23 мая 2019Медиа
272

Обиженные и оскорбленные

Социолог Полина Аронсон — о наших задетых чувствах

текст: Полина Аронсон
Detailed_picture© Getty Images

В интернете все время кто-то неправ. Открываешь фейсбучную ленту — а там каждому второму несут нюхательную соль; санитары с ног сбиваются. Тут затриггерило, там загазлайтило, здесь обсессивно зах∗∗сосило. У всех болит, все обижены, кругом френдоцид и глубокий, непроходимый бан. Чувства одних все время оказываются задетыми чувствами других, и нет на них на всех никакой управы, потому что управа Фейсбука тоже нервная: пугается голых людей, раздает сроки за невинную матерщину, вздрагивает от любого крика.

Будем честны: интернет не оправдал ожиданий. Когда-то давно, когда второгодник с задней парты обзывал вас «задротом», мечталось только об одном: чтобы он исчез из этого мира с тихим «чпок», не оставив от себя и облачка пыли. С появлением соцсетей нам на минуту показалось, что это возможно. Мы добавим в друзья всех хороших, не станем добавлять всех плохих и заживем наконец в теремке образцовой культуры быта — ничего, что виртуальном. Социологи называют это явление «воображаемой гомогенностью». Но на то она и воображаемая, что стоит разок заняться вэнити-серчем для фидбэка, как сразу выясняется: кругом враги.

В верности этого предположения недавно могли убедиться либерально настроенные москвичи и им сочувствующие: «Соболь или Федермессер» — вопрос, мгновенно переорганизовавший социальное устройство теремка. Еще вчера взаимно лайкающие друг друга люди внезапно выяснили, что они друг другу вовсе не френды, а наоборот — м∗∗∗ки, ублюдки, идиоты и истерички. Дискуссия свелась к формуле, озвученной двумя известными журналистами: «Умирать к ней поползешь!» — «Это я сам решу!»

За флеймами подобного рода — каким бы ни был повод, от Крыма до рекламы курьерской службы, — как правило, следует так называемый френдоцид. Ковровый бан и веерное отфренживание стали самыми любопытными практиками нового «гиперконнективного» мира: именно через них, по мнению Григория Асмолова, исследователя массмедиа из лондонского King's College, мы сегодня сообщаем миру о своих принципах.

Созданный в американском кампусе Фейсбук не был, конечно, предназначен для обсуждения коллизий в избирательном округе № 43 города Москвы. Его изначальная функция заключалась именно в том, чтобы связывать между собой друзей — и друзей друзей. Пусть царит атмосфера вечного пикника и радостной доброжелательности, полагали создатели Фейсбука, которым потребовалось десять лет, чтобы добавить к кнопке «нравится» еще пять эмодзи: хохот, любовь, слезы, недоумение и гнев — ни один, впрочем, не сможет выразить гнев избирателей Мосгордумы. Спектр возможных реакций на то или иное высказывание увеличился — и даже допускает теперь «негативчик». Однако отфренживание — в отличие от добавления в друзья — как было, так и осталось делом приватным, скрытым от глаз пользователей.

Свежедобавленные друзья входят в парадную дверь и тут же попадают в гостиную; об их прибытии в ленту господина такого-то или госпожи такой-то немедленно сообщает миру фейсбучный алгоритм: Петр Сидоров и Василий Иванов теперь друзья! Неугодных же старых френдов тихо спускают с черной лестницы: поди вон, голубчик, утомил. В ленте продолжают пировать; более того, благодаря устройству Фейсбука даже сам отфренженный нередко долгие недели не знает о том, что ему отказали от дома, и, подобно несчастному влюбленному, бродит под погасшими окнами в надежде, что хозяйка просто уехала на дачу, а не вышла замуж за другого. Крайняя мера разрыва отношений — бан — технически точно так же осуществляется в тишине. Будучи забаненным, вы не только не видите больше постов своего визави — вы ретроспективно исчезаете с его страницы, подобно тому как в сталинских архивах исчезали с фотографий троцкисты и бухаринцы.

Созданный в американском кампусе Фейсбук не был, конечно, предназначен для обсуждения коллизий в избирательном округе № 43 города Москвы.

Однако такое устройство алгоритма не соответствует самому глубокому устремлению человеческой души: разделять и властвовать на глазах у всех. Отфренживание является одной из важнейших коммуникативных практик, поскольку не в меньшей — а то и в большей — степени, чем добавление в друзья, организует социальное пространство. Сегодня именно рассоединение связей (а не их завязывание) является центральным социальным процессом. Выход из сообществ, дробление групп — все то, что Эмиль Дюркгейм называл в своем написанном в конце XIX века «Самоубийстве» аномией, то есть отклонением, сегодня стало не просто нормой, а основной движущей силой общественного развития. Именно через возведение индивидуальных границ — а не через вступление в те или иные группы — мы заявляем сегодня миру, кто мы и каковы наши убеждения. И именно поэтому задуманное «тихим» отфренживание часто перестает таким быть. Нередко изгоняемого френда перед высылкой за шкирку волочат в салон, чтобы отчитать публично: дескать, смотрите, ложечки серебряные украл, да еще и смотрит нагло! Или наоборот: отфренженный гордо сообщает общественности об изгнании из вражеского логова. В случае с двумя журналистами, по-разному оценивающими деятельность Нюты Федермессер, один отмечает, что другой вырубил его из друзей, «потому что, как известно, он высокоморальный человек и даже работал в кампании Ксении Собчак. Гусь свинье, ясный пень, не товарищ».

Конечно, разрыв отношений и публичное «фи» — явления вовсе не новые. Однако социальные сети позволяют осуществлять это на новый лад — и с новыми чувствами. В доцифровую эпоху разрыв отношений предполагал хотя бы минимальный уровень непосредственного, даже телесного, взаимодействия: если не перчаткой в лицо, то как минимум «руки не подам». Кроме того, разрыв отношений подразумевал некоторый кодекс поведения и некоторые санкции — причем не только для обвиняемого, но и для обвиняющего. Так, первая заповедь в дуэльном кодексе — убедитесь, что вас действительно оскорбили. Дворянина может оскорбить только равный: обижаться на тех, кто статусом выше (царь) или ниже (купечество, мещане), не по понятиям.

Но сегодня, когда в качестве «френда» все равны, обида становится повсеместной: она больше не знает чинов и имен — и, как ротавирус, косит всех. Наступила эпоха культуры виктимности, совмещающая в себе повышенную чувствительность к личным оскорблениям и терапевтический дискурс эмоциональной травмы. Оскорбления стали плохи не тем, что понижают статус, — а тем, что задевают чувства: самый уязвимый, самый личный капитал современной личности. Именно с этой позиции выступил журналист и блогер Григорий Пророков, заявивший о систематических нападках со стороны некоего «преподавателя ВШЭ» и «ответственного секретаря журнала “Логос”». Описывая ситуацию, Пророков писал, что она «била по его эмоциональному состоянию» и вызывала у него страх (ему было «стремно»). «Посоветуйте, что делать?» — обратился он к своей аудитории.

История эта симптоматична со всех сторон. Симптоматичен язык, которым Пророков рассказывает о своем опыте. Симптоматичны механизмы, к которым он прибегает в целях восстановления справедливости. Симптоматично, впрочем, и само понимание справедливости в интерпретации Пророкова: справедливо то, что бережет его чувства.

Начнем с языка, который представляет собой взвесь поп-терапевтических концептов и обсценной лексики. Обнаруженные оскорбления в свой адрес Пророков называет «токсичным говном», его «обсессивно х∗∗cосят», от этой истории ему «некомфортно». Этот язык и есть самый точный слепок общества, находящегося попеременно в двух агрегатных состояниях: драки за гаражами и участия в селфхелп-группе. Именно в этой реальности живет сегодня немалая часть образованного городского населения России, с утра толкающаяся в метро, а после работы отправляющаяся на тренинги личностного роста. Ключевой диалог с миром здесь выглядит примерно так: «Они все ох∗∗ли!» — «Вы хотите поговорить об этом?»

Сегодня, когда в качестве «френда» все равны, обида становится повсеместной: она больше не знает чинов и имен — и, как ротавирус, косит всех.

Пророков хочет поговорить. Он обращается к своим «френдам» — к соседям по виртуальному теремку, — потому что больше не к кому, поскольку, по его собственному замечанию, «института репутации в России нет». Точно так же к своим френдам обращается героиня другого нашумевшего сетевого скандала — феминистская блогерка Белла Рапопорт.

Ответ косметической компании на предложение прислать для обзора тестовые образцы своей продукции задел чувства Беллы — она назвала его «хамским». Белла обиделась. Но сокрушалась она не о бомбочках для ванны — а о том, что бренды недостаточно поддерживают феминизм. Меж тем обнаружить связь между фемактивизмом и запросом на «какой-нибудь набор» не позволяет даже самая сложная герменевтика. Телеграфный стиль переписки блогерки и представительницы бренда сводится к банальной формуле: «Дай прикурить». — «У меня нет». В своем обращении Белла не представляется, не рассказывает о себе, не объясняет, как обзор продукции компании может быть связан с ее активистской деятельностью. Просит она от лица «блогерки» — а оскорбляется от лица феминистского сообщества.

Оба случая — и с Пророковым, и с Рапопорт — вызвали шквал мемов, нередко издевательских. В соцсетях и в массмедиа заговорили о травле и кибербуллинге. Действительно, обиду может «триггернуть» самое неожиданное высказывание — но и за откровенными оскорблениями вовсе не следуют внятные санкции.

То, что могло бы стать теремком, стало коммунальной кухней, где непрерывно выясняют отношения обиженные и оскорбленные с тонкой душевной организацией, с одой стороны, и нахрапистые безжалостные хамы — с другой. Вновь и вновь здесь воспроизводятся те самые два языка и две логики — язык группы взаимопомощи и язык гаражной драки. «Это абьюз! Это триггерит наши травмы! Задевает наши чувства!» — кричат слева. Их окружают «психопаты», «нарциссы», люди с расстройствами психики. «Да м∗∗∗ки вы все, и проблемы ваши м∗∗дацкие», — отвечают им справа. При этом роли могут непрерывно меняться, как в карусели.

Идет война за право на обиду, за право быть оскорбленными: между теми, кто, по собственному мнению, стал жертвой социальной несправедливости — и теми, кто эту жертву увидеть не желает. Бунт обиженных характерен тем, что ни у кого больше нет совести — зато у всех очень чувствительные нервы. Именно в отсутствии совести обвиняют Нюту Федермессер, занимающуюся паллиативной помощью на государственные деньги. Белла Рапопорт оскорблена отсутствием у коммерческой организации феминистской этики. Григорий Пророков сетует на отсутствие института репутации в научном сообществе.

Пророков прав: институт репутации может быть только там, где есть публичное воспроизводство и обсуждение смыслов. Где есть правила — и санкции за их невыполнение. Где есть модели допуска и недопуска в то или иное сообщество. В этом плане институт репутации сегодня действительно совершенно деконструирован. Место репутации заняла идентичность — и эта идентичность строится, по меткому замечанию историка эмоций Андрея Зорина, «в умении правильно обидеться от лица той или иной группы».

Между гаражами, где яростно банят друг друга борцы за честь, и кабинетом групповой психотерапии, где собираются травмированные жертвы абьюза, сегодня — и не только в России — находится пустырь. На том месте, где могла бы быть дискуссия о способах защищать достоинство и равенство всех без исключения граждан, идет дискуссия о перераспределении привилегий по принципу «кто тут самый обиженный». Общее благо оказалось заменено на компенсацию морального ущерба отдельным группам — или даже отдельным лицам.

Попытка привлечь внимание к несправедливости сама по себе, безусловно, необходимая и правильная. Печально только, когда осуществляется она не в контексте важности делаемого обиженным дела — а в контексте личных переживаний. Не нужно быть интересным, нужным, полезным — достаточно быть «затравленным»: не так важно, чем мы занимаемся, — важно то, какие инфоповоды можно произвести нашей обидой. Дайте нам какой-нибудь набор слов — и мы напишем в stories нашей нелегкой жизни. Например, так:

«О! пусть мы униженные, пусть мы оскорбленные, но мы опять вместе, и пусть, пусть теперь торжествуют эти гордые и надменные, унизившие и оскорбившие нас! Пусть они бросят в нас камень!»

Да зачем камень. Можно просто отфрендить.

ПОДПИСЫВАЙТЕСЬ НА КАНАЛ COLTA.RU В ЯНДЕКС.ДЗЕН, ЧТОБЫ НИЧЕГО НЕ ПРОПУСТИТЬ


Понравился материал? Помоги сайту!

Ссылки по теме
Сегодня на сайте
Space is the place, space is the placeВ разлуке
Space is the place, space is the place 

Три дневника почти за три военных года. Все три автора несколько раз пересекали за это время границу РФ, погружаясь и снова выныривая в принципиально разных внутренних и внешних пространствах

14 октября 20249396
Разговор с невозвращенцем В разлуке
Разговор с невозвращенцем  

Мария Карпенко поговорила с экономическим журналистом Денисом Касянчуком, человеком, для которого возвращение в Россию из эмиграции больше не обсуждается

20 августа 202416040
Алексей Титков: «Не скатываться в партийный “критмыш”»В разлуке
Алексей Титков: «Не скатываться в партийный “критмыш”» 

Как возник конфликт между «уехавшими» и «оставшимися», на какой основе он стоит и как работают «бурлящие ритуалы» соцсетей. Разговор Дмитрия Безуглова с социологом, приглашенным исследователем Манчестерского университета Алексеем Титковым

6 июля 202420352
Антон Долин — Александр Родионов: разговор поверх границыВ разлуке
Антон Долин — Александр Родионов: разговор поверх границы 

Проект Кольты «В разлуке» проводит эксперимент и предлагает публично поговорить друг с другом «уехавшим» и «оставшимся». Первый диалог — кинокритика Антона Долина и сценариста, руководителя «Театра.doc» Александра Родионова

7 июня 202425588
Письмо человеку ИксВ разлуке
Письмо человеку Икс 

Иван Давыдов пишет письмо другу в эмиграции, с которым ждет встречи, хотя на нее не надеется. Начало нового проекта Кольты «В разлуке»

21 мая 202426932