«Поезд всегда символизировал прогресс. В Китае философия другая: все лучшее — в прошлом»

— Вы помните свою первую поездку по железной дороге?

— Мне было четыре или пять лет, отцу нужно было куда-то по работе, и он взял меня с собой. Я был в диком восторге: все эти люди, суета, носильщики, проводники… Ехали мы недолго, часов шесть, но эта поездка так врезалась мне в память... Все американцы сходят с ума по поездам. Для нас железные дороги — это как british sea power для англичан. Символ страны, единства и силы, который так глубоко проник в нашу ДНК, что его уже никак не вытравить.

— В фильме вы свободно говорите с пассажирами на китайском; как вам удалось его выучить на таком высоком уровне?

— Китайский не такой сложный, как думают. Не как русский, где очень запутанная грамматика, слова меняют свою форму и так далее. В китайском все намного проще. Нет никаких спряжений, каждое слово может занимать только определенное место в предложении. Самое трудное — это тоны. В китайском 4 тона, и от вашей интонации зависит значение слова, но за год-полтора можно освоить и их.

— Сколько лет вы провели в Китае? Если я не ошибаюсь, «Железная министерия» — уже третий ваш фильм об этой стране.

— Да, это моя третья работа. Перед «Iron Ministry» я снял два фильма: «People's Park» (2012) и «Yumen» (2013). С Китаем связано почти 10 лет моей жизни.

— Как вы там впервые оказались?

— Я изучал китайскую философию, а потом понеслось… (Смеется.) В рамках моей образовательной программы я на 6 месяцев поехал в Китай. Это было начало 2000-х. Даже Шанхай тогда был не таким, как сейчас. А Китай в целом так и вовсе был другой страной.

— Вы снимали фильм три года, однако создается впечатление одной бесконечной поездки… Это и было главной идеей?

— Конечно! Мне захотелось зафиксировать и максимально точно передать этот опыт. Впервые оказываясь в китайском поезде, ты испытываешь очень сильные эмоции, чувствуешь себя чужим, а окружающая реальность кажется абсолютно непроницаемой. Это будто живой организм, в котором все связано и логично, но для того, чтобы понять его логику, мне понадобилось очень много времени.

— Отстраненное наблюдение или активное участие — что ближе вашему режиссерскому методу?

— Мне хотелось, чтобы все происходило само собой, но среда устроена так, что она тебя вовлекает и приглашает взаимодействовать с ней. В дешевых вагонах, где у тебя даже нет конкретного места и люди сидят в проходах, очень редко можно встретить иностранца. Возможно, я вообще первый иностранец, которого они видели так близко. А если учесть, что китайцы по природе своей очень любопытны, а я могу более-менее сносно изъясняться на китайском, мы неизбежно начинали разговаривать.

— Писатель Лао Шэ говорил, что «Китай — это одна большая чайная»; можете ли вы сказать то же самое про китайский поезд?

— Без всякого сомнения, за то время, что я провел в поезде, мне удалось пообщаться с абсолютно разными людьми: рабочими фабрик и фермерами, чиновниками и бизнесменами. Я увидел китайское общество изнутри, узнал, о чем думают разные люди, о чем мечтают, и, честно говоря, мне кажется, фильм имеет гораздо большую ценность для антропологии, чем непосредственно для кинематографа.

— Как люди в поезде реагировали на камеру?

— Многие отказывались продолжать разговор, как только я доставал камеру. Особенно сложно было с сотрудниками железной дороги. Вечное «как бы чего не вышло» — работа на железной дороге считается очень престижной, и многие просто боялись ее потерять. Иногда закрывали объектив рукой, иногда удаляли записи с карты, но я всегда старался идти на компромисс. Был один начальник поезда, с которым мне удалось наладить контакт. Так, после окончания поездки мы вместе сели и отсмотрели весь материал. В итоге удалили всего несколько кадров.

— Поддерживаете ли вы связь с кем-то из ваших героев?

— В основном нет, наше общение заканчивалось, как только мы добирались до конечной станции. Был один чиновник, который меня консультировал, но, к сожалению, отказался сниматься. Мы до сих пор иногда обмениваемся письмами. Когда я закончил монтировать и отправил ему фильм, он сказал, что было очень интересно смотреть, но при этом заметил, что я показал китайскую жизнь в намного более радужном свете, чем она есть на самом деле.

— Можете раскрыть значение названия фильма?
Если его (铁道) переводить с китайского буквально, то можно найти много дополнительных значений: например, иероглиф 铁 в древних текстах — это не только «железо», но еще и «оружие», а 道 — это не просто «путь».

— Для меня 道 (дао) имеет принципиальное значение, потому что дао как философское понятие вбирает в себя огромное количество смыслов. Это и путь, и смысл жизни, и порядок вещей; практически все на Земле — это дао. «Великое дао растекается повсюду. Оно может находиться и вправо, и влево. Благодаря ему все сущее рождается и не прекращает [своего роста]» (цитирует «Дао дэ цзин», русский перевод по: Ян Хиншун. «Древнекитайский философ Лао-цзы и его учение». — М., 1950; Ян Хиншун. «Дао дэ цзин» в двухтомнике «Древнекитайская философия». — М., «Мысль», 1972. — Ред.).

Раньше в Китае было Министерство железных дорог, своего рода государство в государстве. У них были свои школы, больницы, ведомственные столовые и дома отдыха, целая система, вход в которую для человека со стороны закрыт. Сейчас ситуация изменилась — теперь это частная компания, и все стало намного прозрачнее, значительно снизился уровень коррупции. Поэтому в английском варианте названия я использовал слово «министерство».

— Еще один важный момент: ваш фильм начинается в старых «зеленых вагонах», где много людей, шум, грязь, окурки, а заканчивается в суперсовременных сверхскоростных поездах, где все тихо сидят, уткнувшись в смартфоны. Вы выступаете против прогресса?

— Поезд всегда символизировал прогресс. И для западной цивилизации эта тема всегда была очень важна, движение вперед — всегда благо. В Китае ситуация другая: если опираться на философию, то все лучшее уже было в прошлом, задача человека состоит в том, чтобы приблизиться к этому идеалу. Это с одной стороны, а с другой — Китай живет в условиях рыночной экономики, где нельзя стоять на месте, а нужно постоянно развиваться и совершенствоваться, да и сами китайцы очень позитивно относятся к переменам.

— Но при этом все равно чувствуется некоторая ностальгия…

— Конечно, я с огромной теплотой вспоминаю времена, когда учился в университете, постоянно ездил на разные конференции, работал в архивах — и всегда это было связано с поездами. Помню одну из первых поездок из Пекина в Куньмин — она занимала 54 часа. За это время я прочел все книги, которые взял с собой, у меня разрядились все гаджеты, работала только камера, и я просто начал снимать. Наверное, именно тогда и появилась идея фильма.

— Отдельного разговора заслуживает саундтрек фильма: первые три минуты мы вообще видим только черный экран и слушаем своего рода симфонию…

— Мне очень нравится слово «симфония»: когда я только начал изучать документальное кино, преподаватель показал нам фильм «Энтузиазм: Симфония Донбасса» Вертова. Я был поражен тем, как он работает со звуком, как он влияет на ритм и как из этих скрежетов и стуков складывается еще одна история. Поэтому в своих фильмах я очень много внимания уделяю саундтреку. Мне ужасно повезло, что я работал с Эрнстом Карелом — он настоящий художник. Несмотря на более чем скромное оборудование, на которое я записывал звук, ему удалось сложить свой музыкальный сюжет, без которого «Железная министерия» была бы совсем другой.

— Могли бы вы снять такой же фильм в России?

— Да, да и еще раз да. Каждый человек мечтает хотя бы раз в жизни проехать по Транссибирской магистрали, увидеть Байкал и оказаться в Москве. У России удивительная история: царская Россия, советская — очень много пластов, а сегодня, во времена Путина, они удивительным образом переплетаются. Надеюсь, я смогу найти партнеров в России и сделать такое кино.

— Вы следите за тем, что происходит в китайском кино?

— Сейчас это, прежде всего, индустрия. Каждый месяц строятся десятки новых кинотеатров, настоящий бум. И по кассовым сборам Китай уже в этом году выйдет на первое место в мире. Но при этом китайское мейнстрим-кино очень сильно отличается от того, к чему привыкли мы. У них особый юмор, особые представления о том, как рассказывать истории, даже с точки зрения цветовых решений все другое. Мне-то самому очень нравятся Цзя Чжанкэ, Дао Иннань, но, к сожалению, их фильмы — только капля в море.

— Вам поступают предложения от китайских продюсеров?

— Да, недавно один специально прилетал ко мне в Чикаго, просто поговорить. Они сейчас изо всех сил стараются научиться делать универсальные вещи, которые буду интересны и в Америке, и в Африке, и в России. Я думаю, у них это получится, если учесть, сколько энергии и ресурсов они готовы в это вкладывать. Сегодня Голливуд интересен всем, потому что люди в любой точке мира разделяют эти идеалы, американскую мечту и так далее. Китайцы сейчас активно работают над созданием своей идеи, разрабатывают свою «мягкую силу». Думаю, они смогут найти точки соприкосновения, через которые начнут транслировать свою философию на весь мир. Причем они не будут подстраиваться под западное сознание, а найдут возможность его трансформировать.

Понравился материал? Помоги сайту!