Сцена измеряет время сезонами, так что подводить какие бы то ни было итоги в конце календарного года — затея для театрального обозревателя не вполне корректная и не слишком благодарная: прибавить что-либо существенное к анамнезу минувшего сезонав самый разгар сезона нынешнего — задача не из легких, повестка дня с ее смыслами и трендами только-только начинает нащупываться и формулироваться, так что с диагнозом и эпикризом (а также с далеко идущими выводами) стоит повременить до будущего лета.
Если же все-таки попытаться с известной долей автоматизма — скажем, на манер фейсбучного YearinReview — составить портрет театрального 2015-го, неизбежно придется обратиться к гениальной идее редакции Ъ-Weekend, отметившей Год литературы — 2015«Календарем литературных преследований» и прочитавшей историю русской словесности как мартиролог. Погребенные заживо и изуродованные цензурой спектакли, разоренные рейдерскими захватами театры, беспрецедентная по своим масштабам и цинизму «охота на ведьм» и всеобщий праздник дегуманизации — в новейшей истории отечественного театра не было года травматичнее и страшнее. Ждать от грядущего 2016-го иной повестки не приходится — вполне очевидно, что дальше все будет только страньше и чудесатее, и это как минимум.
В финале спектакля Виктора Рыжакова «Война и мир Толстого», выпущенного в петербургском БДТ аккурат под занавес уходящего года, звучит мадригал «Счастье» Настасьи Хрущевой на тексты Алексея Фишева. Трудно отделаться от чувства, будто эти вполне самоценно-прекрасные и без привязки к обстоятельствам времени и места пять с небольшим минут музыки необыкновенно точно резюмируют сложный пучок тех эмоций и мыслей, с которыми российский театр переходит из 2015-го в 2016-й: тихо и по одному исчезаем мы во мглу, страшно даже самому, у-у-у.
P.S.:
Событие года — русское издание книги «Эстетика отсутствия» Хайнера Гёббельса (перевод Ольги Федяниной)
«В новом обществе как таковых болезней нет, не считая расстройства настроения или так называемого мудодефицита. Страны Западного и Восточного конгломератов даже соревнуются за звание самой мудостабильной страны». Рассказ Анастасии Ериной
Лидер Theodor Bastard Федор Сволочь — о «Лучевых машинах» группы «Театр яда», одном из самых странных и психоделических альбомов за всю историю русской музыки