Случай Бабченко: где искать правду во времена постправды?

История с инсценировкой убийства Аркадия Бабченко вызвала бурную и неоднозначную реакцию и оставила много вопросов. Такая «игра с правдой» недопустима, заявили представители ОБСЕ и международной организации «Репортеры без границ» — а друзья и коллеги Аркадия прямо говорят не только о недоверии к версии, которую выдвигает Служба безопасности Украины, но и о том, что случай с Бабченко открывает новый этап в жизни медиа. Как теперь читатели смогут доверять журналистам, а журналисты — источникам? COLTA.RU спрашивает об этом теоретиков и практиков медиа.

Илья Жегулев
Олег Кашин
Илья Клишин
Марина Королева
Анастасия Лотарева
Ирина Лукьянова
Андрей Мирошниченко
Михаил Соколов

Илья Жегулев

директор мейджора «Журналистика» факультета Liberal Arts ИОН РАНХиГС

К списку

1. Если дезинформировать медиа — часть спецоперации, то каким образом журналисты в подобных случаях могут верифицировать информацию?

Благодаря этой истории правила верификации информации, думаю, теперь поменяются. Официальное подтверждение смерти со стороны полиции теперь уже не является окончательным доказательством. Нужно получать подтверждение в больницах, обзаводиться источниками и некролог не писать, пока не будет известно достоверно, что с телом покойного и где оно находится.

2. Считаете ли вы, что эта история подрывает доверие к журналистике?

Это не подрывает доверия к журналистике, но окончательно подрывает доверие журналистов к информации, которая получается из официальных источников.

Олег Кашин

независимый журналист

К списку

1. Если дезинформировать медиа — часть спецоперации, то каким образом журналисты в подобных случаях могут верифицировать информацию?

Все-таки премьер-министр, министр иностранных дел и другие официальные лица, а также друзья Бабченко, включая его начальника, — это достаточный круг заслуживающих доверия источников, чтобы считать его смерть фактом. Что эти источники сами оказались обмануты — это все-таки редчайший форс-мажор, ну то есть степень угара официальной Украины можно списать по категории стихийных бедствий, никто не застрахован, но это не повод как-то радикально менять свою жизнь. Я помню твит Яшина «Борис Немцов мертв, его застрелили». Если бы такой твит появился не три года назад, а сейчас, после истории с Бабченко, я бы поверил ему так же, как и тогда. А предложения типа «давайте считать смерть фактом, только если два независимых источника видели тело» — это все-таки утопия.

2. Считаете ли вы, что эта история подрывает доверие к журналистике?

Журналистов как субъекта в этой истории нет, и я не думаю, что она как-то может или должна повлиять на доверие к журналистике. Деятельность всех СМИ так или иначе вызывает вопросы, но случай Бабченко — это эпизод из истории СБУ и из биографии самого Аркадия, пресса же дословно транслировала то, что говорят официальные лица, и к прессе претензий нет. То есть о'кей, на Украине не оказалось журналиста, который смог бы добыть сенсацию «Бабченко жив» до брифинга СБУ (хотя, например, о манипуляциях с камерами в подъезде Бабченко и о том, что на фотографии «трупа» и на теле на носилках — разные футболки, украинская пресса успела написать до брифинга, и это заслуживает похвалы), — ну и ничего страшного, в России бы, наверное, тоже не оказалось. Поводов для фатального разочарования в прессе как таковой здесь точно нет.

Илья Клишин

диджитал-директор RTVI

К списку

1. Если дезинформировать медиа — часть спецоперации, то каким образом журналисты в подобных случаях могут верифицировать информацию?

Установление истины — вопрос, скорее, философский, а может быть, и религиозный. Журналисты работают либо корректно, либо некорректно. Второе подразумевает то, что они заведомо лгут. Сами знают, что так не было, но сообщают. Например, говорят, что на митинге было 100 человек, хотя там было 10 тысяч. Это нехорошо. С информационными агентствами и силовыми ведомствами разных стран журналисты работают как с высокодостоверными источниками, которые просто так не станут врать. Что вместе с тем не означает, что и правительства разных стран не могут сообщать неправду. Например, в 2003 году представители США заведомо говорили неправду про оружие массового поражения в Ираке, и ничего — все это транслировали. Задача журналистов здесь — сообщить вскрывшуюся правду, как только она станет известна. А если есть возможность этот процесс ускорить, то обязательно его ускорить. Но самое главное, повторю, быть честным с самим собой.

2. Считаете ли вы, что эта история подрывает доверие к журналистике?

Доверие к журналистике подрывает, скорее, другое: когда журналисты намеренно манипулируют людьми. Собирают факты и вымысел в некоторую полуправду, чтобы создать нужное впечатление. То, что кто-то меньше чем на 24 часа для полицейской операции что-то имитировал, ничего само по себе не подрывает.

Марина Королева

журналист, филолог, профессор департамента медиа факультета коммуникаций, медиа и дизайна НИУ ВШЭ

К списку

1. Если дезинформировать медиа — часть спецоперации, то каким образом журналисты в подобных случаях могут верифицировать информацию?

Это такой многомерный кейс, что мы его еще долго будем обсуждать. И после того как стало ясно, что человек жив, для меня вообще самое главное сконцентрировалось на профессиональном, журналистском. Потому что нет ответов. Перестает работать почти все, чему я сама следовала, когда вела новости, чему я студентов учу. Подтверждение минимум из двух источников? Было, не работает. Ссылка на информационные агентства как источники максимально верифицированной информации? Не работает. Увидеть своими глазами, отправлять собкоров подтверждать каждое сообщение? Не набегаешься, не наотправляешься. Запросить видео, аудио с места события? Ха, при современных возможностях монтажа — вообще смешно. Мы можем максимально аккуратно сообщать о событии, «прикрываясь» всеми возможными ссылками, — но это для нашего профессионального самоуспокоения, а потребитель не обращает внимания на ссылки, он просто узнает новость. Получается, что ответ — никак. То есть если продолжать существовать в прежней парадигме, то никак.

2. Считаете ли вы, что эта история подрывает доверие к журналистике?

Доверие к журналистике как таковой — нет, конечно. Но она взрывает нынешнюю журналистику изнутри, показывает нам, что прежние наши профессиональные правила и навыки хороши, но их уже катастрофически недостаточно. Что мы слишком доверчивы, что мы невнимательны к деталям — а это для современного журналиста равно непрофессионализму. Пора уже понять, что прежние профессиональные установки как минимум расшатаны интернетом и соцсетями. Например, установка типа «информагентство всегда дает проверенную информацию» больше не работает — потому что оно дает информацию в том числе из Фейсбука. В общем, нам придется очень быстро переформатироваться и вырабатывать новые правила в дополнение к прежним. Не доверяй. Все подвергай сомнению. Проверяй все, что можешь проверить. Будь внимателен к мелочам.

Анастасия Лотарева

главный редактор портала «Такие дела»

К списку

1. Если дезинформировать медиа — часть спецоперации, то каким образом журналисты в подобных случаях могут верифицировать информацию?

Как я вижу по разговорам коллег, это сейчас вторая тема для обсуждений после радости по поводу воскрешения Аркадия, обещания с ним выпить или дать ему в морду. Как выстраивать иерархию источников? Украина заявила о смерти Бабченко в Совбезе ООН, на минуточку, не говоря уж о пачках подтверждений от людей, как официально отвечающих за эту информацию, так и просто связанных с органами безопасности Украины. Какие методы можно использовать — в больницу пробираться и в гроб заглядывать? Жене микрофоном в лицо тыкать с вопросом «а точно ли ваш муж умер?»? Ставить под сомнение любое официальное сообщение — спецслужбам мы не верим, а медикам, например, можно? Я не думаю, что тут есть готовые ответы, эта ситуация — как раз начальная точка для большого обсуждения.

2. Считаете ли вы, что эта история подрывает доверие к журналистике?

Нет, не считаю. Не говоря уж о том, что это слишком общее понятие без понятных критериев оценки, мне сложно представить человека, следящего за этой историей, который подумает: «Ах черт, раз он воскрес, никогда теперь не буду доверять журналистам». По источникам все отработали чисто, но, видимо, пришло время пересмотреть методику работы с источниками в принципе.

Ирина Лукьянова

журналист, писатель

К списку

1. Если дезинформировать медиа — часть спецоперации, то каким образом журналисты в подобных случаях могут верифицировать информацию?

Если дезинформировать медиа — часть спецоперации, то это само по себе критически снижает уровень общественного доверия. А когда уровень общественного доверия низок, верить нельзя никогда и никому: обманут все. И обществу приходится платить довольно высокий налог на недоверие: в любой сделке вас могут обмануть, любая информация может оказаться дезинформацией, поэтому нужно постоянно исходить из того, что идет война всех против всех, постоянно перестраховываться, чтобы не оказаться внакладе, все перепроверять.

Поэтому налог на недоверие, разумеется, осложняет жизнь всякого СМИ, требуя перепроверки сведений, сообщенных из любого источника, поскольку любой источник по умолчанию не заслуживает доверия. Это уже не столько журналистика, сколько шпионаж. Будни информационной войны потребуют обширной сети завербованных резидентов. Как перепроверять информацию, если человек молча сидит в морге и изображает покойника, пока СМИ пишут некрологи? Верифицировать информацию можно разве что через работника морга; такими методами активно пользуется Life.

Отсюда сам собой вытекает вопрос о журналистской этике: а если твой поиск правды будет стоить человеку жизни? Этические ограничения действительно существуют: всем известно, например, что чем больше и подробнее СМИ освещают случаи суицидов, тем выше их число. Но в конце концов такие ограничения упираются в абсурд: на днях сама читала новость, в которой значилось, что «подросток совершил [Роскомнадзор]». «Совершить Роскомнадзор» — это новый эзопов язык, который неминуемо нарастает поверх запретов, реальность становится все более многослойной, поиск истины — постмодернистским квестом. Все это в конце концов упирается в вопрос Пилата «что есть истина?», и вот тут для каждого СМИ и для каждого журналиста начинается самое интересное.

2. Считаете ли вы, что эта история подрывает доверие к журналистике?

В первую очередь это, конечно, подрывает доверие к тем институциям, которые пользуются журналистикой в сиюминутных практических целях. Но я бы сказала, что эта история подрывает общественное доверие в целом, и журналистика тут — только часть общественного договора.

Андрей Мирошниченко

медиааналитик

К списку

1. Если дезинформировать медиа — часть спецоперации, то каким образом журналисты в подобных случаях могут верифицировать информацию?

Конечно, есть некоторые способы проверять информацию и в таких случаях — найти морг, тело, прицепиться к нестыковкам в перекрестных свидетельствах. В случае с Бабченко проблема заключается не в отсутствии способов фактчекинга, а в отсутствии мотива. В нормальной, если так можно выразиться, ситуации СМИ были бы обязаны сомневаться в версиях убийства и проверять их. Но на уровне «случилось — не случилось» заявления официальных органов обычно достаточно.

Редко-редко в такой истории может всплыть конспирологический мотив: что жертва на самом деле жива и дает, например, показания под программой защиты свидетелей. Но этот мотив специфичен и применим для историй в западных странах: Березовский, Лесин. С Бабченко для такого мотива не было оснований.

Теперь оказывается, что нет, официальных сообщений о смерти недостаточно. Теперь журналисты и даже публика могут смело сомневаться даже в еще вчера казавшихся очевидными источниках. Потому что и эти источники становятся не тем, чем кажутся.

Это, во-первых, урок для СМИ — на всякий случай надо проверять и это. Или хотя бы делать закладочку на возможные варианты, чтобы потом ее капитализировать, если сомнение оправдается. А во-вторых, это очередная инициация в мире постправды: не верь даже сообщениям о смерти, даже официальным. Все может быть какой-то игрой. По этому поводу можно огорчаться, но на самом деле именно так, через лихорадку и температуру, публике прививается иммунитет к новой среде, где вся информация амбивалентна, даже такая.

2. Считаете ли вы, что эта история подрывает доверие к журналистике?

Подрывать особенно нечего, вряд ли роль и значение журналистики описываются словом «доверие». Слово «зависимость» подходит больше, и зависимость общества от журналистики после этой истории не снижается. Наоборот, потребность в пространстве для обсуждения, рефлексии, сверки ориентиров от таких историй только возрастает. Очевидно же, что история подняла трафики и рейтинги.

А вот что она подорвала, так это безопасность журналистов. Поэтому она так негативно воспринимается, например, в западных цеховых медиа. Карнавализация смерти журналиста снижает пафос и нетерпимость общества к таким преступлениям, снижает эту незримую моральную защиту журналистской профессии, которая все-таки затрудняла жизнь тем, кто хотел бы заткнуть журналиста.

Очень заметно, как западные источники недоумевают и предъявляют ряд вопросов, прежде всего, к обоснованности карнавала. Действительно ли там была угроза смерти, которая все оправдывает, или же это была совсем другая по замыслу спецоперация? Если украинские спецслужбы буквально в считанные дни не предъявят каких-то фактов, столь же шокирующих, как сама история, то по безопасности журналистов нанесен сильный удар.

Михаил Соколов

журналист «Радио Свобода»

К списку

1. Если дезинформировать медиа — часть спецоперации, то каким образом журналисты в подобных случаях могут верифицировать информацию?

Журналисты в условиях постсоветских стран, где нет эффективного парламентского и общественного контроля, не могут оценить достоверность «информации» спецслужб. Мне трудно предъявить претензии, что киевские коллеги, недавно хоронившие Павла Шеремета, не послали репортера в морг на вскрытие Аркадия Бабченко. Ну, теперь будут посылать.

2. Считаете ли вы, что эта история подрывает доверие к журналистике?

Нет, не считаю. Если эта история что-то и подрывает, то доверие к «официальным источникам». В России постоянно врут чиновники высшего звена, начиная с президента. Ложь — политика всех государственных телеканалов. Вот этим «бревном» можно и нужно заниматься. Не нам искать «сор» в чужой стране, являющейся жертвой агрессии путинского режима и защищающейся уж как умеет.

Понравился материал? Помоги сайту!