Еврей как русский

Леонид Парфенов представил публике первую часть документальной трилогии «Русские евреи». Когда все три части будут готовы (а произойдет это к концу года), станет возможно и обсуждение телевизионной трансляции на Первом канале. Но пока, с 14 апреля, фильм будет демонстрироваться на экранах российских кинотеатров, и это первый проект Парфенова, который начнется с кинопроката.

За дистрибуцию фильма взялся московский Центр документального кино в расчете на интерес как к теме, так и к личности ведущего.

От Леонида Парфенова не ждешь новых идей или новой информации — обычно в его фильмах (и этот не исключение) нет ничего, что бы не было известно заинтересованным в теме. Все его фильмы — это обращение к широкой профанной аудитории; в этом смысле они, конечно, — телевизионные, то есть рассчитаны на необходимость привлечь рассеянное внимание телезрителя, остановить его на пути в ванную или на кухню, увлечь, поразить, сфокусировать.

«Русские евреи» — безусловно, еще шаг вперед в развитии российского научно-популярного кино. Режиссер фильма Сергей Нурмамед (Парфенов работает с ним уже много лет, им сняты фильмы «Птица-Гоголь», «Зворыкин-Муромец», «Цвет нации») использует новейшие технологические приемы для того, чтобы унылые архивные документы — все эти статичные гравюры, портреты, выцветшие фото, обрывки кинохроники — превратились в визуально богатый, красивый, разнообразный и, главное, очень динамичный фильм. Нельзя на экране показывать неподвижное изображение более 7 секунд, убежден Нурмамед. Собственно, именно его режиссерское решение становится определяющим, когда встает вопрос о выборе объекта для съемки. Главный принцип Парфенова — все, что можно показать, должно быть представлено наглядно — реализуется любыми способами, от докудрамы до анимации. В фильме «Русские евреи» говорят портреты императоров, оживает обвиняемый в ритуальном убийстве Менахем Мендель Бейлис, и даже есть короткий стендап писателя Максима Горького. Так что визуальный аттракцион, безусловно, удался.

Все его фильмы — это обращение к широкой профанной аудитории; в этом смысле они, конечно, — телевизионные.

Что же касается содержания, то Парфенов остается верен своему авторскому стилю: речь ведущего густо подбита гвоздиками афоризмов, хорошо запоминающихся и ярко формулирующих суть дела. Так, рассказывая о трех разделах Польши XVIII века, в результате которых Россия присоединила к себе земли с плотным еврейским населением, Парфенов эффектно заключает: «Не евреи пришли в Россию, а Россия пришла к евреям».

Первый фильм охватывает гигантскую часть истории, со времен Киевской Руси до революции 1917 года, и, естественно, многие ключевые и важные вехи в него не вошли. Но Парфенов объясняет, что его интересовал не «еврейский вопрос», то есть не взаимоотношения государства и евреев и даже не жизнь евреев в России, а исключительно их движение в сторону русской культуры, ассимиляция, превращение в русских художников, поэтов, музыкантов и революционеров. Естественно, что большую часть времени фильм уделяет концу XIX и началу ХХ века, когда шла активная ломка традиционных укладов. Как и принято в подобном телевизионном формате, исторический процесс показан через частные судьбы: героями фильма становятся Левитан, Утесов и Ойстрах, их учитель Столярский, Чуковский и Жаботинский, трое Рубинштейнов, Троцкий…

Для иллюстрации знаменитого Кишиневского погрома специально, в духе немого кино, сняты целые сцены. Дело Бейлиса рассмотрено очень подробно, как мини-сериал. Еще один потенциально сериальный сюжет — убийство Столыпина Дмитрием (Мордко) Богровым по прозвищу Митька-буржуй, внуком крещенного в православие еврея, сыном богатого домовладельца, сторонника ассимиляции. Все эти сложные и многосоставные события в фильме с неизбежностью спрессованы и упрощены, однако Парфенову удается найти для них яркую и сжатую форму.

Например, в рассказе о детстве будущего кумира советского народа Леонида Утесова показано, как его отец, Осип Вайсбейн, приходит к соседу, мяснику Кондрату, просить разрешения заплатить за обучение его сына Никиты. Дело в том, объясняет ведущий, что в единственном доступном для евреев Одессы русском коммерческом училище Файги была 50-процентная норма для евреев, и поскольку обучение стоило очень дорого, а русским было где учиться и без этого, каждый еврейский ученик добровольно брал на содержание и оплачивал «своего русского». Эта сцена тоже решена в фильме в духе Великого немого, с утрированными жестами и акцентированными подробностями: в роли Кондрата — огромного роста мужчина, который занят своим делом — он разделывает тушу свиньи, а проситель — в два раза меньше, он жмется к дверям и с опаской оглядывается на оскаленную свиную голову. Ситуация отыграна как комическая.

Такие стереотипы оказываются всегда либо сионистскими, либо антисемитскими.

Конечно, у подготовленного зрителя не может не возникнуть потребности в более глубоком осмыслении событий. Проблема, однако, в том, что, будучи продуктом массовой культуры, такой фильм может оперировать только расхожими представлениями, типичными для коллективного сознательного, а относительно еврейской темы, до сих пор окруженной множеством мифов и умолчаний, такие стереотипы оказываются всегда либо сионистскими, либо антисемитскими. До сих пор нет общепринятой, понятной и в то же время неидеологизированной, непредвзятой позиции. Ее нет не только в отношении к евреям, она не выработана по многим вопросам, что, кстати, очень затрудняет создание произведений массовой культуры.

Леонид Парфенов старается не воспроизводить старые штампы, но другой канонической нормы нет, поэтому фильм остается пересказом интересных подробностей, обаятельные детали и увлекательные истории не складываются в общую картину.

Нужно помнить, что этот фильм — только первая часть проекта. Два других должны охватить периоды, как обозначает Парфенов, официального юдофильства (с 17-го по середину 40-х) и официального юдофобства — с 1948-го, года убийства Михоэлса, до конца 90-х. С исчезновением советского государства, считает Парфенов, тема ушла, растворилась, оказалась снята. Сегодня нет государственного антисемитизма, да и общественный почти незаметен, конфликты и нервность ушли в прошлое вместе с процентными нормами, запретами на профессии и подозрительностью.

Поскольку фильмы о советском времени еще не сняты, в рассуждении о них я неминуемо вынуждена делать допущения. На обсуждении после показа первого фильма Парфенов процитировал слова Солженицына о евреях как опоре советского режима, отвернувшейся от него в пятидесятые: «без них — еще и сам старея — большевицкий фанатизм не только потерял в горячности, но даже и перестал быть фанатизмом, он по-русски оленивел, обрежневел». Собственно, Парфенову в этих словах интересна не солженицынская концепция о «сращенности советского еврейства с большевизмом», а скорее любопытное противопоставление еврейской активности и русской пассивности. Бытовые и стилистические детали вообще хороши для визуального ряда и спасительны для нейтральной позиции. Сомневаюсь, что Парфенов в следующих фильмах станет вникать в подробности того, как в тридцатые годы окончательно «обрусевшие» евреи и их советские товарищи ведут преследование неассимилированного иудаизма, громят традиционный еврейский уклад, разрушают синагоги. И о том, как новые советские евреи вытесняют еврейство из своего сознания, он вряд ли расскажет, как не рассказал о кризисе национальной идентичности в дореволюционном еврействе.

Вряд ли заглянет фильм и за завесу тайны над мистическим отношением к евреям русского православия в его простодушно-изуверском антисемитизме, столь ясно выраженном еще императрицей Елизаветой Петровной в знаменитой резолюции, наложенной на ходатайство о разрешении временного въезда купцам-евреям, где указывалась колоссальная выгода для государственной казны от развития торговли: «От врагов Христовых не желаю интересной прибыли». Кстати, в фильме Парфенова эту фразу произносит сама Елизавета, и оживление портрета кажется важнее, чем смысл ее архаичной словесной конструкции.

Неверно, впрочем, предъявлять претензии к фильму, жанр которого не предполагает предъявления того, о чем нет публичной договоренности. Фильм, снятый в жанре must have, не заменит общественных дискуссий, массовая культура стагнирует в атмосфере непроясненности. Но мне кажется, что началом для такого широкого, не замкнутого внутри специальных институций и, не сомневаюсь, весьма актуального обсуждения фильм Леонида Парфенова может послужить. При готовности общества к рационализации темных пятен своего подсознания, разумеется.

Понравился материал? Помоги сайту!