Надзирать и показывать

Конференция «Кино и капитал» прошла в конце мая 2017 года в Центре исследований экономической культуры СПбГУ. Мини-антологию текстов докладчиков вскоре выпустило издательство «Сеанс». COLTA.RU публикует вошедшую в сборник статью Ильи Будрайтскиса «Теневая экономика и “моральная трансформация” в советском милицейском детективе эпохи застоя».

Бесчисленные кинодетективы были одной из самых узнаваемых примет двух последних десятилетий советского социализма. Их значение совсем не исчерпывалось задачей организации досуга вечно скучающего советского гражданина. Производство детективов было не только симптомом глубокого социального кризиса, но и попыткой объяснить его моральные причины.

Не так часто в советских детективах можно встретить классическую историю индивидуального преступления — с жертвой и скрывающимся нарушителем, злой замысел которого постепенно проясняется в результате безупречной работы проницательного следователя. В хрестоматийных «Следствие ведут ЗнаТоКи» (1971—1989) или «Петровка, 38» (1980) такого рода сюжеты составляют очевидное меньшинство. Гораздо чаще речь идет о преступлениях экономических, о попытках — иногда внутренних, иногда внешних — подрыва не столько советского государственного строя, сколько самого советского общества. Этот подрыв так или иначе связан со стремлением переопределить место, которое в этом обществе занимает частный интерес. На фоне отношений взаимопомощи, солидарности, бескорыстной дружбы или любви проступает иной, скрытый «экономический человек» — и в борьбе за постоянное расширение зоны собственного комфорта он оказывается способен на предательство и коварство. В нем как будто просыпается дремлющий криминальный инстинкт, невероятную разрушительную силу которого уже не в состоянии сдержать принятые социальные нормы или карающая сила государства.

Социалистический следователь, в отличие от известной фигуры капиталистического детектива, предстает не как бесстрастный наблюдатель, способный к обобщению беспорядочного нагромождения деталей и производству частных выводов, но как критик, активно воздействующий на непрозрачное и подозрительное общественное целое. Лишенное внимания государства и предоставленное самому себе общество моментально начинает воспроизводить рыночные отношения. Чтобы сдержать разрушительные индивидуалистические инстинкты, его собственных моральных сил оказывается недостаточно.

Сюжет практически каждого советского детектива связан с зоной «второй экономики», то есть совокупности легальных и нелегальных рыночных отношений, сосуществующих с нерыночным социализмом. «Вторая экономика» является более широким понятием, чем «теневая», которая включает в себя лишь запрещенные законом виды экономической деятельности. Однако даже разрешенная индивидуальная экономическая активность — от торговли на колхозном рынке до пополнения частной художественной коллекции — балансирует на грани преступления: ведь там, где продукты труда обретают форму товара, воспроизводятся разрушительные для основ социализма отношения отчуждения.

Частная собственность, при социализме юридически отрицаемая, продолжает нависать над советским обществом как призрак, постоянно грозящий прорваться в мир живых из вытесненного мира мертвых. Этот дух частной собственности незаконно вторгается в действительность как непреодоленное наследие капитализма, воплощенная «живучесть традиций, привычек и взглядов прошлого».

В позднесоветском обществе, декларировавшем построение «развитого социализма», причины преступности уже не могли принадлежать противоречиям настоящего. Предполагалось, что отсутствовавшие в базисе общественных отношений рудименты капитализма продолжали существовать на уровне сознания. Или, точнее, — подсознания, противоположного социалистической сознательности, то есть способности возвысить понимание своего собственного интереса до интересов общества в целом. Предоставленное самому себе, сознание отдельного гражданина почти всегда «отстает» от его бытия, а значит — рискует впасть в «антагонистическое противоречие» с социалистической действительностью. Содержанием последней становится советский закон, а усилия милиции по его защите — перманентной работой с несовершенным «сознанием». Такая моральная борьба, тождественная самой максиме социалистического права, может быть лишь делом специальных институтов государства, способных подняться над отдельными элементами общества, чтобы оказаться на высоте его понятия.

К началу эпохи застоя Коммунистическая партия уже не вполне воспринимается в таком качестве — она слишком медлительна, забюрократизирована и уязвима перед лицом растущей «теневой экономики». И в то же время с середины 1960-х начинается параллельный рост влияния МВД и КГБ — двух структур, каждая из которых претендует на роль гаранта моральной дисциплины в обществе. И милиция, и госбезопасность стремятся выйти за пределы ведомственных задач и предложить свой проект морального спасения погружающегося в кризис советского социализма. Почти одновременно (Николай Щелоков в 1966 году и Юрий Андропов в 1967-м) у МВД и КГБ появляются новые руководители, ориентированные на долговременную стратегию увеличения своего аппаратного влияния.

Возглавив КГБ, Андропов не только стремится постепенно превратить его в плацдарм для достижения высшей власти в стране, но и начинает борьбу за культурную гегемонию в обществе. Постоянно расширяя контакты с художественной интеллигенцией и предлагая ей самые различные форматы творческой самореализации, председатель КГБ использует кино и литературу для продвижения в массы практической «философии» морального обновления. Ее составляющими были принципиальность, высокий интеллект и безусловный приоритет интересов страны перед личными комфортом и безопасностью. Государство было прочно защищено от негативного воздействия общества с его растущим эгоизмом и бездуховностью, и именно структуры госбезопасности обладали безусловным правом предлагать ему средства лечения — нравственность, культуру и дисциплину.

Вскоре после своего вступления в должность Андропов знакомится с писателем Юлианом Семеновым, который на долгие годы становится важной фигурой культурной экспансии КГБ. Лично Андропов, по признанию Семенова, был автором идеи многосерийного фильма «Семнадцать мгновений весны» (1973). Разведчики, чей профессионализм предполагает анонимность и напряженную борьбу в реальности, параллельной жизни большинства, — ключевые герои ведомственных сериалов КГБ. Мир и спокойствие советских граждан зависят от итогов этой борьбы на невидимых фронтах.

Так, в одном из ведомственных сериалов по сценариям Семенова, «ТАСС уполномочен заявить» (1984), КГБ фактически предотвращает эскалацию масштабного военного конфликта с Западом, который мог бы начаться из-за событий в некой африканской стране. Опередив возможное непродуманное решение политического руководства, сотрудники госбезопасности вовремя выявляют «слабое звено» — московского дипломата, передающего секретную информацию американцам (показательно, что предатель принадлежит к государственной элите, падок на комфортную жизнь и цинично манипулирует влюбленными в него женщинами). Разоблачившие его в итоге сотрудники КГБ отличаются глубоким знанием советского общества и в то же время не являются его видимой, публичной частью. В сериале «Ошибка резидента» (1968), выявляя иностранных агентов в среде советских граждан, контрразведчики из КГБ также не раскрывают себя — несмотря на то что задача нейтрализации диверсантов часто связана с борьбой за рост сознательности общества, сама эта борьба остается скрытой и не получает выражения в публичных уроках морали. Добродетель разведчика побеждает в том числе и потому, что не требует себе похвал и признания.

Если модель гегемонии, разрабатываемая КГБ, была основана на героической дистанции по отношению к обществу, то МВД с середины 1960-х годов принципиально ориентируется на публичность. Став министром, Николай Щелоков видит свою задачу в том, чтобы восстановить серьезно пострадавшую в предшествующий период репутацию советской милиции. В первые годы его руководства в МВД происходят серьезные перемены: принимается целый ряд мер, направленных на повышение профессионального престижа службы в ведомстве (рост зарплат, новая форма и т.п.), уделяется особое внимание внедрению в милицейские практики современных научных методов, происходят масштабные кадровые перестановки. Именно в это время начинают появляться милицейские сериалы, которые отражают практическую «философию» МВД, ориентированную на завоевание гегемонии в обществе. Их главные герои, советские детективы, — не только смелые профессионалы, но и неутомимые моральные проповедники. Стоя на защите закона, они понимают свою миссию как воспитание «в человеке чувства должного». Важность этой задачи связана с непрозрачностью в социалистическом обществе границ между свершившимся преступлением и его нереализованной возможностью: нарушение закона никогда не бывает результатом случайного стечения обстоятельств, практически всегда оказываясь итогом долговременного морального падения. Всякий раз, когда советский человек неожиданно обнаруживает себя в роли преступника, долг следователя состоит в том, чтобы объяснить ему логику этого морального падения и подать руку помощи.

Душа каждого гражданина в советском милицейском детективе превращается в арену манихейского столкновения социалистической сознательности и темных индивидуалистических пережитков. Сотрудник милиции перед лицом этой схватки выступает не в качестве внешней силы закона, нейтральной по отношению к конкретной личности гражданина. Напротив, следователь возникает здесь как голос совести, проявляющий себя в тот момент, когда слишком тихо звучит совесть самого стоящего перед моральным выбором человека. Этот выбор, в свою очередь, никогда не является уникальным, но постоянно воспроизводит конфликт между частным и общественным интересами.

Вовлечение в отношения теневой экономики, таким образом, предстает здесь как моральная проблема: рыночные отношения, в явном или неявном виде присутствовавшие в советском обществе, создают угрозу «моральной трансформации». Сюжет практически каждого советского кинодетектива — случай противостояния подобной трансформации, почти неизбежной в пространстве того, что Грегори Гроссман называл в СССР «второй экономикой»: экономики, существующей параллельно с первой, социалистической, и представляющей собой совокупность всех рыночных отношений, участниками которых к концу 1960-х годов были уже миллионы советских граждан. Важно, что «вторая экономика» не автономна от «первой», а неразрывно с ней связана: рыночные отношения появляются там, где социализм оказывается неспособен удовлетворить растущие потребности. Возникая как естественный ответ на торговый дефицит или несовершенство обслуживания, «вторая экономика» постоянно ставит под вопрос моральное единство социалистической личности. Во всех своих проявлениях — от «блата», то есть специфической практики неденежного обмена услугами, до официально разрешенной торговли на продовольственном рынке — «вторая экономика» создает основу для скепсиса в отношении завершенности «реального социализма».

В позднем СССР постепенно складываются два принципиально разных подхода к практикам «второй экономики». Первый, представленный частью партийной и академической элиты, в той или иной форме стремился к осторожной легализации тех элементов «черного рынка», которые выявляли и балансировали реально существующие диспропорции социалистической экономики. Этому «конструктивному» взгляду противостоял «ликвидационный», воспринимавший любые уступки рыночным отношениям как угрозу социализму в целом. И если Институт Госплана СССР к началу 1980-х представлял теоретические аргументы в пользу ограниченной легализации, то «ликвидаторы» концентрировались в Институте МВД. Фактически милицейские «ликвидаторы» рассматривали «экономические» статьи Уголовного кодекса (в первую очередь, 153-ю статью, запрещающую спекуляцию) как стратегические высоты социализма, которые необходимо оборонять от стихии рыночного поведения, захватывающей советское общество. В публичной борьбе за гегемонию МВД выступает как единственный надежный защитник социализма в ситуации инертности хозяйственных и даже партийных органов.

Показательно, что многие сюжеты программного милицейского сериала «Следствие ведут ЗнаТоКи» начинаются с обращений бдительных граждан, столкнувшихся с теми или иными недостатками системы, напрямую в органы внутренних дел. Социалистическая сознательность позволяет как бы угадывать еще невидимые контуры конкретного преступления: чуткость и подозрительность добродетельного советского гражданина в отношении любых наличных элементов «второй экономики» в конечном счете практически всегда наводят милицию на реальное нарушение закона. Союз сознательных граждан и милиции направлен не только против конкретных преступников, но и на перманентное сопротивление «моральной трансформации» сограждан, создающей естественную среду для преступного поведения.

Так, в эпизоде № 10 («Ответный удар» (1975)) бдительная пенсионерка обращает внимание на подозрительное безразличие сотрудника пункта вторсырья к нуждам населения, что позволяет милиции раскрыть целую преступную сеть. В другом эпизоде (№ 21, «Без ножа и кастета» (1988)) отец семейства, возмущенный халатностью домоуправления, обращается прямо в уголовный розыск, и дальнейшее расследование приводит к разоблачению системы преступных злоупотреблений сотрудников ДЭЗ. Несмотря на незначительность повода, милицейский начальник начинает проверку немедленно, так как речь в конечном счете идет «о престиже советской власти». Каждое из расследуемых «знатоками» преступлений становится возможным благодаря моральным девиациям советских граждан, самим по себе не являющимся формальными нарушениями закона. Например, одной из линий эпизода «Ответный удар» становится личная драма заводского инженера — слабовольного рефлексирующего интеллигента, утаивающего от жены подлинный источник дополнительных доходов: тяга к личному благополучию и стремление уйти от конфликта делают его жертвой умелых манипуляций и шантажа со стороны лидера преступного сообщества. Борьба за спасение души интеллигента становится практически главным содержанием детективного сюжета — именно воздействие моральной проповеди следователя позволяет раскрыть это дело.

Ситуация потенциального преступления возникает везде, где публичные отношения «первой», социалистической, экономики замещаются рыночными отношениями «второй». В этой серой зоне, втягивающей в себя миллионы советских граждан, места жертвы и преступника предстают как неочевидные и динамичные: преступление происходит там, где рыночная «моральная трансформация» рождает на него «спрос». Вина, не юридическая, но моральная, в той или иной пропорции распределяется здесь между всеми агентами «второй экономики». Этот конфликт между правом и моралью раскрывается, например, в эпизоде «ЗнаТоКов» № 18 («Полуденный вор» (1985)): бездумная страсть к накопительству, культ потребления и вовлеченность в рынок частных услуг заставляют жертв «домушника» также понести моральную ответственность, тогда как сам грабитель оказывается способен на проявления благородства и солидарности.

В милицейском детективе конкретное преступление является лишь частным проявлением широкой социальной среды агентов «теневой экономики», которая в целом продолжает оставаться безнаказанной. В самом деле, большинство сюжетов «ЗнаТоКов» лишь пользуется фактом преступления как возможностью описания различных фрагментов этой масштабной скрытой зоны перманентной «моральной трансформации», будь то частные коллекционеры (эпизод № 14, «Подпасок с огурцом» (1979)) или дельцы теневого рынка овощей и фруктов (эпизод № 16, «Из жизни фруктов» (1981)). Вовлечение в среду рыночного поведения способно деформировать и обратить в свою противоположность практически каждый аспект межличностных отношений — преданность, дружбу или любовь. Например, в многосерийном фильме Александра Бланка «Профессия — следователь» (1982) милицейское расследование раскрывает не только фактическое преступление (контрабанду и убийство), но и многолетнюю историю трогательной любви, чудовищно искаженной вторжением логики рыночных отношений. Слепая к общественным обстоятельствам любовь жены к мужу-инвалиду приводит к аморальной сделке: инвалид продает женщину своему подельнику, чтобы оплатить долг. Нравственные обязательства по отношению к объекту любви здесь уступают произвольному чувству, что приводит к моральной катастрофе. В одной из финальных сцен фильма милицейский следователь произносит перед обманутой женой впечатляющий монолог о смысле настоящей любви, которая возможна лишь на почве гуманистических и социалистических принципов, непримиримых к любым формам отчуждения.

Вмешательство милицейского моралиста оказывается неизбежным в ситуации раскола личности советского гражданина, существующего одновременно внутри двух экономических и моральных порядков. В ситуации такого расщепления предоставленный самому себе индивид фактически обречен на поглощение темной рыночной стихией. Более того: принципиальный милиционер, всякий раз осуществляя свою моральную интервенцию, в конечном счете остается пессимистом в отношении общества, оставшегося без опеки. Печальная мудрость следователя предполагает, что «экономический человек» является единственным органическим порождением этого общества, социалистическая форма которого продолжает сохраняться лишь благодаря государству.

Эта социально-пессимистическая установка ярко проявляет себя в детективе «Подарки по телефону» (1977) латвийского режиссера Алоиза Бренча. Машинисту Рижской железной дороги Петерсону постоянно звонит неизвестный, который странным механическим голосом благодарит его за отличную работу и сообщает о переводе очередной значительной суммы денег на сберегательный счет. Растерявшись и не зная, что предпринять, машинист постепенно впадает в отчаяние; он чувствует вину, но не понимает, в чем именно она состоит. В ограниченный семьей и работой жизненный цикл Петерсона вторгается иная, пугающая логика. Эта логика является одновременно и внешней (так как не имеет никакой видимой связи с повседневным существованием Петерсона), и внутренней: она как бы пробуждает скрытые темные стороны его души. Выясняется, что несчастный машинист практически одинок в своей борьбе: он боится обратиться в милицию, его не понимают близкие и коллеги. Единственный способ — взять себя в руки и попытаться сделать тайное явным. Петерсон вооружается фотоаппаратом и начинает фиксировать все подряд: погрузку и разгрузку товарных вагонов, подозрительные или растерянные лица рабочих на станции. В конце концов при участии милиции это помогает раскрыть подпольную сеть контрабандистов, посредством подкупа вербовавшую исполнителей и соучастников. Все вроде закончилось, но Петерсон уже никогда не будет прежним.

Сфера «гражданского общества», частной жизни, предстает в позднесоветском детективе как поле битвы, уже проигранной социализмом: это общество не может регулировать себя иначе, кроме как через рынок, соответствующий чувственной природе человека. Везде, где советское государство ослабляет моральную дисциплину, в действие вступает рыночная «сатанинская мельница», перемалывающая социум на противостоящие друг другу изолированные индивидуальные существования.

Парадоксальным образом репрессивная сила социалистического государства, защищающая советский народ от него самого, по умолчанию признает рынок как его главное природное свойство. Это признание соответствует тому, что Карл Поланьи приписывал капиталистической «цивилизации XIX века», в которой впервые в истории появляется и устанавливает полную гегемонию идея рынка как тотального порядка. Деньги и обмен, прежде бывшие лишь функциями социальной жизни (не всегда необходимыми), отныне подчиняют себе общество со всеми его производными.

«Теперь уже не экономика “встраивается” в систему социальных связей, а социальные связи встраиваются в экономическую систему. Общество должно быть устроено таким образом, чтобы обеспечивать функционирование этой системы согласно ее собственным законам».

Описывающая этот новый порядок вещей социальная теория (прежде всего, политэкономия) быстро принимает его как нечто естественное и соответствующее человеческой природе. Такое понимание, в свое время подвергнутое радикальной критике Марксом, удивительным образом снова занимает господствующее положение в стране «развитого социализма». Модель моральной гегемонии, предлагаемая советским милицейским детективом, основана на противопоставлении естественного «экономического человека» внешней силе государства, защищающего общество от саморазрушения через активацию силы социалистического морального долга. В такой модели стихия рынка оказывается неподвластна человеческой воле, проявляя себя как общественное бессознательное.

Частная собственность, преодоленная благодаря торжеству юридической формы социализма и декларируемой им морали, воспроизводит себя как «сознание» большинства советских граждан. В своем известном тексте «Маркс и западный мир» Эвальд Ильенков фактически утверждал, что частная собственность продолжает оставаться главным нерешенным вопросом советского общества. Социалистическое государство выступает в качестве чистой силы отрицания частной собственности как принципа, ее прямой антитезы. Это «грубый коммунизм», который «не может быть не чем иным, как той же самой частной собственностью, только с обратным знаком, со знаком отрицания». Обратной стороной этого отрицания является сохранение отношений отчуждения, пронизывающих реальную жизнь. Над действительным хаотичным и несовершенным обществом, в котором человек переживает свое одиночество и конфликт с другими, возвышается абстрактное «общество», от лица которого выступают социалистическое государство и его возвышенная мораль солидарности и взаимопомощи. Это «общество» рассматривается еще как нечто абстрактное, как нечто, отличное от реальной совокупности всех составляющих его индивидов.

В ведомственных милицейских детективах с невероятной точностью отражен этот главный трагический конфликт советского проекта, в котором государство, основанное на социалистических принципах, утверждает свою легитимность через перманентное недоверие к обществу, его способности к самоорганизации и в конечном счете готовности управлять собой без помощи сверху.

Понравился материал? Помоги сайту!