Гетероним самого себя

Сказать, что бразильский биограф влюблен в своего героя, — ничего не сказать. Дотошность, в которой эта любовь выражается, можно ставить в пример другим авторам. Кавалканти Филью — к слову, не писатель и не филолог, а юрист — проследил буквально все жизненные ходы Пессоа. Тот никогда не брился сам — значит, автор приведет список всех цирюлен, куда ходил Пессоа, не только с адресами, но и посетит их сам, а если они закрылись, то укажет, что сейчас находится в этом здании. Прическе и усам Пессоа будет вообще посвящена целая подглавка! То же самое с его любимой — да и просто ежедневной — едой (любил петуха в карри — рецепт приведен!), курением (80 сигарет в день, продавались тогда по 40 в пачке), одеждой, орудиями письма, здоровьем, привычками… Да буквально со всем.

Въедливость и тотальность описания касаются не только подобных «мирских» вещей, разумеется. Хорошо известно, что Пессоа любил множить псевдонимы, гетеронимы, вообще выдумывал биографии, буквально оживлял личины, которым отдавал собственные сочинения (печатал им визитки, просил друзей сказать, что они их встречали, и т.п.). Так вот, Кавалканти Филью разбирает их все — а гетеронимов, смотря как считать, было в любом случае больше двух сотен. По сути, он пишет и их биографии тоже. Приводя список всех журналов, где печатались Пессоа и его детища, отзывы критиков, некрологи на его смерть, вообще почти все, кажется, что он смог разыскать, что сохранило время.

С таким подходом можно буквально окунуться с головой в жизнь Пессоа. Тем более что отчет о конторах, где он работал, бизнесах, которые он пытался начать, родственниках и так далее неизменно масштабируется в очерк реалий того времени. И из книги можно выйти с существенными познаниями в истории, легендах, обыкновениях Португалии — несчастной страны, как подчеркивает не единожды автор, лишенной своих колоний, погрязшей стараниями бездарных правителей и депрессивно-пассивных по своему складу граждан в коррупции и бедности, отягченных, как это часто бывает, памятью о великом прошлом.

© «Наука»

Кстати, про колонии. Вслед за назначением отчима семья с подростком Пессоа переселилась в Африку, там же он получил образование в английской школе. И это — чужой язык, иной континент — стало своеобразным маркером изгнанничества для его последующей судьбы. Изгнанничества и, как сейчас бы сказали, лузерства. Так, например, подростком Пессоа показывал блестящие результаты в школе, но стипендии в английском университете он не получил — не был британским подданным. Это тоже стало, возможно, эмблемой его жизни.

Если Джойс выбрал своим жизненным кредо девиз «Молчи, скрывайся и лукавь», то Пессоа любил выставлять напоказ свои несчастья и, как бы сказать, стремился к ним. Из хорошей семьи, со знанием языков и изрядным все же образованием, он мог получить весьма недурное место — но отказывался от всего, что помешало бы его работе. Кто-то из его друзей сказал, что, женившись, он смог бы прожить дольше, — но нет, как Кафка Милену, он мучил своих реальных, таимых и, возможно, выдуманных барышень (некая блондинка с голубыми глазами, ишь ты!) бесконечной перепиской, неадекватным поведением и прочим.

Пессоа всю жизнь — мы возвращаемся к теме изгнанничества, этакой внутренней эмиграции из социума и жизни — вполне сознательно удалял из своей жизни все, что помешало бы его творчеству. И подчеркивал, углублял то, что ему, на его взгляд, способствовало бы — одиночество, алкоголизм, асоциальность. Нет, биографии своих любимых проклятых французских поэтов повторить он все же не был готов — работал в нудных конторах (возможно, первым из писателей попробовал себя в копирайтинге и product placement), одевался у лучших портных (в долг), своим гомосексуальным устремлениям хода не давал. Но боялся в своем дорогущем костюме умереть, как опять же любимый Эдгар По, пьяным в канаве.

«Мы рождаемся, не умея говорить, и умираем, так и не сумев сказать… а вокруг этого — как пчела вокруг поляны без цветов — парит неизвестная, бесполезная судьба», — взывал Пессоа устами очередного своего гетеронима. И, возможно, биограф слишком чутко прислушивается к жалобам своего любимого персонажа и подчеркивает мизерабельность его жизни. Которую, если посмотреть чуть объективнее, Пессоа выстроил абсолютно по собственным лекалам. Как Пруст, наскучив светскими раутами, удалился в свою обшитую во избежание какого-либо мешающего роману и воспоминаниям шума пробковым деревом комнату, так и Пессоа воздвиг подобные же стены почти с самого начала жизни. В которой, как мы узнаем, успел перепробовать довольно многое для страдающего от депрессии и (автодиагноз) безумия человека. Начинал, в современной лексике, стартапы, вкладывался в различные бизнесы, увлекался изобретательством и патентами (за 30 лет до его популярности придумал настольный футбол), путешествовал, эпикурействовал, пил, в конце концов, до ежедневного положения риз, но умер не от цирроза, а, как выясняет опять же автор, банального несовершенства тогдашней медицины…

То, как автор работает со сложной загадкой под названием Пессоа (и еще, как помним, 200+ гетеронимов), показывает, что он не полностью попал под очарование его — скорее стихов, чем личности (их тоже цитируется очень много, что придает тексту основательность и очарование). Так, Кавалканти Филью не ретуширует и довольно неприглядные взгляды португальского изгнанника и нелюдима — он серьезно выступал за рабство, был мизогином. Не очень прогрессивно? Зато отстаивал права писателей-геев. Общался с утонченным интеллектуалом Германом Кайзерлингом, но был при этом очарован Блаватской, а с приехавшим к нему в гости Кроули задумал и организовал настоящее мошенничество с имитацией самоубийства последнего, позволившего «английскому зверю» не платить по счетам. А потом назвал в итоге ту же Блаватскую авантюристкой. И вот эта радикальная смена характеристик говоряща — Пессоа мог менять свои взгляды, не то чтобы он отказывался от них, скорее, он просто выдумывал их, как свои гетеронимы. По сути, он сделал из своей жизни этакое приложение к творчеству, поэтому и вел себя очень вольно, как собственный персонаж. Персонаж той очень свободной, новой по тем (да и по нашим) временам то ли прозы, то ли поэзии, что составила его великую «Книгу непокоя».

Которую, кстати, у нас только за последние годы успели издать в разных переводах. Выпускают и другие книги Пессоа и его креатур. Конечно, до издания всех авторов и всего написанного очень далеко. И это в каком-то смысле красиво рифмуется с отношением Пессоа со своими созданиями — они приходили постепенно, кто-то уходил, кто-то возвращался, кого-то он сам позабыл, а с кем-то умудрился чуть ли не поссориться. Мастер социальной и метафизической дистанции, «Пессоа создал гетероним самого себя». Не до конца разгадать его, но получить на него полное досье очень поможет эта книга.

Жозе Паулу Кавалканти Филью. Фернандо Пессоа: почти автобиография / Пер. с португ. Е. Тейтельбаум. — СПб.: Наука, 2021. 695 с.

Понравился материал? Помоги сайту!