпризов. Даже если украинская тема отойдет на второй план, то появится какая-то другая тема. Потому что эта истерика не может просто так рассосаться и закончиться. Эта истерика должна будет трансформироваться в новое какое-то действие. Если не во вторжение в Украину, то тогда, например, в борьбу с космополитами и пятой колонной. И мы будем наблюдать внутри страны какие-то там процессы против врагов народа. У меня такой прогноз, я не знаю конкретно, во что это выльется, но настроен очень пессимистически.

Вопрос из зала: Галина, вы сказали про людей, которые имеют или не имеют право высказывать мнение. Почему журналист, который работает у вас в редакции, имеет это право? И второй вопрос: СМИ в таком случае — только информационное агентство, а какой-то аналитический журнал — это уже не журналистика?

Тимченко: Мнения, конечно, можно высказывать. Вопрос только в том, кто высказывает это мнение. Если журналист опрашивает экспертов, то эти эксперты должны быть экспертами. Если вы опрашиваете одних и тех же политологов на разнообразные темы или двух с половиной финансистов по поводу и макроэкономики, и отдельных товарно-сырьевых отношений, это неправильно. Эксперт должен быть специалистом. Журналисты немножечко специалисты в этом и в том, но наше дело — рассказать историю и рассказать ее достоверно, проверить факты. А опрашивать и давать комментарии и мнения нужно тех людей, которые имеют непосредственное отношение к заявленной теме. Вот что я имела в виду.

Вопрос из зала: Павел говорил про пропаганду и мракобесие государственных СМИ, при этом он откровенно признался, что не следит за такими российскими СМИ, как ВГТРК и Первый канал. Также Павел говорит, что украинские СМИ намного честнее, — находясь в системе украинских СМИ. То есть в стране, занимающей определенную сторону конфликта. Считает ли он этичным давать оценки, являясь стороной конфликта? А также прозвучала фамилия Доренко и упоминалось, что Павел работал одно время на Первом канале — если не ошибаюсь, в подчинении у Доренко. Я правильно помню? В любом случае — на Первом канале у Березовского, который приводил тогда к власти Путина. Ощущает ли Павел внутреннюю ответственность за то, что сегодня происходит? Например, за то, что до сих пор у власти Путин, чьему приходу к власти он непосредственно способствовал?

Шеремет: Конечно, многие ваши упреки совершенно справедливы. И за некоторые мои поступки мне придется до конца жизни оправдываться. Я каялся и продолжаю каяться, хотя многие мои коллеги, стоявшие рядом со мной и даже сделавшие намного больше, как бы перелистнули эту страницу и пошли дальше. Слежу ли я за российскими медиа? Я немножко прикинулся простачком, конечно же, я отслеживаю то, что дают на российском телевидении. Конечно, я не смотрю каждый день, но отсматриваю то, что публикуют российские медиа. Каждый день просматриваю все ленты РИА Новости, ИТАР—ТАСС, «Интерфакса». Смотрю основные публикации российских сайтов, сам пишу в «Огонек» и слежу за «Коммерсантом». Это моя профессиональная задача. Я профессионально могу обсудить с вами каждую скандальную историю российских медиа, и я отвечаю за свои слова про российскую пропаганду. И я абсолютно сознательно, не по оговорке, называл фамилии конкретных людей. Понимая, что здесь все записывается и этот разговор не останется между нами двумя, например. Это я сделал абсолютно сознательно. Потому что наступают такие времена, когда нельзя прятаться за коллективную безответственность. Наступают времена, когда имена героев и антигероев должны быть названы. И когда нам придется отвечать за наши слова и наши поступки, потому что за наш конформизм мы заплатим огромную цену. Ну, а работал я у Березовского или не работал — это долгая история, я написал об этом целые книги, пять минут рекламы. Это был мой учебник, я ушел с Первого канала в 2008 году и написал этот учебник. Потому что я не мог уже работать на Первом канале, в какой-то момент я ненавидел себя, свою работу и так далее. Я решил, что неправильно выбрал профессию, потому что по образованию я банкир, а занялся журналистикой. Вот я и написал учебник и остался в профессии. Когда-то я был любимым журналистом Лукашенко, тоже можно это мне в вину записать, но каждый раз, когда я понимал, что надо делать выбор между правдой и комфортным, но лживым существованием, что это развилка, я старался все-таки оставаться на светлой стороне жизни, а не на темной. Знаете, есть убеждения, а есть поступки. И наши убеждения могут меняться со временем. Я признаю, что часто был неправ. Когда-то я был убежденным комсомольцем. Я верил в Ленина и очищение Коммунистической партии от подонков. Потом, когда я стал студентом и пошла перестройка, я понял, что сильно ошибался и что между Лениным и Сталиным никакой разницы нет, я стал убежденным либералом. И до сих пор им остаюсь. Когда-то я насмехался над белорусскими националистами и позволял себе нелестные высказывания по поводу белорусского языка. Теперь мне за это стыдно. И я уверен, что каждый из вас прошел такие пути в своей жизни. Наше представление о мире может меняться, но наши поступки должны оставаться неизменными. Мой взгляд на те или иные вещи менялся, но всегда я старался поступать честно: не убий, не укради. Разница между мной и нынешними деятелями Первого канала, между мной и руководителями России сейчас заключается в том, что я за их, с моей точки зрения, неправильное мнение по поводу Украины или каких-то других вещей их не преследую и не уничтожаю, а они меня и таких, как я, за мое, с их точки зрения, неправильное мнение готовы стереть в порошок. Разница между мной и ими в том, что даже если я считаю, что украинцы поступают неправильно, я не иду воевать против них. А они идут и убивают под православными хоругвями. Поэтому я мог ошибаться в своих оценках, но я никогда не ошибался в своих действиях. И не совершал каких-то неприличных поступков. Чего и вам желаю.

Вопрос из зала: Галина Викторовна, дайте совет: что делать молодым и не очень людям в России, которые живут по совести, стараются и хотят быть журналистами?

Тимченко: Я не знаю, простите, пожалуйста. А что делать? Я вам что, Чернышевский, что ли? В Венедиктовы меня записали, в Чернышевские записали. Столько глупостей и идиотизмов, сколько я сделала в профессии, — мало кто способен на такое. Как говорил Бисмарк, какую бы мы военную хитрость ни придумали, русские ответят на нее непредсказуемой глупостью. Вот это я. У меня есть одна только история. Вот молодые — немолодые, у каждого в 13, 15, 17 лет есть какая-то история про себя, чего ты хотел такого хорошего в жизни. Вот когда тебе становится 22—25, хорошо бы оглянуться и вспомнить: а чего ты хотел в 15 лет? «Того ли ты ждал», как пел один прекрасный человек из этого города. Иногда смотрите и вспоминайте: когда ты был молодой, наивный, ты мечтал о том, чтобы склеивать кусочки роликов на НТВ и вкладывать слова одних людей — другим? Мечтал об этом? Просто стоит время от времени вспоминать, какими мы были, когда мечталось.

Понравился материал? Помоги сайту!