Страсть к разрывам

Впервые в России отдельной книгой выпущена повесть Всеволода Петрова «Турдейская Манон Леско», ранее публиковавшаяся в журнале «Новый мир». В качестве приложений к ней идут воспоминания Петрова о поэтах Михаиле Кузмине и Данииле Хармсе, об искусствоведе Николае Пунине, который был мужем Анны Ахматовой, а также о живописце и графике Николае Тырсе. Кроме того, в книге опубликованы статьи Олега Юрьева и Андрея Урицкого, посвященные повести.

Всеволод Николаевич Петров (1912—1978) не застал рассвета предреволюционной русской культуры, но именно с ней он себя ассоциировал, постоянно присутствуя в кругу тех людей, которые сохраняли ее осколки от забытья и свидетельствовали о ее продолжающемся существовании самим фактом своей жизни. Конечно, одним из главных прибежищ для него была квартира Михаила Алексеевича Кузмина (точнее говоря, комната в коммунальной квартире). Судя по всему, Кузмин очень повлиял на Петрова. В 1932 году Петров, будучи экстерном 3-го курса исторического факультета, поступил на службу в Русский музей, где он работал с архивом Николая Бенуа и познакомился с Николаем Пуниным, а затем — через него — с Анной Ахматовой.

В конце 30-х годов Петров стал собеседником Даниила Хармса: «Важнейшим свойством писателя он считал властность. Писатель, по его убеждению, должен поставить читателей перед такой непререкаемой очевидностью, чтобы те не смели и пикнуть против нее». В 1939 году Хармс, предчувствуя войну, скажет ему: «В тюрьме можно остаться самим собой, а в казарме нельзя, невозможно!» Кто мог знать, что всего через три года он окажется не в тюрьме и не в казарме, а в психиатрической больнице, где умрет в начале 1942 года от голода. Позднее Петров напишет в своих мемуарах: «Люди, о которых я говорю, сами были явлениями искусства».

С началом Второй мировой войны Петров, как и миллионы других, оказался на фронте. Олег Юрьев предполагает, что после демобилизации ему, по-видимому, попался под руку бестселлер Веры Пановой: соцреалистический роман «Спутники», выпущенный в печать в 1946 году и награжденный Сталинской премией. Книга чем-то поразила Петрова (очень вероятно, бездарностью), и он сделал ее своеобразную реплику: повесть «Турдейская Манон Леско».

© Издательство Ивана Лимбаха

Сюжет книги чрезвычайно краток. Главный герой, рафинированный офицер из тех, которых преследовали и сажали чекисты, едет в военно-санитарном поезде и по пути влюбляется в девушку Веру. Она изменяет ему и в конце концов умирает, когда в дом попадает бомба. Отношения между Верой и офицером все время критикуются «коллективом», обрисованным без подробностей и почти незримым. Подобные «коллективы» часто встречаются в советской литературе и советском кино: они осмеивают и осуждают, но непременно дружески. Их участники смакуют те или иные ситуации из чужой жизни, придумывая вульгарные шутки и с особенным удовольствием выискивая новые подробности. При таком раскладе вещей неважно, продолжает ли Вера приглашать к себе мужчин или нет, потому что любой ее выбор будет обсуждаться попутчиками с позиции вездесущего контроля, который не может не возникнуть на фронте. Однако Всеволод Петров — не советский писатель, поэтому коллективное сознание он отправляет за границы основной линии повествования, где оно фигурирует лишь в качестве одного из многочисленных слепых пятен, в качестве какой-то ухабистой народной тропы, которая как бы проглядывает сквозь лесной массив и уводит к скрытым отлаженным механизмам эпохи. Вопреки тому, что действие «Турдейской Манон Леско» разворачивается во Вторую мировую войну, эта война до последнего момента тоже остается таким слепым пятном: взрывы, самолеты, вагонный состав — все это лишь данность, факт, с которым не то чтобы следует мириться, но и протестовать против которого бессмысленно. Поэтому на первый план тотчас выходит любовная история, подминающая под себя и пейзаж, и участников, и стремительно теряющий значение путь. То есть реальность подвергается Петровым упрощению во имя претворения в жизнь личной утопии счастья, о чем и говорит Олег Юрьев. Главного героя почти ничего не интересует. Он едет по заснеженным полям, читает «Страдания юного Вертера» и сравнивает с Манон Леско свою возлюбленную, Веру, присутствие которой, в сущности, тоже становится частью его проекта личной утопии: «Я подумал о том, как пусто мое существование, и о том, что сама по себе жизнь — ничто, ровная прямая линия, убегающая в пространство, колея на снежном поле, исчезающее ничто. “Нечто” начинается там, где линия пересекается другими линиями, где жизнь входит в чужую жизнь. Всякое существование ничтожно, если оно ни в ком и ни в чем не отражается. Человек не существует, пока не посмотрится в зеркало».

В.Н. Петров, 1940-е гг.© Издательство Ивана Лимбаха

Рискну предположить, что Манон Леско — героиня одноименного романа аббата Прево, девушка свободных нравов, которая изматывает возлюбленного, — и кавалер де Грие превращаются у Петрова в аллегорию XVIII столетия вообще. В свою очередь, главные действующие лица повести находятся в ситуации перехода: с одной стороны, они — советская девушка и офицер, с другой — несовершенная вариация аллегории, тень на стенах платоновской пещеры. Постепенно в повести образуется дополнительное пространство другой культуры — аристократической, с которой и ассоциирует себя рассказчик. А для аристократии война изначально являлась образом жизни, поэтому она не берется Петровым в расчет, становясь — в каком-то роде — естественным состоянием (это связано еще и с феноменом тоталитарного общества, где люди порой ощущали войну как облегчение своей участи: ведь на фронте хотя бы появляется враг, который в репрессиях не виден). К тому же, по словам Вальтера Беньямина, в аллегории «любая персона, любая вещь, любое обстоятельство может служить обозначением чего угодно», и «эта возможность выносит профанному миру уничтожающий и все же справедливый приговор: он характеризуется как мир, в котором детали не имеют особого значения». Отсюда — из аллегорического видения — проистекает незаинтересованность рассказчика в переменах, его отрешенная наблюдательность. Он фокусируется на Вере, и в то же время ее смерть мало что меняет в самом духе истории, поскольку в аллегории — вновь сошлюсь на Беньямина — закончившаяся история «простирается перед взором зрителя как окаменевший доисторический ландшафт», то есть не приоткрывается в свете избавления или искупления, как это происходит в романтической литературе. Поэтому для рассказчика характерны, например, следующие сентенции: «Романтизм разрывает форму, и с него начинается распад стиля. Тут юность и бунтарство. А бунтуют — мещане. Великий и совершенный Гете с пренебрежением относился к романтикам, потому что видел в них мещан».

Надо бы упомянуть еще одно действующее лицо: врача Нину Алексеевну, которая намеренно оставлена в тени, исполняя роль конфидентки (у Прево таким поверенным является Тиберж, друг кавалера де Грие). От лица Нины Алексеевны в романе говорит разум, этот постоянный спутник любого текста эпохи Просвещения, к которой Петров отсылает читателя. Однако в голосе разума нет никакого диктата: он скорее дополняет речь рассказчика, высказывает его же сомнения и надежды, словом, заменяет хор античной трагедии. Второстепенный, на первый взгляд, персонаж преисполнен любви, когда наблюдает за складывающимся сюжетом. В общем-то, Нина Алексеевна — фигура свидетеля, а свидетельствование для Петрова было очень важным, судя по оставленным им мемуарам.

Если помнить, что повесть создавалась в условиях идеологического и героического восприятия Второй мировой войны, то станет понятно, что «Турдейская Манон Леско» — завуалированная провокация. Фактически Петров втайне расторгает общеизвестный негласный договор между литературой и государством, который подразумевает, что литература непременно что-то кому-то должна. Петров — в свойственной ему манере — избегает этого и разыгрывает драму «под восемнадцатый век», стилизацию, которая является почти незаметным вызовом (а иные сказали бы, что и кощунством). Миф о войне рассеивается, как дым от снаряда, обнажая воронку, какую-то голую рану, которой отмечены все. Петров постоянно обозначает разрывы: с прошлым, с советским миром, наконец, с девушкой Верой. Ведь, порывая с чем-нибудь или кем-нибудь, мы становимся свободными, и свобода вовсе не обязательно должна быть сладкой, что не отменяет стремления к ней. Так мальчик в «Приключениях Эме Лебефа» Кузмина, врываясь в комнату возлюбленного и едва начиная признаваться ему в любви, случайно находит под покрывалом девушку и бежит вон.

Всеволод Петров. Турдейская Манон Леско. История одной любви: Повесть; Воспоминания. — СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2016. — 272 с.

Понравился материал? Помоги сайту!