Валерий Анашвили: «Моя жизнь и есть “Логос”»

Самое нестандартное философское издание в России, журнал «Логос», празднует 25-летие. COLTA.RU поговорила с инициатором и бессменным главным редактором «Логоса» Валерием Анашвили.

— Расскажите, как «Логос» появился.

— Вообще я журналы делал еще в школе, в старших классах. Потом пару лет проучился в МАИ, и там мы делали журнал «Щас», который был отобран преподавателем у кого-то на лекции и попал в руки администрации. Он был веселый, машинописный, а тогда еще очень опасливо относились к такого рода материалам, меня вычислили и вызвали в ректорат. Тогда это очень пугающе все звучало: проректор, первый отдел. Как-то меня там запугивали, а я даже не понимал, о чем речь, — я никогда не был диссидентом, даже не знал, что это такое, слова такого не знал. Меня вообще политика глубоко не интересовала. Звучали слова «Метрополь», «Солженицын» и так далее, что для меня тогда было пустым звуком, я не знал, кто это.

— Он про что был, ваш веселый журнал?

— Ну, что могли молодые люди писать? Что-то бодрое, издевательское, что-то с матом, про жизнь — про любовь и смерть. Мат, может быть, кого-то напугал. Хотя вряд ли их волновало то, что внутри, — испугало, что это четыре машинописные копии, сшитые в брошюру. Этого уже было достаточно, чтобы людей в руководстве Московского авиационного института напугать совершенно до смерти. Тем не менее люди эти были мирные, вегетарианские, и мне это никаких проблем не создало, просто попросили больше так не делать.

А когда я стал учиться на философском факультете, у нас с друзьями возникла идея создания журнала уже более серьезного, философического. Мы были не оригинальны. Тогда, в конце 80-х, журналы издавали все. Было, наоборот, странно не издавать журнал. Любое высказывание той или иной группы единомышленников или даже отдельного человека упаковывалось в формат журнала.

Изначально это должен был быть журнал под названием совершенно диким — «Инсайт» («Логос» — в каком-то смысле не менее дикое название, но чуть более благозвучное и исторически оправданное: мы ведь считали себя продолжателями того, дореволюционного, «Логоса» Степуна и Яковенко), и этот журнал мы задумали делать с моими двумя друзьями-филологами. Собственно, определение «философско-литературный журнал» осталось от той версии проекта. Там должны были печататься какая-то литература (проза, поэзия) и философские тексты. Я отвечал за философскую часть и был главным редактором проекта, друзья отвечали за литературу. Они были сами уже состоявшимися интересными авторами, один — поэт, другой — прозаик, и они так хорошо это все организовали, что для первого номера мы получили интервью с Дмитрием Приговым, интервью с Львом Рубинштейном, стихи и рассказы совершенно разных людей от Парщикова до… я не помню, был ли у нас там сам Сорокин, но про Сорокина был текст, и от Виктора Ерофеева мы получили два рассказа. Масштаб проекта был таков, что, если бы мы выпустили этот номер, мы стали бы ключевым литературным (и не подпольным) журналом в стране. Потому что тогда «Часы» и «Митин журнал» как-то временно утеряли свою значимость — уже была гласность-перестройка, и большого ажиотажа вокруг подпольного самиздата уже не было, а новые интересные журналы еще не появились.

Серьезные ученые мужи после всех этих бесконечных торчащих из журнала ерофеевских фаллосов просто перестанут со мной разговаривать.

Проблема возникла с текстами Ерофеева. Один из его рассказов — «Мать» — отсылал к одноименной повести Горького, только в интерпретации Ерофеева там был очень жесткий инцест с постоянным изнасилованием матерью своего сына и подробнейшим описанием физиологических нюансов этого процесса. Я понимал: если мы печатаем все это, то становимся такими молодцами и очень крутыми, но зато потом я уже ни одного философского текста от своих преподавателей с философского факультета не напечатаю, потому что серьезные ученые мужи после всех этих бесконечных торчащих из журнала ерофеевских фаллосов просто перестанут со мной разговаривать. Я все-таки сделал выбор в пользу философии и предложил отказаться от этого текста. Естественно, мои друзья огорчились, и мы расстались. И тот журнал не состоялся.

Однако через год-полтора мы, уже с новой командой, выпустили другой журнал — он стал называться «Логос», а подзаголовок у него остался от предыдущего варианта издания. И этот наш «Логос», вышедший в 1991 году, как-то вдруг резко стал очень популярным философским изданием (при наличии довольно быстро появившихся очень сильных конкурентов — журналов «Путь», «Ступени», «Новый круг» и других, ныне, к сожалению, почивших) — опять-таки в том странном межеумочном состоянии, в котором пребывала страна и ее гуманитарная мысль. Журнал «Вопросы философии» тогда еще продолжал быть дико тиражным изданием — тысяч 30—50, наверное, был тираж. Кстати, сейчас он составляет 400 экземпляров. Главный философский журнал страны — 400 экземпляров.

— А у «Логоса» какой тираж?

— Сейчас от 1000 до 2000 — в зависимости от номера. У нас все в открытом доступе на сайте, но тем не менее и бумажный тираж продается.

— А первый тираж какой был?

— Тираж первого номера был 5000 экземпляров, он продался за несколько недель, второй номер вышел тиражом 10 000 экземпляров и тоже продался за несколько недель. Первый номер презентовали в Институте философии, о чем даже был двадцатиминутный репортаж по первому каналу Центрального телевидения в программе «Под знаком “ПИ”». Тогда телевидение еще интересовалось какими-то гуманитарными и даже философскими проектами.

— И не понадобилось никаких специальных мер для раскрутки?

— Нет. Пиар у нас и так был прекрасный: представители старшего поколения философов, особенно оголтелых, типа Ренаты Гальцевой, довольно быстро написали рецензии на наш журнал. Мол, такое фашистское издание, публикует Хайдеггера, какой-то просто бред абсолютный. Мы до сих пор любим эту рецензию, ссылка на нашем сайте висит.

— А как вы себе тогда свою аудиторию представляли? Для кого вы делали журнал?

— Первый номер мы с моими ближайшими друзьями и сотрудниками Игорем Чубаровым и Олегом Никифоровым выпускали «для себя». Когда мы учились на философском факультете, в конце 80-х — начале 90-х, читать, если говорить о настоящей философии, в стране было просто нечего. Никаких переводов, ничего, все в спецхранах, нам недоступных. Поэтому мы и решили сделать журнал, который нам самим было бы интересно читать, — для собственного образования и для людей, которым был близок наш интерес к научной философии вообще и к феноменологии в частности. Так что в первых номерах были Гадамер, Хайдеггер, Гуссерль. И вдруг оказалось, что таких, как мы, — много. Мгновенно продавшийся тираж свидетельствовал, что действительно в стране был невероятный голод, остро не хватало свободного издания, которое может обращаться с философской тематикой, не исходя ни из каких догм, марксистско-ленинских или, наоборот, религиозно-философских. А тогда уже начали распространяться эти новые догмы, русская религиозная философия уже шла по стране своей железной поступью. Сейчас эти шаги затихли, к счастью, — оказалось, это тоже малоинтересная вещь, и хотя какие-то люди продолжают выкрикивать что-то такое из русско-философского религиозного лексикона, но это уже маргинальные выкрики. Если сейчас кто-нибудь в коридоре философского факультета начнет размахивать Бердяевым, будет понятно, что человек немножко не в себе. А тогда все это казалось очень серьезным и довольно опасным для подлинной науки.

— Вот сейчас, спустя 25 лет, вы для себя подводите какие-то итоги? С чем вы, что называется, пришли к этому юбилею?

— Мы не ставили перед собой каких-то целей, о которых теперь можно сказать: мы их достигли. Или не достигли. Ничего такого — мы просто занимались самообразованием и некоторыми видами исследований, невозможных за пределами журнала. Вокруг «Логоса» было сообщество людей, которым важно было продемонстрировать какие-то исследовательские методики или почитать специалистов, являющихся для них значимыми.

— Ну хорошо, а считаете ли вы «Логос» успешным медиапроектом?

— Успех СМИ можно оценивать с точки зрения его влиятельности или заметности — «Логос», конечно, не СМИ, но тем не менее со всеми оговорками, если в этом аспекте его оценивать, то, наверное, чего-то мы добились. О нас многие знают, нас многие читают, многие к нам хорошо относятся. Более того: есть целая плеяда людей разных поколений, которые нас ненавидят. Это мне еще приятнее.

— То есть неприязнь к изданию — показатель успеха?

— Неприязнь к изданию, особенно если она резкая, — конечно, показатель. Значит, оно выполняет свою миссию по очистке мозгов от всякой интеллектуальной дряни. Мы, мне кажется, из тех немногих, кто пытается эту дрянь выметать из научного сообщества. Особенно много ее в головах и письменных столах всяких администраторов от философии, с которыми другие издания просто вынуждены мириться. А мы — нет, потому что можем высказывать то, что считаем нужным. Мы никого не боимся.

— Что для вас лично значит журнал «Логос»? Как он на вашу жизнь повлиял?

— Если говорить пафосно, то, в общем, моя жизнь и есть «Логос». Мы с этим журналом уже два с половиной десятилетия вместе. Тут постоянное взаимное влияние: я влияю на «Логос», он влияет на меня. На самом деле это мой главный жизненный проект. Кое-что еще я сделал — естественно, вместе с моими коллегами, друзьями. Мы выпустили много, почти тысячу, книжек, организовали несколько издательских и образовательных проектов, кафедр, исследовательских лабораторий и центров, делали выставки, концерты, записывали диски с музыкой, но тем не менее «Логос», конечно, для меня — всегда в приоритете.

— У вас большая редакция? Сколько людей делает журнал?

— Люди, которые принимают участие в отборе и подборе текстов, в селекции, предложении тем или авторов, — редколлегия — это человек десять. Журнал в собственном смысле слова, как некий финальный продукт, делают шесть человек. А бывали периоды, когда мы его делали с кем-нибудь вдвоем. Я сам верстал, вычитывал, отправлял в типографию, забирал тираж из типографии, отвозил в магазины. К счастью, это время прошло — естественно, ни в одном из этих действий я не был профессионалом. У нас вообще издательской деятельностью занялись в свое время непрофессионалы — философы, филологи, социологи, психологи, кто угодно, но только не профессиональные полиграфисты и менеджеры. Сейчас наступает профессиональная эра. Те, кто остался в издательском бизнесе, стали специалистами, а кроме того, появились люди, которые начали вводить в этой сфере профессиональные нормы, хотя это медленный процесс.

— Есть ли что-то, что вам не удалось сделать в журнале, что хотелось бы изменить?

— На самом деле, журнал сильно менялся и меняется с годами. Сейчас «Логос» — не то, чем он был в 90-е. Тогда это был скорее альманах, который публиковал важные и труднодоступные тексты — они, может быть, и не вышли бы без наших усилий. В нулевые годы журнал представлял собой скорее площадку для ярких высказываний на какие-то актуальные темы, иногда совсем животрепещущие и, на первый взгляд, не имеющие прямой связи с академической наукой. А сейчас уже нельзя сказать, что если вот мы не напечатаем какой-то текст, то он и не будет опубликован — появилось много изданий, которые работают в смежных областях, интересуются близкими нам темами.

— Можете их назвать?

— Скажем, прекрасный журнал «Социология власти» или журнал «Государство, церковь, религия», тоже очень хороший. А еще — «Синий диван», «Неприкосновенный запас» в определенной степени, питерский журнал «Лаканалия», еще один питерский журнал «Стасис». Есть пять-десять изданий, которые так или иначе выполняют те же задачи, что и мы. Эти издания я ценю, и очень плохо, что их так мало.

О какой конкуренции тут говорить? Борьба за одного и того же читателя, который купит один журнал и не купит другой? Такой конкуренции у нас не существует вообще.

— Вы считаете эти издания конкурентами «Логоса»?

— Они не являются конкурентами именно потому, что в нашей стране нереально, невозможно мало гуманитарных изданий федерального уровня — которые читают не только в Москве или в Питере, которые могут быть значимы и заметны в стране. В этом смысле «Логос» — как и все наши коллеги — находится в очень тяжелой ситуации. Когда ты делаешь, допустим, философский журнал в Европе — вокруг сто других журналов. Один, скажем, 50 лет занимается исследованием двенадцатой книги «Метафизики» Аристотеля. Другой — например, философией Чалмерса и только об этом и пишет. Третий посвящен porn studies», четвертый — биополитике и так далее. Есть специализация, сегментированное знание. И когда ты начинаешь какой-то проект философского издания, тебе очень легко определиться: видишь уже занятые ниши, занимаешь ту, которая важна для тебя и на данный момент свободна. А у нас ситуация абсолютно обратная: все ниши пустые. То есть, за что ни возьмись, ничего нет. Даже при наличии пары журналов, занимающихся аналитической философией, нет издания по аналитической философии, которое было бы абсолютно авторитетным и у людей на слуху. Целенаправленно феноменологическое издание, например, у нас совсем недавно появилось — журнал «Горизонт». Пока его не было, «Логос» худо-бедно выполнял какие-то задачи, связанные с репрезентацией феноменологической стратегии в философии. Теперь мы, слава богу, не обязаны заниматься феноменологией, есть квалифицированные люди, которые у себя в журнале это делают (тем не менее мы все равно в этом году выпустили очередной номер, посвященный феноменологии, — со своей колокольни на нее посмотрели, довольно критически). Но все равно мы продолжаем вынужденно заниматься многими, самыми разными, темами.

И о какой конкуренции тут говорить? Борьба за одного и того же читателя, который купит один журнал и не купит другой? Такой конкуренции у нас не существует вообще. И при существующем (мнимом) избытке информации есть дефицит того, что делает «Логос», — тщательной селекции высказываний. Просто посчитайте по пальцам, сколько у нас журналов. Я имею в виду не только философские издания, а шире — гуманитарные. 50 на всю страну, на 150 миллионов? Пятьдесят изданий, которые так или иначе осуществляют селекцию информации. Это очень мало. И все они между собой не могут конкурировать — просто потому, что потребности читателей, заинтересованных в их работе, гораздо шире.

— То есть есть резервы для роста аудитории «Логоса»?

— В первую очередь, есть резервы для роста дистрибуции. У нас, к сожалению, это продолжает оставаться проблемой. Те журналы, которые я упоминал, выходят очень небольшими тиражами, и не потому, что они неинтересны, — а потому, что люди о них не знают. У нас в стране нет института рецензирования и нет нормальной дистрибуции. В любом учебном заведении люди, по идее, в своем вузовском киоске или вузовской библиотеке в любой точке страны должны видеть все эти журналы, они должны быть выложены и стоять на полках. Тогда у преподавателей и учащихся есть шанс их открыть, заинтересоваться. Увы, у нас это исключено, эти журналы никуда не могут быть доставлены. «Логос» худо-бедно куда-то поставляется, я говорю о других.

— А как именно он доставляется?

— Наш журнал выписывает некоторое количество библиотек, их сейчас очень мало, раньше было больше, сейчас у нас всего около 150 подписчиков по России. Поэтому «Логос» в основном продается в розницу. И, кроме того, наш журнал интегрирован в наш издательский проект, Издательство Института Гайдара, а наши книги фактически везде присутствуют — и журнал вместе с ними хоть как-то берут дистрибьюторы книг. Что для других гуманитарных журналов крайне сложно, если это не «Новое литературное обозрение» или «Неприкосновенный запас».

— Как издание «Логос» себя окупает?

— Институт экономической политики имени Егора Тимуровича Гайдара, является учредителем «Логоса» и соответственно финансирует журнал. Это дает нам возможность существовать, хотя в целом журнал практически окупается.

— Насколько принципиально для журнала оставаться бумажным?

— Принципиально. Я не верю в смерть бумажных изданий; ну, собственно, а что в нее верить или не верить — есть цифры, смерть бумаги отменена. В мире книгоиздания 2014-й, по-моему, год был переломным, тогда в США серьезно упали продажи электронных книг — и все, динамика пошла в обратную сторону. И производство киндлов и прочих читалок закрывается, эти технологии оказались тупиковыми.

— Ну, вообще-то это удобная штука.

— А чем она удобна? Украсть на торренте какую-нибудь книжку (я-то за!), пролистать быстренько, понять, о чем она, — и пойти в магазин или заказать в интернете бумажную версию. В этом смысле читалки полезны. Но с этим может справиться и планшет или смартфон, не обязательно иметь читалку. Аргументы в пользу читалки можно опровергнуть очень легко. Ну как можно в ней «Критику чистого разума» прочитать или «Войну и мир»? Это инструмент, который не позволяет взаимодействовать с книгой, с текстом. Служебный инструмент.

— Планируете ли вы менять формат и структуру журнала?

— В этом году в очередной раз меняем дизайн. И немножко от этого, по-моему, все уже устали — и мы сами, и читатели. Надеюсь, нынешний вариант мы на какое-то количество лет сохраним, пока опять не начнем экспериментировать. Структура издания нам кажется устоявшейся и вполне приемлемой — одна-две ключевые темы на номер в обрамлении контрастирующих текстовых арабесок. Разве что критики, рецензий у нас пока маловато. Это самое трудное.

— Как и где вы продвигаете «Логос»?

— Стараемся участвовать во всех заметных книжных ярмарках — либо делаем презентации номеров, либо просто присутствуем на стенде Издательства Института Гайдара или дружественного нам издательского дома «Дело». Представляем журнал на разных площадках, университетских или открытых городских, тематические номера, которые могут быть интересны конкретным специалистам или широкой публике.

— В этом году «Логос» проводит фестиваль. Лекции и концерты в парке — для научного журнала в наших широтах не рядовой вид активности, обычно такие вещи делают популярные издания. Для чего вы это затеяли?

— Нам просто интересно встретиться с другой аудиторией, новой, с которой мы еще не знакомы. Я примерно себе представляю, кто читает журнал «Логос» или хотя бы смотрит на его обложку.

— И кто же?

— Это молодые люди, студенты, аспиранты гуманитарных факультетов тех вузов в нашей стране, которые могут условно называться продвинутыми. И, разумеется, профессорско-преподавательский состав этих вузов, люди, интересующиеся современной наукой или занятые какими-то современными исследованиями, «Логос» так или иначе знают, потому что мы касаемся важных для современного научного состояния тем и трендов. Наконец, наши читатели — просто бывшие гуманитарии или люди, которые интересуются какими-то непрофильными для них темами: скажем, у нас были номера про сериалы, про видеоигры, про спорт, про музыку — их прочитали или обратили на них внимание даже те, кто далек от науки и занят своими профессиональными делами.

Но есть все-таки еще какие-то потенциальные читатели, о которых не знаем мы, а они не знают о нас. Вот аспирант из, условно говоря, педагогической академии какого-нибудь глубинного города или даже Москвы не знает о существовании журнала «Логос», ни один преподаватель ему про него не скажет, так как сам не знает. Мы хотели с ними встретиться вот на открытых городских площадках, очно или через видеоотчет в сети. Мы пытаемся увидеть такую аудиторию, почувствовать, что ей может быть интересно. Мы не ставим своей задачей выполнять какой-то специальный запрос, от аудитории идущий, — но тем не менее нам любопытно услышать мнение людей, узнать, что их интересует.

В Музее Москвы мы выбрали для дискуссий темы, о которых интересно поговорить в связи с городом: смерть в городе, город в городе (как репрезентируется город сам по себе), секс в городе, еда в городе и звук в городе. Приглашаем социологов, антропологов, филологов, философов, и у зрителей есть возможность задавать вопросы. А в проекте с парком «Музеон» мы в привязке к конкретной теме устраиваем концерты с приглашенными музыкантами. Говорили о Ницше в связи с выходом книги Рюдигера Сафрански «Ницше. Биография его мысли», а затем — едва ли не впервые в нашей стране! — устроили официальный концерт с музыкой Ницше. Мало кто знает, что Ницше был композитором, написал огромное количество музыкальных произведений. Презентовали юбилейный номер журнала — мы его сделали перпендикулярным всей предыдущей истории «Логоса» и посвятили исключительно блюзу, он и называется «Логос. Блюз». Собрали музыкантов, записали диск и вложили в номер. И поговорили о блюзе с точки зрения социологии и культурологии, а после был блюзовый концерт. В августе мы поговорим о подделках в изобразительном искусстве и в музыке, а потом будет концерт музыкальных подделок. А еще в августе будет разговор об искусственном интеллекте — очень актуальная тема, выходит много книжек об этом, сейчас вообще меняется представление о том, что такое искусственный интеллект и каковы его перспективы. А после будет концерт: сначала люди сыграют музыку, которую написали роботы, а во второй части программа сыграет то, что люди написали, — аранжирует и исполнит по-своему. В сентябре намечается дискуссия о том, как изменилось понимание города за последние сто лет, — и мы пригласили людей, которые расскажут, что изменилось за этот век в джазе, максимально связанной с городом музыке. А на концерте музыканты продемонстрируют развитие джаза за последние сто лет. И еще будет дискуссия, связанная с выпуском первого тома «Черных тетрадей» Мартина Хайдеггера, знаменитой и очень обсуждаемой сейчас его работы, — поговорим о тоталитарной философии и тоталитарной музыке и устроим концерт с музыкой Пауля Хиндемита, который странным образом мало у нас известен, будучи при этом вообще-то одним из знаменитейших немецких композиторов ХХ века.

— Есть ли у «Логоса» издания-ориентиры, на которые вы равняетесь?

— В нашей стране нет изданий, на которые мы можем ориентироваться; скорее, другие могут ориентироваться на нас, поскольку «Логос» — флагманский журнал. С иностранными изданиями сложнее — мы не можем полностью на них ориентироваться, не можем идти по накатанным дорожкам, как это принято во всем мире. Мы не можем быть обычным университетским журналом в западном понимании, но и не можем быть популярным западным гуманитарным изданием, лежащим во всех киосках и супермаркетах. Мы должны все время соблюдать баланс: стараемся не закукливаться в узкоспециальной терминологии, делать тексты максимально читабельными, но, с другой стороны, выбираем темы, которые всегда так или иначе обкатываются в университетских сообществах, в исследовательских группах. Не все понимают, что статьи о film studies или porn studies (научные исследования кино или порнографии. — Ред.) не связаны с какой-то их особой пикантностью — это совершенно респектабельные университетские исследовательские темы.

— И тем не менее такие темы, как тот же блюз, футбол или телесериалы, не выглядят такими уж очевидными для научного философского издания. Вам, наверное, пришлось долго приучать к ним наше академическое сообщество.

— Не уверен, что мы его приучили. А вообще по части приучения сообщества к чему-то есть задачи более важные. Вот, например, несколько лет назад возникла новая тема в философии — спекулятивный реализм. На Западе многие авторы уже стали классиками этого направления. Это любопытное направление, о нем много говорят. А в нашем академическом сообществе оно оставалось абсолютно неизвестным, непризнанным. Старшее поколение было не в курсе — им особенно неоткуда было это узнать. Но вот есть молодые ребята, которые интересуются, читают западные книжки, начинают заниматься, скажем, конкретно спекулятивным реализмом, — студенты, аспиранты в Москве, Санкт-Петербурге, Перми. Пытаются написать дипломную работу или диссертацию по спекулятивному реализму, а научный руководитель говорит: не понял, это вообще о чем? И эти молодые люди оказываются в академическом вакууме. Они ездят друг к другу на конференции, но остаются маленьким замкнутым сообществом, они не могут повлиять на ситуацию, добиться, скажем, чтобы о спекулятивном реализме говорили на лекциях и семинарах. Что мы делаем? Готовим номер журнала «Логос», посвященный спекулятивному реализму, чтобы продемонстрировать сообществу в целом, что это респектабельная тема. Ну все-таки я себя тешу мыслью, что если что-то появляется в «Логосе», это становится респектабельным. Или, по меньшей мере, дискуссионным.

Нужно разделять политические убеждения и интеллектуальную деятельность. Самое мерзкое заключается в том, что нас приучили, будто это разделять не нужно. А это нужно делать.

— То есть влияете на развитие отечественной философии?

— Да, можно скромно уточнить, что мы влияем на развитие отечественной философии в ее перспективных зонах. При том что, скажем, «Вопросы философии» на это, увы, никак не влияют, эти старые официальные журналы сейчас превращаются просто в какие-то ваковские свалки, где люди печатаются только для того, чтобы получить пресловутую ваковскую публикацию. Это никому неинтересно, их никто не читает, они сами себя не читают. А журналы, которые могли бы хоть как-то на что-то влиять, действительно по пальцам можно пересчитать, и «Логос» — не потому, что мы такие хорошие и правильные, просто мы самые старшие — оказался флагманом среди такого типа изданий.

— События последних лет сильно поляризовали общество — люди разошлись по разные стороны баррикад. Как в этом смысле обстоят дела в философском сообществе? Ощущаете ли вы какие-то изменения в среде, например, авторов журнала?

— Среди авторов журнала — нет, во всяком случае, я пока не сталкивался с таким, чтобы кто-то из них вдруг сказал: нет, я с вами не буду сотрудничать, потому что у вас печатается имярек. Но я, конечно, вижу — в соцсетях и по общению в офлайне — конфликты между людьми, которые еще недавно находились в приятельских или даже дружеских отношениях, более того, занимались одним делом. И это очень печалит. Сама эта ситуация ослабляет и так довольно слабые интеллектуальные связи в нашей стране. Люди, которые могли бы совокупно создавать сильный интеллектуальный продукт, теперь уже его никогда не создадут. И это ужасно.

— И что интеллектуалам с этим делать?

— Нужно разделять политические убеждения и интеллектуальную деятельность. Самое мерзкое заключается в том, что нас приучили, будто это разделять не нужно. А это нужно делать. Пожалуйста, не разговаривай или не общайся с человеком, критикуй его, если у тебя не совпадают с ним политические убеждения, но не смей конфликтовать, если ты находишься с ним в зоне какой-то интеллектуальной работы.

— Как вы считаете — всякое ли явление подлежит философскому осмыслению?

— Я думаю, всякое явление должно осмыслять себя философски. Не философия должна что-то осмыслять. Простой пример: какие-нибудь политики, писатели, общественные деятели, скажем, начала ХХ века — они как функционировали? Брали тексты философов — Маркса, Ницше, Гоббса, Макиавелли — и так или иначе выстраивали свою политику или тексты, основываясь на мыслях философов. То есть реальность выстраивалась на основании философских концепций, не наоборот. Ваш вопрос свидетельствует о том, что радикально, на 180 градусов, все поменялось и мы сейчас почему-то должны считать, что философы обязаны эту реальность как-то осмыслять и объяснять. Ничего подобного. Она должна строиться исходя из философских концепций. Философ — человек, который производит смыслы. Без философа они родиться не могут. Потом уже они начинают воплощаться в деятельности человечества. Собственно, человечество для того и существует, чтобы так или иначе реализовывать философские концепции. Оно об этом раньше знало, но просто забыло. Если мы возьмем античную Грецию — общество знало и помнило об этой своей миссии. Общество XVII века знало, общество XIX—XX веков тоже. Есть Маркс, допустим, — и надо строить жизнь по Марксу.

— А почему общество об этом забыло?

— Потому что философия ослабла. Нет сильных идей, сильных личностей, которые могут стянуть на себя внимание огромных общественных масс, или политиков, или писателей. Действительно произошло обмельчание, в том числе из-за того, что философия неправильно интерпретировала свою собственную задачу и стала заниматься ровно тем, о чем вы говорите: пытаться описывать, объяснять, толковать или придумывать какую-то реальность. Это просто не ее задача.

Понравился материал? Помоги сайту!