Далеко за проблемами современного искусства

Лариса Венедиктова, участница украинского коллектива TanzLaboratorium и активистка Инициативы самозащиты трудящихся искусства, высказала свою точку зрения на ситуацию вокруг «Мыстецкого арсенала» и ставшие весьма актуальными протестные кампании по бойкоту институций в сфере культуры.

Не новость, конечно, что госпожа Наталья Заболотная, директор музейного комплекса «Мыстецкий арсенал», выкрасила мурал Владимира Кузнецова «Колиивщина: Страшный суд» в черный цвет, «наказав некоторых художников за дерзость». Не новость также, что Инициатива самозащиты трудящихся искусства (по-украински — «Ініціатива Самозахисту Трудящих Мистецтва», сокращенно ІСТМ) провела акцию протеста на открытии выставки «Великое и величественное» и с того момента бойкотирует «Арсенал», выдвинув к этой институции ряд требований:

— огласить принципы деятельности «Мыстецкого арсенала» как институции;
— легализовать отношения институции с художниками;
— публично признать ситуацию с работами Цаголова (его картину не уничтожили, а просто сняли с экспозиции. — Ред.) и Кузнецова соответственно актами цензуры и цензуры и вандализма;
— публично гарантировать невозможность повторения подобных актов цензуры в будущем.

Ольга Комисар, перформер, член ІСТМ: «Параноидальные опасения Заболотной, связанные с гневом украинской власти, которой в сущности наплевать — что там рисуют художники, бег Заболотной впереди всех паровозов, ее представления о том, как власть должна реагировать, сыграли с ней злую шутку... Этот бойкот просто назрел, он связан как с проявлением цензуры на выставке “Великое и величественное”, так и с предыдущей историей отношений художников с этим учреждением. Отношений не артикулированных, мутных и не собиравшихся быть другими. Что касается эффективности бойкота, то эти явления — бойкот и эффективность — пребывают в разных плоскостях... Объявляющие бойкот артикулируют и проясняют не только свою позицию, но и ситуацию того, кто не бойкотирует. Берут на себя смелость утверждать, что это место именно такое и вне бойкота им же и останется».

Новость в том, что Борис Гройс, ранее известный своей критической позицией, приглашенный в качестве куратора дискуссионной платформы «Арсенале-2014», сказал в интервью журналу Art Ukraine следующее: «Пространство как таковое никак не отвечает за те выставки, которые разные кураторы в нем организуют, — и соответственно не может быть предметом дискуссии», а «проблемы других выставок, которые по случайности имели место в том же выставочном пространстве» — не его проблемы.

Алексей Радинский, исследователь культуры и медиа, редактор журнала «Политическая критика» (Киев): «Либо “разные кураторы” безбожно обманывают Гройса по поводу Арсенала и его “пространства как такового”, либо философский и финансовый релятивизм окончательно свел его с ума».

Своим интервью прогрессивный в прошлом, почти леворадикальный куратор Борис Гройс сообщил мировому художественному сообществу, что позицию сдал и что все им написанное (и сказанное, в том числе здесь) можно теперь отправить на свалку.

Интервью, собственно, стало ответом на Открытое письмо ІСТМ, где упомянуто еще одно имя — Марии Линд, директора Tensta Konsthall, приглашенной быть куратором выставочного проекта Киевской биеннале, но, похоже, еще не давшей своего согласия. Ей действительно есть чем заняться, вместо того чтобы ехать к оскандалившейся Заболотной. К примеру, можно вспомнить про договоренность Линд о спонсорстве с аукционным домом Bukowskis, за что она подверглась жесткой критике. Аукционный дом принадлежит шведской семье Лундин, владеющей нефтяной компанией Lundin Petroleum, которую небезосновательно обвиняют в «геноциде и преступлениях против человечества» в Судане.

Своим интервью прогрессивный в прошлом, почти леворадикальный куратор Борис Гройс сообщил мировому художественному сообществу, что позицию сдал и что все им написанное можно теперь отправить на свалку.

Извините, но представьте, что вас насилуют. Группой, системой или глупостью — неважно, чем и как. Вы можете полагать, что стали жертвой плохих людей, обстоятельств или власти и для выживания необходимо им всем или кому-то из них подчиниться, а если это вдруг удастся — вступить с ними в выяснение, спор, дискуссию или игру. Сопротивление грозит вам гибелью, страданиями, неудавшейся карьерой. То, что кажется подчинением обстоятельствам, является, однако, сотрудничеством и согласием с этими насильниками.

Ханна Арендт в своем эссе «Личная ответственность при диктатуре» утверждает: «Там, где ребенок повинуется, взрослый изъявляет согласие; когда о взрослом говорят, что он повинуется, он в действительности поддерживает требующую повиновения организацию, власть или закон». Только ребенок или раб становятся беспомощными, если отказываются «сотрудничать». Не боязнь ли такой беспомощности движет противниками бойкотов? Или страшно потерять идентификацию?

Лариса Бабий, куратор, культуролог, член ІСТМ: «В отличие от других призывов к солидарности, которые часто основываются на идентификации, бойкот не делит людей на “мы” против “них”. Все могут потенциально стать “мы” — “их” может и не быть, если изменится институциональная политика. Условия бойкота таковы, что требуют определенных действий (отказа от сотрудничества с “Арсеналом”). Солидарность осуществляется через совместное действие, и идентификация отступает. Объявление бойкота — это заявление конкретной группы людей, включающее, однако, всех: мы делаем явной ту ситуацию, в которой находимся, что не позволяет другим (находящимся в той же ситуации) остаться неопределившимися. Тотальность этого жеста похожа на описание утопии, в которой все противостоят недостойной системе. В то же время возмущение, критика, вопросы, возникающие в связи с публикацией Открытого письма ІСТМ, являются реальными проявлениями процессов, трещин, существующих сейчас. Горизонт как идеальная ситуация, к которой мы стремимся, одновременно находится под нашими ногами».

Попробуйте посмотреть на действие, которое на тот момент казалось бесполезным и беспомощным, — отказ от потребления сахара английскими аболиционистами. Вы смотрите на него из сегодняшнего будущего, не так ли? И это бесполезное и беспомощное действие выглядит уже как эффективное? Вот что рассказывает об этом та же Википедия: «Один из первых знаменитых бойкотов, еще до появления слова “бойкот”, был организован аболиционистским движением в Англии в конце XVIII века. Члены движения отказывались потреблять тростниковый сахар и прочие продукты рабского труда и в конце концов смогли убедить значительную часть лондонского света, что пить чай с сахаром аморально. Это послужило одним из толчков к отмене рабства в Британской империи в 1833 г.». Заметьте: «одним из толчков», об остальных толчках аболиционисты могли не иметь ни малейшего понятия и потому не были уверены в эффективности демонстративного неупотребления сахара. Они его просто не ели, потому что — аморально. У морали нет оснований вне ее самой, моральный поступок не может быть эффективным или неэффективным. Производится на свой страх и риск, к своему удовольствию или неудовольствию. А сахар сладкий, исключать его из рациона неприятно. С другой стороны, многие художники и другие деятели культуры, выступающие против бойкота, не понимают, как можно бойкотировать сахар, если ты его и производишь. Призывают к диалогу с «Арсеналом», корпоративной сплоченности и чуть ли даже не к поддержке Натальи Заболотной, потому что «может стать еще хуже».

Никита Кадан, художник, куратор, член ІСТМ: «С одной стороны, бойкот нарушает корпоративный дух художественной среды и основывающуюся на нем “консолидацию”, с другой — делает возможной солидарность, новую по своему качеству и уровню связей. Частично сжигая собственную материальную базу, художественный процесс получает взамен новую осмысленность. Бойкот “Арсенала” — это адекватная реакция как на участие этой институции в идеологическом обслуживании нынешнего властно-клерикального альянса, так и на цензуру нескольких работ и уничтожение одной из них, которое директор Заболотная назвала “своим личным перформансом”. В “Арсенале” каждому может быть заткнут рот без объяснений — это обесценивает любое официально присутствующее на его территории высказывание. Более того, возможная пара месяцев симулятивной свободы критики во время, например, следующей Киевской биеннале станет оправданием насилия, происходящего остальное время».

«Возможная пара месяцев симулятивной свободы критики во время, например, следующей Киевской биеннале станет оправданием насилия, происходящего остальное время».

«Выстраивание мостов между Западом и Востоком, поиск общего языка с местной художественной средой, а главное — публикой. И — никакой политики» — такова позиция «Манифесты», ответ на призыв ее бойкотировать. «Манифеста» в этих словах не опознается, ее специфичность утонула в речке кризиса. Как по мне, тут уже очень много политики. «“Манифеста” не занимается пропагандой, не шокирует и не внедряется в культурные контексты страны, но убедить, показать необходимость толерантной, терпимой и осознанной культурной политики — ее главная цель и задача» — несколько патерналистская позиция. Мы придем к вам и научим, как надо жить — толерантно, терпимо и осознанно. Хедвиг Фейн, директор «Манифесты», видит в происходящем в России всего лишь «консервативный климат» и собирается устанавливать «культурный диалог». Но «культурный диалог» — «диалог Америки с Балканами», как однажды выразился Александр Пятигорский, хоть и сложно разобраться, кто в случае «Манифесты» и России «Америка», а кто — «Балканы». Часто говорится, что Россия и Эрмитаж для «Манифесты» — всего лишь удобный способ решить финансовый вопрос. В Европе из-за кризиса затянули пояса, а деньги нужны — в России же они, напротив, есть, хоть это и не озвучивается широко.

«Бойкот “Манифесты” — это не бойкот “Манифесты”, это очень похоже на бойкот государства», — сказал мой коллега Александр Лебедев в одной из многочисленных наших бесед о бойкотах. «Манифеста» уже заключается в том, бойкотировать ее или не бойкотировать, а не в том, что развесят в Эрмитаже. «Манифеста» теперь уже превратилась в дискуссию о том, могут ли — и как — художники, кураторы, интеллектуалы сопротивляться тому ужасу, который их окружает.

Александр Лебедев, перформер, член IСТМ: «Зачем бойкот? Отметить точку или барьер в истории культурной жизни, объективировать событие дефолта институции, сделать его частью истории. Это способ говорить об утрате доверия — или, скорее, кредита доверия. Бойкот — это честный способ существовать в ситуации, когда отношения более невозможны. Кроме того, любой, кто присоединяется к бойкоту, делает видимым себя в первую очередь. Отсюда обвинения в эгоистичности и самопиаре. Это самоописание бойкотирующего, не желающего быть поглощенным, апроприированным системой».

В чем, на мой взгляд, ключевая ошибка рассмотрения проблемы бойкотов? Здесь, например, говорится о гипотетическом «если мы будем бойкотировать “Манифесту”, то будет ли это делать весь остальной мир — вызовет ли это скандал и решит ли проблему Путина и ЛГБТ». Так же как и в случае с киевским «Арсеналом» — «если мы бойкотируем “Арсенал”, то может ли это решить проблему отсутствия институций, наличия цензуры и Януковича». Довольно инфантильный взгляд на моральную проблему: «если я буду хорошо себя вести, то меня похвалят, дадут конфету, и мир станет немного лучше из-за того, что у меня, возможно, будет конфета».

Лада Наконечна, художница, член IСТМ: «Думаю о словах. Мы дали этому действию имя “бойкот”. А можно было бы сказать длинно: “В условиях, когда институция не уважает труд художника, когда берет на себя право безоговорочно уничтожать произведение, лишать художника голоса, сотрудничество с ней невозможно по определению”. С такой формулировкой легко согласиться, ведь факты налицо. Но мы произнесли слово “бойкот”, в ответ встретив порицания некоторой части художественного сообщества, заговорившей о необдуманности жеста, который приведет к самоустранению и маргинализации. А если б мы сказали: “В условиях, когда институция не уважает труд художника, когда берет на себя право безоговорочно уничтожать произведение, лишать художника голоса, сотрудничество с ней невозможно по определению”? Именно с названием “бойкот” согласиться нелегко. Может, потому что оно не оставляет пути для отступления? Зато открывает возможности для другого действия, совсем не похожего на самоустранение. Это становится ощутимым только тогда, когда этап принятия слова “бойкот” пройден».

Есть такое выражение — «уважать чужое мнение», точке зрения же отдана честь — самое себя уважать. Уважение к себе является, возможно, последним пристанищем отчаянных.

Что сделала госпожа Заболотная, приказав закрасить «Страшный суд» Владимира Кузнецова, приглашенного ею к участию в выставке? Она произвела Scandalon — камень преткновения — то, что не в нашей власти исправить ни прощением, ни наказанием и что остается поэтому препятствием для всех дальнейших действий и поступков. Противники бойкота «Арсенала» утверждают, что необходим диалог с этим учреждением, что нельзя его оставлять наедине с ним самим, что наше место займут те, кого все устраивает, или будет что-нибудь еще похуже. Есть и такие, кто уверен, что случилось всего лишь досадное недоразумение и нужно не быть деструктивными и думать о будущем, которое без бойкота, видимо, ожидается дискуссионно-прекрасным, и что нельзя предъявлять учреждению требования, которые оно — почему-то — не в состоянии выполнить.

Марьяна Матвейчук, теоретик театра, научный сотрудник, член IСТМ: «Бойкот нужен для того, чтобы сделать видимой проблему институциональной невменяемости. Об этой проблеме все как бы и так знают, но не видят».

Бойкот — действие, которое не может быть приятным и всегда является исключительно вынужденным — сделать что-либо изолированным объектом рассмотрения. Но так случается, что других вариантов, кроме неприятных, просто не существует.

В заключение о точке зрения vs. мнение. Многие путают точку зрения с мнением, которое очень давний философ Гераклит назвал «падучей болезнью». Мнить — это мерить событие своей памятью, применять к нему собственную закрепившуюся схему, соизмерять теперешнее с тем, что уже было и закончилось, — так или иначе, делая выводы об эффективности каких-либо действий по аналогии с уже бывшими, руководствуясь своими ожиданиями определенного результата — эффекта. Точка зрения — это то, откуда ты смотришь, какова твоя позиция смотрения, качество твоего взгляда, это, собственно, вопрос — кто ты, тот, кто смотрит? Есть такое выражение — «уважать чужое мнение», точке зрения же отдана честь — самое себя уважать. Уважение к себе является, возможно, последним пристанищем отчаянных.

Хотя оно, конечно, не последнее, а самое что ни на есть первое пристанище. Сократовское, можно сказать. По Сократу, когда я в разногласии с самим собой — это все равно как если бы меня вынудили жить с врагом. Мышление как естественное состояние человеческого существа является, по словам философов, залогом морального поведения, при котором «я выбираю быть самим собой», как говорил Николай Кузанский. Этот эталон представляет собой существенное условие мышления, а значит, и морали, но никак не может быть учрежден в качестве внешнего предписания. В экстремальных ситуациях (а мы, кажется, находимся в какой-либо из них постоянно) не работают правила поведения и общепринятые моральные нормы. Часто слышится: «Бойкот — дело индивидуальное». Дело, однако, кажется, в том, что неиндивидуальных дел нет вообще никаких.

P.S. Когда этот материал готовился к публикации, из Киева пришла неожиданная новость: Борис Гройс сложил с себя обязательства по организации дискуссионной платформы в рамках II Киевской биеннале и аннулировал заключенный между ним и «Мыстецким арсеналом» договор. В частности, он заявил, что чувствует себя некомфортно оттого, что «украинская художественная сцена полностью сконцентрирована на своих внутренних проблемах». При этом мыслящий таким широким, международным контекстом куратор отметил, что сожалеет о таком решении, которое «никак не означает», что он присоединяется «к призыву бойкотировать биеннале». Гройс подчеркивает: «Напротив, я считаю такой призыв неправильным и вредным для художественной системы». Таким образом, принципиально его позиция не поменялась — это последнее заявление Гройса недалеко ушло от мыслей, прозвучавших в интервью с ним. А так это просто, мягко говоря, находчивость.

Понравился материал? Помоги сайту!