Босх, страх зимы и иммиграционный кризис

В этом году Европа широко отмечает 500 лет со дня смерти Иеронима Босха, одного из самых странных европейских художников. Центр юбилейных мероприятий — родной город Босха, маленький и мало кому известный Хертогенбос на юге Нидерландов, где с 16 февраля по 8 мая проходила уникальная выставка. Музей, в собрании которого нет ни одной работы Босха, сумел впервые в истории собрать в одном месте подавляющее большинство сохранившихся произведений художника — 17 из 24 дошедших до нас картин и 19 из 20 рисунков. Инициативу директора музея Шарля де Муижа подхватило международное музейное сообщество, и благодаря поддержке Getty Foundation провинциальному музею согласились предоставить ценнейшие экземпляры из своих коллекций парижский Лувр, мадридский Прадо, венецианская Академия, нью-йоркский Метрополитен и Национальная галерея Вашингтона.

Может показаться, что, предоставляя малоизвестному музею свои шедевры, крупнейшие мировые галереи являют пример немотивированной щедрости, но это не совсем так. Взамен они получают, во-первых, новую волну интереса к ним (и возможность оседлать эту волну — после 8 мая вся выставка переместилась в Прадо), а во-вторых (и это важнее) — новое знание о своих картинах. Выставке предшествовали шесть лет, посвященные исследованиям работ Босха специально созданной для этого интернациональной группой ученых в рамках Bosch Research and Conservation Project (см. также здесь). Это новое знание не всегда оказывается приятным для музеев. Исследователи поставили под сомнение авторство двух известных работ, ранее считавшихся написанными Босхом, — «Извлечение камня глупости» и «Искушение святого Антония» из собрания Прадо, а другое «Искушение святого Антония», из собрания Музея Нельсона-Эткинса в Канзас-Сити, из разряда dubia перешло в число несомненных оригиналов.

Подготовительная работа и сама выставка позволяют внести две важные коррективы в привычные представления о художнике. Экспозиция, в которой помимо работ Босха представлены работы его современников и другие памятники эпохи, помогает увидеть его творчество в контексте времени и места. Оказалось, что искусство этого «самого необычного художника Средневековья» в основе своей глубоко традиционно. Сравнение работ Босха с работами его отца и деда, которые также есть на выставке, показывает, что у него, пусть с гениальной яркостью, находят выражение тенденции, общие для его современников.

Больше того, мастер, которого принято считать «вдохновленным дьяволом», оказался традиционным и в своих религиозных представлениях и религиозной практике. Экстравагантные версии о том, что странные образы объясняются пристрастием Босха к наркотикам, его принадлежностью к секте, практиковавшей магию и половую распущенность, оказываются не более чем модернизацией распространенных среди современников художника слухов о продаже им души дьяволу. В действительности Босх был, по-видимому, ревностным христианином — он внимательно читал Библию, не работал (с ущербом для доходов) в многочисленные церковные праздники и был членом «Братства Блаженной Девы» при городском соборе. Ключом к его картинам оказывается не распущенность, позволявшая ему заходить за привычные границы нормального опыта, а, напротив, благочестие, позволявшее этот различный опыт гармонизировать.

Отсюда вторая корректива. Из автора собрания средневековых диковинок Босх превращается в мастера Возрождения в его северноевропейском варианте. Северное Возрождение, будучи, в отличие от итальянского, не обращением к наследию античности, а вдохновленным Реформацией движением религиозного обновления, становится умением включить в единое целое то, что раньше выталкивалось за пределы строгого и сухого канона. Сделав доступной для чтения Библию на национальном языке, Реформация включила в сферу компетенции церкви то, что раньше принадлежало исключительно народной культуре. «Диапазон» христианства расширился и по другой причине: каждый человек на своем месте, а не только клир и монахи, стал восприниматься как самостоятельный и полноценный субъект отношений с Богом. Упразднение Лютером монашества как особой касты молитвенников было серьезнейшим шагом в сторону представления о церкви как совокупности всех членов общества. Как отмечает Макс Вебер, то, что немецкое слово Beruf, означавшее «призвание» в духовном смысле, вследствие переводов Лютера стало значить также «профессию» как род мирской деятельности, — результат серьезнейшего мировоззренческого переворота, позволившего воспринимать обычный человеческий труд как нечто равное по достоинству духовному служению.

Отнесение Босха вместо Средних веков к Возрождению, при всей условности этих границ, перенастраивает взгляд. Мы помещаем его в иной ассоциативный ряд и начинаем рассматривать не в качестве младшего современника создателей причудливых книжных миниатюр (о которых с таким задором напоминает нам паблик «Страдающее Средневековье»), а в качестве старшего современника хоть и «мужицкого» и местами довольно страшного, но уже совсем не дьявольского и по-ренессансному гармоничного Питера Брейгеля, а то и куда более стройных Альбрехта Дюрера и Лукаса Кранаха.

Странные и страшные образы Босха — не результат «сговора с дьяволом», а свидетельство нового, более широкого подхода, способного примирить в более масштабной перспективе то, что раньше примирить было невозможно. Все то, что раньше было странными, страшными или забавными частностями или не складывающимися в общую картину прорывами, впервые смогло быть вписанным в большое художественное целое. Так, стоящая на границе Средних веков и Возрождения «Божественная комедия» Данте включает в единое целое ужасы ада и красоты небес — позволяя при этом героям независимо от степени их греховности или блаженства быть живыми людьми, а не просто частями схемы. Человеческие страсти, страхи, слабости и глупости отныне могут быть включены в единую вселенную; опыта культуры, энергии гармонизации, которой раньше для этого не хватало, теперь было достаточно.

* * *

Год Босха приходится на крайне сложный, если не критический, момент для Европы, и в этом можно усмотреть особый символизм. Проект единой Европы, задуманный и воплощавшийся как проект идеальный — с утопической бетховенско-шиллеровской одой «К радости» в виде гимна, с красивой новой валютой, с цивилизаторским желанием втащить на борт всех, кого только возможно, — вдруг столкнулся с серьезнейшими и прежде небывалыми «искушениями», нападениями «страстей», заставившими всех его участников усомниться в собственных идеалах. Искушение же — и босховский триптих «Искушение святого Антония» прекрасно это показывает — это как раз попытка сбить с выбранного пути, проверка этого выбора на прочность. Идеальные проекты недорого стоят, пока не пройдут такого испытания — страхами, глупостью, варварством, ленью, жадностью и алчностью — всем тем, что всегда сопротивляется красивым построениям.

Через два десятка лет после своего создания Евросоюз начал сталкиваться с действительно серьезными проблемами. Вопрос о том, приведут они к гибели проекта или к его укреплению, остается открытым. Но метафора искушения интересна тем, что в его случае речь идет не о борьбе одних элементов реальности с другими. Это, прежде всего, духовная брань, а уже затем физическое противостояние; это ситуация, когда страхи ставят под угрозу идеалы.

Описанную логику страхов с предельной рельефностью демонстрирует самый болезненный кризис, c которым сталкивается сейчас Европа, — наплыв беженцев, принявший в прошлом году катастрофические масштабы. Первые признаки угрозы с небывалой силой запустили разговоры о том, что, пользуясь популярной метафорой, «зима близко» и страшный хаос «из-за стены» уже захлестывает цивилизацию. «Массовая миграция подобна медленному и настойчивому течению, размывающему берега, — говорил в марте, обращаясь к нации, венгерский премьер Виктор Орбан. — Она прикрывается соображениями гуманизма, но ее подлинная причина — стремление оккупировать территории; и захват территорий мигрантами означает их потерю для нас». Многочисленные комментаторы говорят о том, что Европа стоит на грани «нового варварства», вот-вот падет под давлением перезревших противоречий, вынуждена будет решительно пересмотреть основополагающие для нее идеалы свободы и толерантности, сдастся, соблазнившись видимыми успехами плюющих на эти идеалы новых диктатур — в которые никакие беженцы не бегут, а если бегут, то там не задерживаются. Эти страхи вполне понятны, и многие (их давно не было так много) действительно попадают под их влияние — но ведь так всегда бывает в ситуации искушения.

За месяцы, прошедшие с момента обострения кризиса летом прошлого года, вполне обозначились два типа реакции на него. Как и полагается в ситуации «духовной брани», один основывается на страхах, а другой — на идеалах. Первый, вполне естественный и наиболее шумно заявляющий о себе в новостях, особенно российских, сводится к восприятию беженцев как угрозы, которой необходимо поставить заслон. Венгрия, Греция и Испания возводят стены на своих границах, Польша жалуется на непосильные и несправедливые квоты, и даже Великобритания, угрожая выходом из ЕС, требует ужесточения правил перемещения внутри Европы и права снижать квоты для себя. На этих настроениях спекулируют радикалы, организуя антимигрантские марши, обеспечивая поддержку крайне правых партий вроде «Национального фронта» Марин Ле Пен. Жонглирование угрозами увлекает даже известных интеллектуалов вроде Петера Слотердайка. Эскалации этих настроений способствуют и сами мигранты — достаточно вспомнить волну нападений на женщин в ночь на 1 января в Кельне и других городах Германии. Но куда в большей степени нагнетанию страхов способствуют, оказываясь в данном случае по одну сторону баррикад, разного рода пропагандисты (не в последнюю очередь российские СМИ) и террористы. Ведь одна из целей последних терактов в Париже и Брюсселе состоит как раз в том, чтобы расколоть Европу, сыграв на антимигрантских и дезинтеграционных настроениях. Трезвый анализ показывает, что связь терактов с беженцами или новоприбывшими мигрантами, а также представление об усилившейся взрывоопасности Европы — мифы. Организаторами терактов в Европе оказывались в подавляющем большинстве случаев граждане, а то и уроженцы пострадавших стран; а число жертв терактов за последние несколько десятков лет очень заметно уменьшилось.

Второй тип реакции на кризис основывается на идеалах и ценностях. Он характерен для Старой Европы — Германии, Франции и Италии, особенно европейцев не в первом поколении. Согласно этой второй позиции, безусловный долг Европы — помогать тем, кто в беде, помня, к каким жертвам привели ограничения для беженцев в годы Второй мировой (особенно хорошо это помнит Германия — послевоенная волна беженцев с Востока достигала 12 миллионов человек). Именно с этим связано, например, заявление главы МИД Франции о том, что «венгерская стена» противоречит европейским ценностям. Но у этой памяти есть и другая сторона — прагматическая. Советский по происхождению миф напрочь разводит мораль и политическую прагматику, между тем в том, возможно, и состоит главное достижение европейской политики после Второй мировой, что соображения морали в большинстве стран Старой Европы оказались вшиты в логику принятия решений. Так, Британии дали понять, что наилучшим образом позаботиться о своей безопасности она может, оставшись в составе ЕС, а не выйдя из него. Но куда лучше это видно на примере проблемы мигрантов. Страны, принимавшие беженцев Второй мировой, хорошо знают, как это обогащает их собственную культуру. Среди принятых Европой беженцев от войн и политических преследований — это только несколько имен из списка Агентства ООН по делам беженцев — Виктор Гюго, Фредерик Шопен, Томас Манн, Милан Кундера, Рудольф Нуриев, Андрей Тарковский. О миграции как о важнейшем ресурсе будущего развития человечества все чаще говорят эксперты. Это подтверждает обзор экономики Германии, представленный ОЭСР в начале апреля: по данным его авторов, приток мигрантов может стимулировать развитие немецкой экономики, однако необходима эффективная политика их интеграции.

В декабре британский уличный художник Бэнкси изобразил на одной из стен в лагере беженцев в Кале покойного основателя Apple Стива Джобса в облике сирийского беженца. «Нас часто пытаются убедить, что миграция истощает ресурсы принимающего государства, но Стив Джобс был сыном сирийского мигранта, — говорится в комментарии Бэнкси. — Apple — самая доходная компания в мире, она выплачивает в виде налогов более $7 млрд (£4,6 млрд) в год — и она существует только потому, что когда-то одного молодого человека из Хомса впустили в США».

* * *

Кризис в предельно явном виде формулирует очень давнюю дилемму, всегда возникающую при столкновении с иным и чуждым. Как быть — принять другого, неизбежно жертвуя нерушимостью своей «идентичности», или оттолкнуть, закрыться ради того, чтобы сохранить себя. Эту дилемму, христианскую по своей природе, хорошо описывает замечательный в своем роде документ эпохи кризиса мультикультурализма — анимационный фильм ирландцев Томма Мура и Норы Твоми «Тайна аббатства Келлс» (2009). Это фантазия на тему истории создания Келлской книги — выдающегося памятника средневековой книжной иллюстрации. В центре сюжета — два монаха, олицетворяющие два пути «защиты христианских ценностей»: настоятель Келлской обители, возводящий вокруг нее стены для защиты от нашествия норманнов, и монах-иллюстратор из уже разгромленного норманнами монастыря на острове Айона. Главный герой, мальчик-послушник, должен решить, какой из путей ему выбрать — присоединиться к постройке стен или стать учеником иллюстратора и завершить дело его жизни — иллюстрированную Библию. Он выбирает второй; норманны благополучно штурмуют возведенную монахами стену и разрушают монастырь, а книгу удается спасти и завершить, и спустя сотни лет она почитается всей Европой, в том числе потомками тех самых норманнов, которые приняли христианство, покоренные его красотой.

Если уж искать основу европейской идентичности, она именно в постоянном взаимодействии с вливающимися в нее новыми силами — варварами, викингами, скифами, славянами, а в последние сто лет — беженцами из стран, охваченных революциями, гражданскими войнами, освобожденных колоний и стран социалистического лагеря. Европа предлагает неизбежно мультикультурному миру свой «фирменный» способ сохранения идентичности через постоянный диалог с другим и постоянное обновление себя. В основе этого подхода — важнейший евангельский принцип «если пшеничное зерно, пав в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода» (Ин 12:24), лишившийся пафоса возвышенной жертвенности и ставший органической частью культуры.

О том, что ценности лучше всего сохраняются в диалоге, говорил, будучи осенью в Москве, выдающийся швейцарский славист Жорж Нива. «Ценности — это не сокровища, для которых ты должен иметь сейф и там они будут лежать. Они выживают, когда живут ими, развивая их». Он напомнил о том, что отношение к беженцам сформулировано в библейских заповедях, основополагающих для европейской культуры. «Прими вдову, сироту и иностранца. Это заповедь Авраама. Это начало нашей цивилизации. Мы должны принимать этих беженцев. Да, это изменит нашу цивилизацию. Но если тонет человек, ты не говоришь “покажи паспорт”. Морское право, которое действует несколько веков, говорит, что спасать погибающих — это долг для всех кораблей. К сожалению, нет земного права, эквивалентного морскому».

Заметим, что забота о меньшинствах, представляемая разного рода «консерваторами» как одно из свидетельств вырождения западноевропейской культуры, в действительности есть продолжение этого христианского в своей основе призыва принять другого, не боясь потерять себя. И, омывая ноги арабским беженцам и инвалидам, завтракая с бездомными и катая на своем автомобиле подростка с синдромом Дауна, отдавая распоряжение каждому католическому приходу в Европе принять по семье беженцев, папа римский снова и снова напоминает об этом.

* * *

Как во времена Босха, так и сейчас первым за переработку и освоение нового опыта берется искусство. В последние годы на смену страхам перед мигрантами и народами «из-за стены», с которыми связаны, по мнению ряда исследователей, очередной всплеск моды на образ зомби в массовой культуре конца 90-х — начала 2000-х или явления вроде антиутопии Альфонсо Куарона «Дитя человеческое» (2006), приходит осмысление. Образ мигранта, беженца, перемещенного лица — одна из постоянных тем европейского искусства последних лет. Нынешний мигрантский кризис также уже стал материалом подобного осмысления. «Золотого медведя» на последнем Берлинале получил документальный фильм «Огонь в море» («Fuocoammare») Джанфранко Рози, рассказывающий о жизни на острове Лампедуза, перевалочном пункте на пути африканских беженцев в Европу.

Более того, искусство чутко улавливает, что мигрантский кризис уже заставил Европу осознать себя как пространство переселения народов и их интеграции — переплавки. Проект польского фотографа Михаля Ивановски, повторившего 70 лет спустя путь своего деда, бежавшего из калужской ссылки в Польшу, накладывается автором на опыт современных беженцев. Опыт беженца начинает осознаваться как один из формирующих для Европы наряду с опытом Холокоста и поражения в мировых войнах.

Современная культура умеет принимать иное и пугающее, а не закрываться от него, опытно знает, что для этого надо отказываться от своей идентичности, тем самым поддерживая ее в хорошей форме. Нелишне помнить о том, что в основании этого подхода не новомодный радикальный либерализм, а глубоко традиционное для Европы «босховское» предпочтение инклюзивного подхода эксклюзивному.

Выставка, посвященная художнику, творившему более 500 лет назад, неожиданно высвечивает вещи, принципиально важные для сегодняшней Европы. Усиление дезинтеграционных настроений, вызванных кризисом, действительно ставит под вопрос сохранение прежних принципов и ценностей. Но пример Босха, возможно, напоминает о том, что такие кризисы — неизменный атрибут роста. Широкий взгляд, включающий в единое целое красóты и уродства, — свидетельство зрелости цивилизации, у которой достаточно сил, чтобы переработать в культуру то, что прежде в такой единый взгляд не вмещалось. У Европы достаточно сил, чтобы преодолеть «искушение» — выработать единую политическую позицию в ответ на кризис, интегрировать беженцев, подтянуть отстающих, охладить пыл радикалов и популистов и в очередной раз посрамить скептиков. Этот процесс может быть болезненным, часть триптиха Босха описывает «полет и падение святого Антония», но его результатом может стать новое утверждение принципов и идеалов, на которых основывается европейская цивилизация.

Понравился материал? Помоги сайту!