1 марта 2022Общество
5093

Письмо из России

Надя Плунгян пишет из России в Россию

текст: Надя Плунгян
Detailed_pictureНадя Плунгян на фоне своих текстильных работ на выставке «Пост-советские Кассандры». 2015

Чем ужаснее кадры новостей, тем яснее я понимаю: есть глубокий смысл в том, что я осталась в России и в том, что я отклоняла возможности уехать до этого. Я также думаю о друзьях и коллегах из Беларуси, которые находятся в схожей ситуации. Наши страны полностью закрылись, никаких иллюзий будущего у нас нет. Нет внешних сил, ответственных за то, чтобы наступило новое время. Пора что-то сказать изнутри.

Многие пишут о политическом самоубийстве. Но какая политическая реальность сейчас убивает себя? Несомненно, это Советский Союз и его наследница — советская постсоветская государственность. Мы все видели взрывы советских жилмассивов и зданий в Киеве и Харькове. В этом страшном свете пожаров становится особенно очевидным, насколько тесно нулевые и десятые годы были продолжением советской эпохи.

Речь не только о «миротворческих операциях», но и об особом типе гибридной цензуры, явного и неявного давления. Возможность крупных изменений в культурной, научной, общественной жизни была заморожена много лет подряд. Это происходило при почти единогласной молчаливой поддержке старшего поколения, которое как будто застряло в конце восьмидесятых и требовало от нас, своих детей, ни под каким видом не выходить за эти исторические пределы.

Мои ровесники, которые хотели хоть что-то менять, прошли за эти 15 лет через цепь политических и сущностных конфликтов, которую можно описать, как «не живите». Нет сферы, где мы бы не выслушивали отповеди о своей неквалифицированности или угрозы выкинуть нас из профессии. Наука, культура, технологии, искусство, политика, семья. Новые методологии? Не нужны. Вопросы домашнего насилия, насилия над женщинами и детьми, тема поколенческих противостояний? Смехотворно, таких проблем нет. Национальные, постколониальные, гендерные, религиозные идентичности? Запрещено, не нужно, не поймут, не существует. Хотите помешать сносу исторических памятников, да куда там — целых исторических кварталов? Да кто вы такие, выведем бульдозеры. Хочешь работать в школе, в больнице? Вперед, на птичьих правах, посмотрим, как ты выживешь. И приличные люди, занявшие солидные места в обществе еще в 90-х, при большом одобрении называли попытки все это обсуждать «новым парткомом», «уравниловкой», «истерикой».

Курс на подавление нового, на игнорирование развития, в целом курс на пораженческую риторику пополам с угрозами родился совсем не вчера. По факту, мы 15 лет слушаем абсолютно отовсюду, что у нас нет перспектив. Что, имея голову на плечах, надо срочно уезжать в Европу. Что только тупицы и идеалисты могут хотеть жить в «этой стране», хотеть динамики российского общества, писать здесь учебники, реформировать здесь музей, школу или университет, открывать, в конце концов, реально действующие научные институты, формировать какую-то адекватную общественную платформу, способную описать прошлое и спроектировать будущее.

Эта позиция старшего поколения формально разделялась на две части, наследующие двум идеологемам позднего СССР. Однако содержательно они были вполне едины, и их преподавали нам в вузах. Одна часть общества провозглашала — вы никто, потому что вы не жили в Советском Союзе: мы лишим вас пенсий, социальных пособий, общественного места: мы заставим вас платить конские ипотеки, мы будем судить вас за реплики в соцсетях, стыдить за личную жизнь и не дадим ни малейшего доступа к жизни политической. Другая часть общества рекомендовала настоятельно: не обольщайтесь, займите свое скромное место, ведь вы никогда не будете иметь возможностей и денег, хоть немного похожих на западные: все что вы делаете, никогда не сравнится с работой огромных западных музеев или именитых западных кураторов: вы должны заучить наизусть западных философов, потому что вы — не философы, вы должны подражать западным художникам, потому что вы — не художники: рассчитывать на большее — самообман: и помните, не хотите играть по правилам XX века, наступит век девятнадцатый.

Я не знаю, для чего мое поколение так методично лишали возможностей, но думаю, что сейчас наступил финальный акт этого спектакля. Потому что давить больше нечем. Всех 30–40-летних ведущих специалистов в наших странах уволят и лишат дохода, посадят в тюрьму? А на каком топливе вы будете двигаться вперед? Сейчас не брежневское время. Советская идеология разрушена, постмодернизм покрыт плесенью. У вас нет писателей, нет поэтов, нет политиков, нет ученых. Кто и как будет заставлять нас снова встраиваться в этот бессмысленный контур, пожирающий сам себя? И главное — чем вы заполните эти пустующие культурные центры, которые все это время строились во всех городах России? Как именно 20-летние и 14-летние под диктовку стариков будут оформлять и прославлять военные удары по соседним странам и решение о полной культурной изоляции? Какими методами? На каких условиях? Для чего?

Добавлю еще одно. Именно сейчас я осознаю смысл, который был и в моем профессиональном выборе как историка и искусствоведа. Тогда, в 2002-м, я отклонила возможность работать с «нейтральными темами» и выбрала заниматься именно советским искусством сталинского периода, то есть едва ли не самым тяжелым и процензурированным материалом. Дисциплиной, где нет никаких верных ответов и нет никакого готового нарратива, а последние большие методологические шаги делались наполовину.

Моя работа связана с тем, что находится здесь, в России. Она строится на частных архивах, на личных свидетельствах, из которых складывается ненаписанная история страны. Она возвращает культурное и интеллектуальное присутствие тех людей, которые, как и мы, оказались и остались здесь в самое тяжелое переломное время без всяких надежд и без всякого права быть услышанными.

Выбранный мной и очень многими моими друзьями путь сразу ставил перед фактом: стремление профессионально работать в России и придумывать что-то новое в гражданском, научном и культурном смысле означало действовать под двойным давлением — без поддержки от старшего поколения или от западных исследователей. Но мы надеялись на других тридцатилетних. По самым разным направлениям мы формировали собственные интеллектуальные сети и в России, и на тех территориях, которые назывались постсоветским пространством. Мы ехали вглубь наших стран и изучали музеи, архивы, архитектуру, сами города, чтобы своими глазами увидеть и самостоятельно проанализировать развитие нашей истории, не пользуясь готовыми штампами.

Я не стала бы тем, кто я есть, если бы эти 15 лет не поддерживала бы связь с независимыми миллениалами из Украины, Беларуси, Кыргызстана, Казахстана, Узбекистана: с теми учеными, правозащитниками, художницами, философами, кто жил в этих странах и с теми, кто вынужден был уехать из них, как и многие мои единомышленники в России. Все мы сталкивались с цензурой и давлением и учили друг друга, как оставаться в этих условиях мыслящими людьми. Мы открывали друг другу двери своих домов, собирали на последние деньги конференции, круглые столы, выставки, выискивая возможности увидеть друг друга и обменяться опытом. Потому что, кроме нас, основания будущего наших свободных стран некому создать. Некому и сейчас. Нет никакого Запада, у которого есть для нас готовый сценарий. Нет ни одного советского института, у которого были бы решения.

Мы одни.

Война ведется без нашего согласия и против нас, физически уничтожает плоды и перспективы дружбы, сотрудничества и солидарности нашего поколения

Ядерные угрозы, удары по соседям, закрытые границы — это обезумевший двадцатый век, который кричит на нас — к ноге.

Но история не дает ему таких полномочий. Не бывает, чтобы прошлое установило правила для будущего или затянуло его в свой гроб.

Двадцатый век, ты давно выбросил нас из своих ячеек и давно лишил нас политических мест. Но отсюда есть только одно следствие — места в политике и культуре мы теперь вольны выбирать себе сами.


Понравился материал? Помоги сайту!

Сегодня на сайте
Разговор c оставшимсяВ разлуке
Разговор c оставшимся 

Мария Карпенко поговорила с человеком, который принципиально остается в России: о том, что это ему дает и каких жертв требует взамен

28 ноября 20245032
Столицы новой диаспоры: ТбилисиВ разлуке
Столицы новой диаспоры: Тбилиси 

Проект «В разлуке» начинает серию портретов больших городов, которые стали хабами для новой эмиграции. Первый разговор — о русском Тбилиси с историком и продюсером Дмитрием Споровым

22 ноября 20246585
Space is the place, space is the placeВ разлуке
Space is the place, space is the place 

Три дневника почти за три военных года. Все три автора несколько раз пересекали за это время границу РФ, погружаясь и снова выныривая в принципиально разных внутренних и внешних пространствах

14 октября 202413154
Разговор с невозвращенцем В разлуке
Разговор с невозвращенцем  

Мария Карпенко поговорила с экономическим журналистом Денисом Касянчуком, человеком, для которого возвращение в Россию из эмиграции больше не обсуждается

20 августа 202419628
Алексей Титков: «Не скатываться в партийный “критмыш”»В разлуке
Алексей Титков: «Не скатываться в партийный “критмыш”» 

Как возник конфликт между «уехавшими» и «оставшимися», на какой основе он стоит и как работают «бурлящие ритуалы» соцсетей. Разговор Дмитрия Безуглова с социологом, приглашенным исследователем Манчестерского университета Алексеем Титковым

6 июля 202423700
Антон Долин — Александр Родионов: разговор поверх границыВ разлуке
Антон Долин — Александр Родионов: разговор поверх границы 

Проект Кольты «В разлуке» проводит эксперимент и предлагает публично поговорить друг с другом «уехавшим» и «оставшимся». Первый диалог — кинокритика Антона Долина и сценариста, руководителя «Театра.doc» Александра Родионова

7 июня 202429001
Письмо человеку ИксВ разлуке
Письмо человеку Икс 

Иван Давыдов пишет письмо другу в эмиграции, с которым ждет встречи, хотя на нее не надеется. Начало нового проекта Кольты «В разлуке»

21 мая 202429653