«“Эхо” действительно больше всех нас вместе взятых и каждого в отдельности»

Перед Новым годом заместитель главного редактора «Эха Москвы» Марина Королева внезапно сообщила о своем уходе с радиостанции. В интервью COLTA.RU она впервые рассказывает о причинах ухода и о своем отношении к «Эху».

— Марина, сколько лет вы работали на «Эхе Москвы»?

— С 1994 года. Это невероятно сейчас — люди меняют работу каждые несколько лет, а то и месяцев, нормально как раз это. Но на «Эхе» я не одна такая.

— Когда вы объявили о своем уходе в социальных сетях, было ощущение, что это спонтанное решение, принятое человеком уравновешенным, который обычно спонтанных вещей не делает. Как было на самом деле — когда вы это решили?

— Ну, справедливости ради, об уходе я объявила сначала все-таки главному редактору, у которого была заместителем. Сообщение в социальных сетях — это уже потом, когда он подписал мое заявление. И только с одной целью: не обзванивать же коллег и знакомых, не писать сообщения и мейлы. Это удобно, когда всем сразу.

Про спонтанность. Да, это не заготовка была. И да, я редко совершаю спонтанные поступки. Но несколько раз совершала все-таки. Когда рациональнее было бы уйти, а я оставалась. Рациональнее было бы остаться, а я уходила. Это и жизни касалось, и работы. Вот оглядываюсь теперь и понимаю: ни об одном из этих шагов не пожалела, они судьбу мою сделали. А в остальном — да, уравновешенный человек, как вы выразились. Может, даже слишком уравновешенный для журналиста. Когда решила? Решение было императивным, то есть я практически не могла ему сопротивляться, оно пришло меньше чем за два дня до ухода. Но еще день я все-таки дала себе на то, чтобы его «проверить». Не действовать по первому импульсу. Проверила. Поняла, что оставаться не смогу. И тогда пошла увольняться.

— Со стороны это кажется странным. Понятно было, что многим на «Эхе» было крайне некомфортно, например, быть сослуживцами Леси Рябцевой. Но вот она с «Эха» ушла — казалось бы, теперь станет легче. И тут вы сообщаете о своем уходе. Что же такое могло случиться?

— Про Лесю Рябцеву давайте отвечу так, как всем отвечала в шутку: а кто это? Но правда, мы были с ней мало знакомы. Я помню Лесю-практикантку, совершенно обычную, не очень разговорчивую, стеснительную. Помню ее в продюсерской группе (там, где приглашением гостей занимаются), несколько раз в неделю. Та же история, ничем не примечательная. То, что происходило с ней дальше, к редакции отношения, в общем, не имело. Это может звучать странно — при такой громкой «внешней» раскрутке — но так оно и было. Леся была личным помощником главного редактора, Венедиктов и она сама много говорили об этом в разных интервью, появлялись в эфире, в телеэфирах, все это было на виду, было громко, со скандалами, но внутриредакционная работа — это другое. У меня к Лесе и сейчас никаких вопросов нет, я это говорила главному редактору. К ней вопросов нет, все вопросы к нему.

То, что мы разошлись с главредом, не в один день случилось, конечно. И профессиональные расхождения у нас бывали, и личные, и денежные, несколько непростых точек мы проходили. Алексей Алексеевич человек гибкий, это все знают, куда более гибкий, чем я. А я не скандальна, это тоже все знают. При этом надо понимать, что в неформальном «ближнем круге» своего начальника я не была. Ни изначально, ни потом. Мы работали вместе — это да. Чутью его профессиональному я много лет доверяла. Но вот в последние годы объяснить себе многие решения главного редактора не могла. По кадрам, по системе управления редакцией, по эфиру. По мне самой, наконец, по моим программам, эфирной загрузке и зарплате. Я не акционер, не рекламный агент, я такой же наемный работник, как другие сотрудники, и даже не собираюсь делать вид, что мне эти вопросы безразличны. Ну а в конце декабря возникла совершенно конкретная ситуация в связи с фотовыставкой к 25-летию «Эха». Она не только меня коснулась в редакции, эта ситуация. Такой квест, как в компьютерной игре. Этический квест. Пройдешь его — выйдешь на следующий уровень. И вот этот квест я проходить отказалась. И никакие доводы, которые я сама себе могла привести, — многолетние авторские программы, эфир, должность — не работали уже.

— Получается, что вы, заместитель главного редактора, исчерпали свои возможности влиять на ситуацию на радиостанции?

— Да. Я была заместителем по журналистским кадрам. Отбирала и обучала новичков, на первых порах следила за их движением. Все это, как принято на «Эхе», между делом, между своими эфирами, никаких тебе HR-департаментов. Ну и то, что не определяется должностью и вроде не вменяется тебе в обязанность, но оказывается твоим делом: атмосфера в редакции. Вот на нее я точно влиять уже не могла.

— А прежде — могли? Что же изменилось? Что произошло с атмосферой?

— Ну, я бы свое влияние не преувеличивала — ни прежде, ни потом. В редакции, которая «заточена» под одного человека, ничье влияние не перевесит. И это правильно, в общем. Есть ситуации в редакции, когда решение должен быстро принять один человек, а остальные ему подчиняются. Я как новостник это понимаю очень хорошо. Иначе — базар вместо работы. Дело только в балансе и в том, на какие ситуации это распространяется. Если личные пристрастия, предпочтения руководителя, капризы, наконец, распространяются на все дело, атмосфера меняется непоправимо. Вот ты думаешь по привычке, что решение рациональное, а это просто прихоть. Я так хочу, я так решил, будет так.

У меня к Лесе и сейчас никаких вопросов нет, я это говорила главному редактору.

— Когда Сергей Корзун уходил с «Эха» в прошлом году, Алексей Венедиктов сказал, что он всегда может вернуться. Вы для себя такую возможность допускаете?

— Венедиктов предлагал мне остаться на «Эхе» просто в эфире — скажем, в проекте «Говорим по-русски», который мы с Ольгой Северской придумали 17 лет назад и вели все эти годы. Я отказалась. Все-таки я не просто автором на «Эхе» была, не просто гостем, я была глубоко внутри, я понимаю, что отрешиться от этого ни я не смогу, ни мои коллеги. На данный момент так. Что будет дальше — не знаю. Сейчас все так быстро меняется, пространство ломается под ногами буквально, так было в конце 80-х — начале 90-х. И я никогда ни от чего не зарекаюсь.

— Вы сказали, что «Эхо» помогло вам стать свободной. Теперь вы уходите с радиостанции, где проработали 21 год. От чего вы себя освобождаете?

— Да, «Эхо» помогло мне стать свободной. Я туда пришла хоть и с небольшим, но опытом работы на Гостелерадио, я была советским ребенком, успела застать тотальную несвободу, цензуру, на своей шкуре понять, что это такое. И я настолько же «эховское дитя», насколько потом была тренером для тех, кто приходил. От чего освобождаю — я уже ответила. Уж точно не от «Эха», это моя часть навсегда. И профессии, и жизни.

— Вы говорите о любви к «Эху», «суть которого неизменна». В чем эта суть — можете объяснить?

— Могу. И объясню. Но точно не в формате интервью. Этот разговор впереди. «Эхо» действительно больше всех нас вместе взятых и каждого в отдельности. Вот как Россия — не Путин (а Россия — не Путин), так и «Эхо» — это не Венедиктов, не Бунтман, не Корзун, не основатели «Эха» и не сотрудники его. Это не форма собственности, не предприятие, не личность — хотя и то, и другое, и третье.

— А можете вспомнить свои первые впечатления от «Эха»? Как вы туда попали? Вы его до этого слушали?

— Стыдно в этом признаваться — но я не слушала «Эхо» до того, как пришла туда работать. Мне позвонил Сергей Корзун, который тогда был главным редактором, ему меня кто-то порекомендовал, и я пришла пробоваться на ведущего новостей. У меня на тот момент было три работы одновременно: «Радио России» (консультант по русскому языку), «Открытое радио» (ведущая новостей), да еще я подрабатывала в школе дочери, преподавала английский. Какое там «Эхо» еще! Но я зачем-то пошла. Вообще все было против этого. У меня в романе «Верещагин» есть эпизод, когда героиня приходит на новый телеканал на чердаке. Вот что-то такое. Только на «Эхе» был не чердак, а подвал, в студию надо было бегать по железной лестнице. Редакционная комната — одна, там еще и курили все, а я не курю, ужас. Один компьютер на всех. Печатная машинка. Чайник металлический на столе в коридоре, колченогие стулья. Постоянно кто-то входит-выходит, такой веселый сумасшедший дом. Все всклокоченные. И много умных разговоров.

— Чем вас «Эхо» тогда привлекло, почему вы решили остаться?

— Да какое там «привлекло». Работала первые три месяца только в ночные смены, это вообще не мое. По всему — должна была сбежать. Но вот осталась. Это как раз один из тех немногих иррациональных поступков в жизни, о которых я говорила. Из тех, о которых я ни разу не пожалела.

— Как тогда готовились выпуски? Какими источниками вы пользовались? Сейчас все, наверное, сильно изменилось?

— Это было время, когда новости приносили «в рулонах», буквально — «ленты информагентств», тексты ведущий новостей редактировал и диктовал машинистке. Никакого интернета, да что там — компьютеры все еще в будущем. Но по сути мало что изменилось, это как из зернышка дерево вырастает. Вся система сбора и обработки информации была уже выстроена, когда я пришла в 1994-м. Мы что-то достраивали, конечно, «докручивали», изменились технологии, но каркас остался неизменным.

— Когда редакция сама новостей не производит, а агрегирует их — что в работе новостника становится самым важным?

— Оценка. Отбор. Затем — обработка текстов, редактура. Верстка выпусков. И, наконец, «подача», поскольку эфир — это еще и голос, и энергетика твоя. И все это трудно разделить: что тут важно, что не очень. Ты и фильтр новостного хаоса, ты и редактор, ты и «звучащие новости». Да, на новости работает команда — выпускающий, корреспонденты, референты, но новостник всегда был и остается в службе информации ключевой фигурой. В конце концов, в эфир-то ему выходить, и всегда со своими текстами, никакого разделения на «дикторов» и «редакторов» на «Эхе» не было изначально.

— Вы работали на «Эхе» со стажерами и практикантами — много их через ваши руки прошло за эти 20 лет?

— Я тут просмотрела свой файл отзывов о практике, давала их студентам последние десять лет. 350 отзывов в файле. Поскольку отзывы брали не все и не всегда, практикантов, стало быть, за это время было не меньше четырехсот. Ну и человек сто в виде стажеров, которые переходили или не переходили в ранг сотрудников в разные годы. Как говорил Матвей Ганапольский, «это у Королевой какая-то сеть “Аль-Каида”». Только на эховских днях рождения в августе, когда приходят и бывшие сотрудники, я вспоминаю, сколько журналистов начинали на «Эхе» и разошлись потом по всем СМИ. И скольким из них я правила первые тексты или ставила голос. Конечно, учило их в результате все «Эхо». Мое дело было увидеть, отобрать, помочь на первых порах.

— А как вы это определяли? Как понять, годится ли человек в новостники?

— Это характер, конечно. Я могу минут через пять после знакомства сказать, будет человек новостником или нет. Новостник — это когда человек, просматривая новости, способен засмеяться как сумасшедший или закричать: черт, этого не может быть, все сюда, у нас новость! Ну а для новостника на радио нужна еще и психофизика особая. Ты должен «держать удар», что бы ни происходило, голос не должен срываться, даже если в студию ты вбежал за несколько секунд до выпуска, на восемь-девять часов смены ты становишься машиной по скоростной обработке информации, а уж потом можешь выдохнуть. Я новостником проработала 18 лет — это кроме всех остальных обязанностей и проектов на «Эхе» и за его пределами.

Идет перенастройка всего оркестра. Это мучительный процесс на самом-то деле. Поймает «Эхо» это изменение интонации — останется, нет — будет что-то другое.

— Как вы думаете, когда разговорное радио у нас выйдет из кризиса?

— Да оно еще и не начиналось в России толком, разговорное радио, о чем вы! Такое радио, когда в городе 30—40 разговорных станций, как во многих странах, на все вкусы. То, что обязательно будет еще. Нет-нет, у нас и экономический кризис во многом искусственный, рукотворный, и «кризис радио» такой же. Удавка на шее — вот вам и весь кризис. Поговорите с удавкой на шее, попробуйте.

— Вы на «Эхе» эту удавку ощущали?

— Нет. Не ощущала. И это один из главных аргументов, почему я работала на «Эхе» так долго.

— Чего, по-вашему, в радиоэфире сейчас не хватает? Вот если бы вы сейчас открывали радиостанцию — то какую?

— Крамольное скажу. Вообще неважно что. Важно — как. Все ищут форматы, а дело в интонации. Нет, без концепции, без сетки вещания на радио никак, конечно. Но вот и концепция у вас будет, и сетка, и ведущих наберете — а в эфире будет или ложная доверительность, или ложный пафос, или ложная отстраненность. И я, слушатель, вам не поверю, что бы вы мне ни сказали, извините. «Эху» доверяли интонационно. И опять-таки это уже было там, когда я пришла, другое дело — мне было легко войти в эту волну, стать ее частью, это было очень и очень мое.

— Вы говорите, «Эху» доверяли интонационно. Это доверие, похоже, сильно пошатнулось в последнее время.

— Это время меняется. Музыка времени, интонация меняется. Аж хруст стоит, так меняется. Это я вам как человек с абсолютным слухом говорю. Идет перенастройка всего оркестра. Это мучительный процесс на самом-то деле. Поймает «Эхо» это изменение интонации — останется, нет — будет что-то другое.

— А должна радиостанция иметь «позицию» — или важнее быть площадкой для различных мнений?

— На «Эхе» — опять-таки изначально — было железное правило: в эфире могут быть все, кроме фашистов. То есть кроме тех, кто пропагандирует расовую или социальную вражду. Он всегда был мне близок, этот принцип. Площадка для разных мнений — это отличная задумка. Другое дело, что мы сейчас в конкретном времени и пространстве, мы не в 1994-м, когда я пришла на «Эхо», а в России 2016 года, и безальтернативное мнение тиражируется всеми государственными СМИ, тиражируется агрессивно. А для альтернатив оставлено три-четыре СМИ с крайне ограниченным охватом. Ну, интернет еще есть, это да.

— Вы, как заместитель главного редактора, могли влиять на то, какие мнения — и в какой пропорции — звучат в эфире «Эха»?

— Если вы гостей имеете в виду — их на «Эхе» определяет главный редактор. Работают гостевые продюсеры, ведущий может высказать пожелание по гостям — и я как ведущая, но только как ведущая, могла их высказать тоже, а последнее слово — за главным редактором. Вот в чем я много участвовала и что действительно любила придумывать — это новые форматы, новостные особенно. Идеи новых программ. Названия — тоже мое любимое. «Рикошет» я когда-то принесла, «Понаехали», которая политкорректно превратилась в «Поехали», «Выбор ясен» для программ с Евгением Ясиным (вот прямо-таки горжусь этим названием).

— О гостях: вы много лет разговаривали в прямом эфире с разными людьми, в том числе трудноуправляемыми. Как вам удавалось сохранять самообладание?

— Как раз интереснее всего мне были такие эфиры — не с единомышленниками, а с «трудноуправляемыми», как вы говорите. С Прохановым, с Шевченко, с Лимоновым, например. Дело, наверное, в характере, не зря же я в службу новостей пришла. Попробовать, справиться, довести до конца. Я многому в таких эфирах научилась. Ничего, кроме благодарности. Нет, правда.

— Ни разу не слышала, чтобы вы вышли из себя — или были такие случаи? Вам квалификация психолингвиста помогает?

— Не было таких случаев. Вот сейчас говорю — и сама себе не верю. Да неужели. Но нет, не было. Вот когда Проханов у меня молчал две минуты в эфире. Вопрос мой ему не понравился, и он говорит: все, я сейчас замолчу. И замолчал. Другое дело, чего мне это стоило. Помнится, зашла к Венедиктову в кабинет после эфира и попросила водки мне налить. Ну ладно, не водки, портвейна какого-то налили, что ли. А я не пью вообще-то. Что до психолингвистики и лингвистики вообще — им спасибо за то, что они у меня есть. Что есть базовая профессия, и отличное образование, и защищенная кандидатская, два языка есть, английский и французский. И что у меня благодаря этому всегда был свободный профессиональный выбор: не журналистика, так популяризация знаний о русском языке.

— Передача «Говорим по-русски» для слушателей «Эха» прочно связана с вами. И ваши коллеги в эфире, когда возникали вопросы по части грамматики или орфоэпии, обычно говорили: «Спросим у Марины Королевой». Что теперь будет с передачей?

— Это может показаться странным, но по отношению к этой программе, которую я вела столько лет, у меня нет никаких собственнических чувств. Это было — и это было прекрасно. Готовые программы, которые уже звучали в эфире, — собственность радио, они могут идти в повторах. У «Говорим по-русски» есть соавтор и соведущая, Ольга Северская, это был общий проект, он остается тем, кто остался. Я не считаю правильным хоть как-то в это вмешиваться, что-то советовать. Ушла — значит, ушла. Вот программа «Как правильно», ежедневная, очень популярная, была только моей — и по идее, и по текстам, и по исполнению. Она сугубо авторская. Я за старое не держусь, сделано — и хорошо. Я придумаю что-нибудь новое.

— Вы выпустили серию книг о том, как правильно говорить. Будете ее продолжать?

— Эту ли, другую, в том ли виде или ином — я буду продолжать. Русский язык — это моя тема, мне никуда от нее не деться. Кстати, моя еженедельная традиционная колонка в «Российской газете», о русском языке, выходит и будет выходить.

— А как романист и драматург — книгу об «Эхе» не думаете написать?

— Книгу об «Эхе» — нет. Вернее, об «Эхе» напрямую — нет. Но книгу — и думаю написать, и напишу.

Понравился материал? Помоги сайту!